К судьбе лицом (СИ) - Кисель Елена (электронные книги без регистрации txt) 📗
Лисса-безумие пришла за компанию, Ламия – послушать сплетни, Геката пришла поиздеваться – чтобы игра больше напоминала реальность. Гипнос еще порхает под потолком – просто не мог пропустить такое сборище. Кто был посерьезнее – давно из мира дезертировали, Таната уже пару дней как нет.
Смысл игры, которая в последние тридцать лет стала ритуалом, все тот же – герои.
Полукровки. Сыновья богов, которым внезапно захотелось совершать подвиги.
Раньше они смирно грызли глотки друг другу – убивали своих дядьев, братьев, отцов, вино из кратеров хлестали на пирах, земли захватывали.
Теперь им захотелось обессмертить себя. И слово «подвиг» нынче приобретает иной смысл. Раньше это была – победа над противником. Захват города. Трофеи. Головы врагов. Рабы.
Теперь это – вызов. Существам вышедшим из утробы Ночи. Отродьям Ехидны. Великанам. Титанам.
Они приносят жертвы богам и с их именем на устах преспокойно отправляют в мой мир очередное чудовище – это вызов и моему миру тоже…
Кому еще – вызов? Эпохе – это наверняка. Богам – неявственно, неочевидно (вот мы чудовищ истребляем, а вы… пф, повелители нашлись!).
Может, немножко – той, голос которой почти перестал раздаваться за последний десяток лет.
Кому – вызов, кому – суды, кому – развлечение.
Ате вон игра.
Распростерлась перед троном, целует мрамор. На Владыку поглядеть боится: ой, грозен! Ой, глазами испепелит, страшнее Зевса! А двузубец как держит! Ой, лучше Тифону в зубы попасться.
Волосы у Аты выбились из прически, разметались по камню: не великая богиня – нимфа из лесов принеслась, грохнулась на пол в страстной мольбе.
Только вот нимфы не голосят так: пронзительно, с переливами, как деревенская плакальщица на похоронах.
– А-ё-ё-ё! Защити, могучий! На зе-е-е-е-емлю… и являться не смей… молнией… грязные сме-е-ертные…
Среди грязных смертных Ата скитается не один год. Три десятка лет, с тех пор, как Зевс сверг ее с Олимпа: конечно, из-за собственного сынка, Алкида-героя, которого нарекли Гераклом. Этот самый Геракл на слуху в последнее время, даже и в подземном мире: не так давно ко мне спустились потерянные было дети Ехидны. Тени Немейского льва и Лернейской гидры обживались в Стигийских болотах, недовольные собственной смертью. И, судя по прыткости сына Зевса, они не были последними.
Если бы не игры Аты и Геры – дети Ехидны могли бы и не умирать.
Но вот в Микенах теперь вместо сына Зевса правит хилый недоношенный Эврисфей, который и посылает Геракла совершать подвиги. А Зевс игры не оценил – и…
– За волосы, ну-у-у-у… ни кро-о-ова… ни приюта-а-а-а…
Три десятилетия без крова и приюта. Эрида и Немезида – две тайные подружки Аты – сочувственно и язвительно вздыхают, каждая в своем углу. Перекидываются кивками: ой-ой, а похудела-то! А побледнела-то! Среди грязных-то смертных…
Ата, пухленькая и цветущая, голосит так, что факелы в зале испуганно перемигиваются. Крик стучится в стену равнодушия Владыки настойчивым тараном.
Равнодушие крепко. В глазах – ни отблеска сочувствия: всегдашняя тартарская пустота.
Я молчу, глядя поверх бьющейся у подножия моего трона богини обмана. Вспоминаю вчерашний разговор. Не в тронном зале: в вечно туманной долине меж Коцитом и Ахероном.
Туман был белесым, липким, как паутина, плотным. Лез под одежду ледяными пальцами, приставал к лицу. Туман рождался из касания унылого, вечно стонущего Коцита и буйного, ледяного Ахерона, полз по долине, выпивал жизнь из асфоделей, и они были темными, чахлыми. Карликовые ивы цеплялись за берега узловатыми, могучими руками корней, свешивали над буйствующим Ахероном тщедушные тельца. В тумане, как в супе, плавали призраки прошлого, духи бессмертных, умерших в незапамятные времена, тени мелких детей Ехидны, скошенных ударом моего двузубца.
