Ремесленный квартал (СИ) - Кошовец Павел Владимирович (читаем книги .txt) 📗
— Мы знаем, кто вы, милорд, — кузнец уважительно склонил голову, а гоблин расслышал в не очень приятном голосе ремесленника почтительные нотки. — Но… — замялся неожиданно тот, не находя слов для продолжения, — мы, — развёл руки, показывая на стоящих рядом людей, по касательной зацепив и «тёмных», отчего Худук мысленно усмехнулся подобной иронии судьбы, — без разрешения совета ремесленников не имеем права пропускать кого-либо на нашу территорию. Даже столь знатную особу. Если ваша светлость немного обождёт, то скоро придёт человек, в силах которого дать добро на ваш проезд, — он подозвал того, трусящего подмастерье и шепнул ему на ухо.
Тот понятливо закивал головой, словно восточная игрушка болванчик, и резво сорвался с места. Путь его лежал до ближайшего дома, где спало несколько мальчишек — посыльных с чёткими инструкциями, куда бежать и где кого искать.
Понятное дело, что человек, выносящий вердикт по этому, на первый взгляд пустячному вопросу, может подойти не сам. Но вновь прибывшие с пониманием отнеслись к манёврам кузнеца (разве что кроме возмущённо заёрзавшего на коне блондина), и со стоическим видом остались в сёдлах.
А вообще гоблин поразился дипломатичности простого кузнеца. Или не совсем простого? Конечно же тот слукавил, говоря о том, что пропускают исключительно по «высочайшему» разрешению. Пока что из того потока беженцев, что прошёл через их кордон, они завернули только несколько чересчур уж подозрительных личностей, а семьи со скарбом да женщин с детьми даже без подтверждения родственных или в крайнем случае дружеских связей пропускали запросто. Ясно, что группы людей, состоящие в основном из мужчин, вооружённых как попало с бесформенными мешками за спиной и в одежде сплошь в бурых пятнах к категории беженцев не относились. Но, честно сказать, мародеры и компании явных «ночных» побаивались приближаться к Ремесленному. Может у здешних обитателей слава крепких и бескомпромиссных людей, Худук не знал, да его в общем-то и не очень это интересовало. А вот то, как Хван постарался оттянуть принятие решения, ему понравилось. Конечно, брать на себя такую ответственность и пропускать дворянина, несущего гипотетическую угрозу их спокойствию, кузнец, да и никто из них не мог. Какого дракона им нужно привлекать враждебное внимание? Проще всего — с точки зрения Худука — было отправить эту группку прочь, предварительно придумав вескую причину в виде приспущенных штанов и голой задницы. Но перевороты, мятежи и прочие бедствия имеют свойство заканчиваться (как и всё хорошее, впрочем), и ещё неизвестно, в какой близости к королевской особе окажется тот или иной выживший благородный. И не будет ли у него хорошая память, а нрав — злым.
— Ваше светлость, а как оно там? — неожиданно подал голос второй кузнец, такой же грубый, как у брата, но ещё более низкий и от этого менее внятный, и в нём различались явно непривычные почтительно-просительные нотки.
Гоблин вспомнил, как братья тихо — так им казалось — спорили. Сутью же перепалки, как понял Худук было убытие из квартала кого-то из близких родственников, и теперь тот, что помолчаливее, пытался продавить решение: бросить пост и уйти на поиск. Но встретил горячее сопротивление. А выглядело это достаточно любопытно: два здоровых, косматых, набычившихся мужика стоят друг напротив друга, сжимая — разжимая впечатляющие кулаки (оружие предусмотрительно скромно стояло в сторонке). Кто-то один из них ронял слово, больше похожее на рычание, через пару ударов сердца второй отвечал, и, кажется, сам воздух загустел между ними. И так длилось довольно долго — гоблин даже перестал за ними наблюдать, пока через время не увидел, как мастеровые — родственники неподвижно стоят в позах образцовых часовых. Видно, благоразумие победило. И вот сейчас инициатор похода хотел наверное услышать что-то обнадёживающее, задав вот так просто вопрос дворянину. Худук не думал, что ремесленник рылом вышел, чтобы с графьями общаться. Но обстановка, как говорится, способствовала.
