Апокалипсис every day (СИ) - Оберон Ману (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Откуда-то появился свёрток, тут же и развёрнутый поверх трупов, между русским и немцем. В свёртке оказались бутерброды. Точнее: куски чёрного хлеба с кружочками лука и мелкой рыбой килькой, слабо солёной. Русские с аппетитом вгрызлись в закуску, а Фридрих всё ещё с изумлением осматривал вручённое ему для съедения. Нет, он, конечно же, знал, что из Германии в Россию идёт «секонд хенд»: бывшая в употреблении одежда. Но чтобы импортировать содержимое мусорных баков для пищевых отходов? Он никак не мог признать вручённое ему за пищу. Однако выпитая водка настоятельно требовала еды, еды, еды!!! И он каким-то непонятным движением положил в рот этот странный русский сэндвич.
Странно… То, что на вид больше всего напоминало однажды уже кем-то съеденное, на вкус оказалось не так уж и плохо. Оно неким непонятным образом гармонировало с выпитой водкой. И к тому же после самолёта он ещё ничего не ел.
Быстренько, на скорую руку, распив с двумя русскими на троих бутылку водки (рассказать Эльзе — не поверит!) и закусив двумя русскими сэндвичами из чёрного хлеба с луком и килькой, Фридрих почувствовал себя лучше. Намного лучше! И даже тот факт, что трапеза происходила не за столом, застеленным скатертью, а сидя на трупах, с газетки, из одного стакана на троих, — даже это каким-то странным образом укладывалось в некую, в целом гармоничную картину.
Допив водку, русские не показали ни единого признака опьянения. Водитель смягчился, и только. Его повеселевший помощник что-то сказал немцу, и тот, непонятно почему, согласно кивнул головой:
— Ja, ja, natürlich, — невесть чему радуясь, ответил Фридрих.
Русские расхохотались, и машина поехала дальше.
Пребывая в блаженной полудремоте, Фридрих отчего-то почувствовал, что всё будет хорошо. И тихонечко улыбался этому ощущению, напевая про себя колыбельную, непонятно как всплывшую в его памяти…
12
— Ну и по кой хер вы как дураки попёрли в дурку?
— А по тот хер, что общий городской закрыт! И не хера из себя умника корчить, принимай давай, а то фриц заждался!
— Какой такой фриц?
— Живой, понятно. Поверх жмуриков кемарит. Отчиняй давай!
Этот разговор происходил на каменном крылечке морга психиатрической больницы, в конусе света от пронзительной жёлтой лампочки накаливания под древней тарелкой, жестяным колпаком от дождя, он же примитивный рефлектор-отражатель. Колпак-отражатель слегка покачивался, отчего в невнятный шорох дождя вплетался тягучий ржавый скрип, а освещённое пространство раскачивалось из стороны в сторону, как ноги повешенного. По этой причине то один, то другой собеседник, из-за игры света и тени, на миг становился похожим на Фредди Крюгера, сильно изуродованного жизнью в России.
Мужчина в мятом, бывшем белом, а ныне застиранном до неопределённого цвета халате, обладатель нечеловеческой худобы и всклокоченной пегой шевелюры, подошёл к задней дверце труповоза, и, попыхивая папироской, распахнул настежь обе половинки.
Фридрих, разбуженный скрипом давно не смазанных петель, проснулся, точнее — выпал из состояния парадоксальной дремоты обратно в русскую реальность. Слабый свет лампочки на потолке фургончика позволил ему увидеть ночного дежурного морга, а тому, естественно, составить своё представление о немце.
— Ништяк, — удовлетворённо закончил свой обзор санитар. — Добрый немец. Дрыхнет себе на жмуриках, как дома на диванчике. Наш человек.
Два невидимых голоса из-за спины санитара в белом, похожего на собственное привидение, поддержали его спич одобрительным похохатыванием.
— Was? — спросил не совсем ещё проснувшийся Фридрих.
— Вась, да он тя знает! — восхищённо заявил из темноты голос помощника водителя труповоза и раскатисто расхохотался собственной шутке.
— Меня вся Неметчина знает! — гордо ответил санитар Вася и обратился напрямую к немцу, повысив силу голоса вдвое, как обычно, (почему-то!) привыкли делать русские люди, общаясь с иностранцами. Видимо, априори воспринимая всех их как глухих. Скажешь такому на ухо погромче, он, поди, и поймёт…
— Хорошие, говорю, нервишки у тебя, немчура! Никак, в гестапо трудишься?