Воды Коцита стонали прерывисто, устало: им хотелось скорее в бушующий омут Ахерона. Седая от старости летучая мышь пролетела на отяжелевших крыльях, захотела пристроиться на отдых – Ата, захихикав, стряхнула ее с плеча.
– Люблю это место. За неожиданности: никогда не знаешь, что на тебя отсюда выскочит!
Выскочит. Например, богиня обмана, которой нужно быть на поверхности. Еще и гонцов не пришлет: будет дожидаться, пока Владыка сам догадается и явится.
Туман свивался в молочно-белые вихри, вылеплял из себя призрачные гротексные фигуры: Гефест с руками-молотами, Арес – из горла вырастает копье... мальчишка, держащий дергающуюся змею с раззявленной пастью.
– …не жалею о той своей игре, о Владыка. О том, что отвлекла Зевса. Попомни мои слова: там, внизу, давно так не играли. Может, и наверху тоже… что, он сверг меня вниз? Я хороша, правда? Все поверили… ведь все поверили? В то, что Зевс в своем гневе вышвырнул меня с Олимпа. О, я ушла сама. Там сейчас скучно – на Олимпе. Стало скучно после того, как ты ушел править. Я ставила на Посейдона и Аполлона, но они медлят играть, – медлят, представляешь?! Зато смертные – о-о, смертные!
Туман рассыпался мелкими, дробными осколочками смеха. За туманом Ату было не рассмотреть: явилась в струящихся легких одеждах, под вуалью. Тронь – сольется с туманом, с брызгами, висящими над водой, с местными скалами…
И будет вот так, из глубин мира рассказывать мне о смертных: Геракл собирается совершать десять подвигов на службе у Эврисфея, как ему предрек дельфийский оракул. О, Гера не зря наслала на этого героя Лиссу-безумие: он ведь хотел просто сидеть и жить семейной жизнью! А так – сестренка-Лисса не подвела, ты ведь видел его детей, Владыка?! Сам поубивал, и не только своих, еще и брата своего, Ификла. Теперь будет служить, исправлять, подвиги совершать. Ах, какая игра!
Со смертными вообще играть легко и приятно, Владыка, вот только боги удивляются, почему это Ата шатается по поверхности, когда могла бы припасть к твоим стопам – и просить принять ее в родной мир, туда, где стоит ее дворец, где стоят дворцы родни…
Ата шептала о героях. О прекрасных представлениях: когда они убивают друг друга или своих друзей, о том, что сестренка-Лисса наконец тоже при деле, особенно с Гераклом, но вот был еще Беллерофонт, так что и с ним тоже.
Туман голосом Аты убеждал, что со смертными – это настоящая игра, потому что боги играть разучились.
– …открытое противостояние… я не нужна больше на Олимпе: там каждый бьет в меру своих сил. Вот смертные…
– И ты пришла ко мне?
Туман молчал. Со смешком перетекал с места на место: боишься, лавагет?! Неуютно, когда не знаешь – где собеседник?
Лавагету-то – может быть, а Владыке в своем мире плевать, где там собеседник.
– …да. Но не за тем, за чем ты думаешь. Скажи мне: разве ты теперь играешь?
Нет, ну что ты, Ата, бывшая наставница. Я теперь – всерьез.
Какой безумец будет играть во Владыку, спасающего свой мир в драном одеяле (хуже того – и без одеяла тоже?!)
– …когда играешь слишком долго – маска прирастает к лицу. Когда веришь слишком сильно – забываешь об игре. Искусство становится жизнью, переставая быть искусством. Скажи мне…
Нити ложились в такт шагам. Ровными витками: одна вокруг другой. Багрец и чернь – среди одноцветных.
Наверное, тем, кто разорвал себя надвое, опасно играть. Когда ступаешь над двумя пропастями – не очень-то попрыгаешь на нитке. Какие маски: тут бы себе под ноги поглядывать…
Но я все-таки играю, Ата, жаль, ты не видишь этого.
Десятилетие – с того дня, как услышал крик мира под напором рванувшегося во тьму солнца.
Больше? С костра Гестии?!
Играю в оконченную войну. Мальчишки на берегу с таким упоением в войну не играют, наверное.
Знаешь, как это делается, Ата? Нужно просто сказать себе: «Все уже кончилось. А что будет – то мелочи». И каждый день продолжать суды, поправляя Тартар на плечах – чтобы не съехал. Встречать жену год за годом (не хочет детей? ладно). Изредка устраивать пиры. Разнимать сцепившихся подданных. Слушать сплетни – да, и твои тоже.