РоАйци очнулся от своих тяжёлых дум, скользнувшее на грани восприятия недоумение тут же спряталось за непроницаемой мрачностью и отстранённостью. Блондин Тьяри зашевелился рядом, раздувая породистые ноздри. Граф бросил на него короткий упреждающий взгляд (вот это взаимопонимание! — восхитился Худук) и наконец-то опустил холодный взгляд на вопрошающего. Несколько ударов сердца утюжил кузнеца, а потом лицо его вдруг как-то прояснилось от осознания вопроса, факта ужасов на улицах, и немного смягчилось.
— Плохо, — коротко, ёмко и ясно выразился граф, и вновь, словно потеряв интерес к происходящему, погрузился в свои тягостные, неприятные мысли.
Опешивший кузнец несколько раз хлопнул впустую ртом — он-то надеялся на более развёрнутый ответ. Но не учёл тот момент, что в потенциальном собеседнике не трактирный товарищ, чуточку сочувствующий, имеющий богатую фантазию и хорошо подвешенный язык, а знатный дворянин, причём не в лучшем расположении духа. Тем не менее, он разродился не очень внятным, но впечатляющим вопросом:
— А-а-а…
Который, впрочем, тут же был прерван. Молодой Тьяри, резко дёрнув удила и загнав бедному, захрипевшему жеребцу в бока шпоры, быстро и довольно ловко обогнув впереди находящегося воина, приблизился к баррикаде, чуть свесившись вперёд, игнорируя дрогнувшее жало пики, что замерло в опасной близости от лица, прошипел в лицо побледневшего кузнеца:
— Тебе ясно сказали, что плохо! Или дать развёрнутую картину массовых убийств и прочих злодеяний против короны?! — он прожигал бешенными глазами бедного мастерового.
— Нет, ваша милость, — пролепетал тот, но тут же взял себя в руки, выпятил вперёд нижнюю челюсть, упрямо продолжил: — Но вы могли хотя бы кратко рассказать, что творится в столице… — ненадолго хватило твёрдости, его вновь отбросило к просительным интонациям. — Люди, что бегут к нам, ничего толком не могут поведать — у страха глаза велики. А вы всё-таки дворяне…
Можно было легко продолжить эту логическую цепочку грубой лести, мол, благородные — это умные, образованные, не поддающиеся панике, приходящие на помощь слабым, адекватно реагирующие на обстановку, держащие слово, не знающие страха. Продолжать можно было долго. Но молодой благородный перечеркнул всё это одной единственной фразой:
— Мы ни-че-го вам не должны! — отчеканил он и высокомерно выпрямился в седле, продолжая исходить неправедным (отчего-то хочется так сказать) гневом на совершенно незнакомых и абсолютно не виноватых в их неприятностях людей.
Защитники Ремесленного квартала потеряли дар речи, неловко топчась на месте, словно отчитанные за провинность ученики. Только старший кузнец спокойно и ободряюще положил на плечо брату руку. Граф заломил бровь, на мгновение покинув свои думы, но никак не прокомментировал происходящее. Да в глазах воинов эскорта мелькнуло неодобрение. Но к чему оно относилось: поведению молодого попутчика графа или глупости посмевших заговорить с дворянами ремесленников, Худук так и не понял. Но несправедливость сложившейся ситуации задела гоблина за живое.
— Конечно ничего. Потому что только молокосос не знает, что такое ответственность, — прозвучал его полный яда и сарказма голос. — Когда только ветреная юбка — и то не любого качества — способна подвигнуть на некий поступок, который ни к долгу, ни к ответственности — ни к чему значимому в жизни не имеет никакого отношения…
Худук и сам не понял, отчего его так понесло. По большому счёту, ему было до дракона, как общаются между собой люди, и воспитание молодых заносчивых щенков — не его стезя. Но то ли присутствие рядом внимательно слушающего Рохли, то ли он одурел от бездействия, то ли так уж взбесил юнец, едва влезший на четырёхногое животное и взявший в руки острую железную палку, которой даже в зубах поковыряться без пореза не может, подтолкнули его на столь высокопарные пафосные слова. Может, хотел задеть этого Тьяри? Но клокотавшая внутри ярость вместо холодного и расчётливого разума, необходимого для вынесения верных фраз, говорила о том, что не всё так просто. Наверное отзеркалилась ситуация его и друзей — наёмников, по отношению к которым он испытывал пресловутую ответственность. Точно также, как дворяне должны защищать простых людей, а не нести чушь, прямо заявляющую о себялюбии, гордыне и эгоизме.