Из темноты на эту шутку ответило забористое двухголосое ржание.
Из всего произнесённого, обращённого прямо и непосредственно к нему, Фридрих понял только одно слово — «гестапо». Неизвестно, какие мысли и куда поскакали по извилинам его мозга при этом неожиданном повороте дел, но рот Фридриха самопроизвольно открылся и произнёс безо всякого участия хозяина:
— Nicht гестапо! Ich bin…
На этих словах внезапно пришло понимание, что эти русские по-немецки не понимают, и надо немедленно сказать что-то по-русски. Но из всех слов, которые ему удалось запомнить, пролистав немецко-русский туристический разговорник, вспомнилось только слово «спасибо», и ещё, почему-то, «водка». Получилось:
— Nicht гестапо! Ich bin… спасибо, водка!
— Эт-т чё это он? — недоумённо спросил себе за спину Вася.
— Да мы ему, когда жмуров закинули, соточку капнули. Даром, что немец, не погнушался! Поди, спасибо говорит.
— Можа, ещё хочет? — задумчиво пророкотал голос водителя.
— Знаю я, кто ещё хочет! — категорически ответил Вася. — Ладно, заноси мясо, так уж и быть, побалую вас, прохвостов, вскрою заветную заначку. Немец, всё-таки…
И махнул рукой, приглашая немца к себе, в морг.
13
Ряд длинных, обитых жестью столов, практически пустовал. Только на самом дальнем, у стены с дверью во внутренние помещения, стоял, как бюст самому себе, лицом к стене, торс перерезанного пополам то ли трамваем, то ли поездом мужчины. Его ноги, голые, в отличие от одетого в грязную красную рубашку торса, лежали друг на друге поодаль, на другом конце того же стола.
Осмотрев затащенные вручную (чтобы не возиться с носилками) и положенные каждый на отдельный стол (Россия — щедрая душа!) трупы, ночной повелитель морга, по-хозяйски приподнимая губы, осмотрел рты у всех троих усопших.
— Ага, — удовлетворённо сказал Вася. — Что, пассатижей не было?
— Да хер ли нам с его зубов прибыли? Наливай, чего уж там!
И оба труженика труповоза широко улыбнулись. В предвкушении.
Человек в бывшем белом халате хмыкнул и скрылся за дверью.
Пока он отсутствовал, Фридрих с любопытством, невесть откуда возникшим в его душе, осмотрел помещение морга.
Пол из чёрных и белых плиток кафеля, клетчатый, как флаг тамплиеров.
Стены, теперь потрескавшиеся, когда-то были покрашены белой эмалью.
Потолок осмотру не поддавался: свисавшие на проводах длинные белые корытца с заливающими всё пространство трупным синим светом лампами, иронично названными «лампами дневного света», спрятали потолок в густой непроницаемой тени. Казалось, что шевеление мрака наверху происходило от того, что там, головами вниз, висели сотни и сотни летучих мышей-вампиров…
Двери распахнулись (Фридрих вздрогнул) и ночной Вася торжественно вкатил в мертвецкую передвижную каталку для перевозки трупов. Жестяная, удобная для мытья поверхность была застелена бесплатно рассовываемой по почтовым ящикам газетой рекламных объявлений. Поверх бумаги имели место быть: литровая стеклянная банка с прозрачной жидкостью, нарезанный ломтиками чёрный хлеб, отдельной горкой колечки лука, отдельно, на подносе для инструментов патологоанатома, горка кильки слабо солёной. А также четыре разнокалиберные ёмкости: стакан гранёный, чашка чайная красная в белый горошек с ручкой, чашка синяя в белый горошек с отбитой ручкой и мензурка медицинская.
Тишину обиталища усопших нарушил резкий, громкий и странный звук. Это оба русских, одновременно, не сговариваясь, хлопнули в ладоши и теперь медленно потирали их друг о друга, в то время как по лицам их расплывались широкие счастливые улыбки.
— Сервис, бля, — скромно заметил Вася. — Как в лучших домах Лондóна и Парижа.
И быстренько разлил прозрачную жидкость из банки по индивидуальным ёмкостям. Немцу — в привычный уже ему гранёный стакан. Себе — в мензурку, в чашки — всем остальным. Русские взяли свои ёмкости в руки и лица их приобрели странно торжественное выражение.
