Заклинатель драконов - Сигел Ян (книги хорошего качества txt) 📗
—Здесь нет цветов, — говорит Кэл. — Как и я — цветы не имеют души.
—Ты что–нибудь слышишь? — спрашивает Ферн.
—Нет. Заткни уши. Здесь тебе нечего слушать. Ферн больше не видит цветов. Повсюду лишь волнующаяся трава и душный воздух. Раза два на глаза попадаются одинокие деревья, но они почти бесформенны, это некие растущие фантомы, которые забыли, как надо расти. Но вот и они тоже улетают куда–то, кажутся даже более легкими, чем лепестки цветов. Музыка больше не слышна, но иногда Ферн улавливает в воздухе несколько серебряных ноток, похожих на звон колокольчиков, который всегда позади нее.
Позже раздается звук рога. Звук, пронесшийся над долиной, явился издалека, это, скорее, эхо рога, чем сам рог. Это слышит и Кэл, его лицо бледнеет, его знобит от воспоминаний — однажды за ним охотились, охотились, как за зверем. Затем становятся слышны другие звуки, они далеко, это лай собак, топот лошадиных копыт и нетерпеливые крики всадников. И тогда Ферн видит оленя — белого, как девственно–чистый снег, быстрого, как лесной пожар. Он несется через равнину. За оленем мчится многоногий клубок темноты с белыми от ярости глазами и красными высунутыми языками. Клубок разделяется на отдельные темные пятна, которые окружают жертву. Ферн знает, что это гончие, и не хочет снова с ними встречаться. Но когда олень приближается, оказывается, что он прозрачный, и, проносясь мимо, он становится просто туманом, а гончие — это просто тени, бестелесные, призрачные, сквозь них просвечивает трава. За гончими следуют столь же эфемерные лошади, их неясные очертания разлетаются, как дымок. Их всадники чуть более материальны. Ферн видит развевающиеся волосы, морозно мерцает металл их оружия. Они исчезают с ужасающим шумом, будто ветер прошумел в кронах деревьев. И лай гончих, и звук рога раздаются снова где–то позади, при этом воздух, касающийся ее щек, все так же неподвижен.
Видения, — объясняет Кэл, и по его коже пробегают мурашки. — Дикую Охоту не видели уже несколько веков, и никогда ее не было на Серой Равнине. За кем они гонятся в Земле Мертвых? Гончие предпочитают преследовать что–то живое.
Я знаю, — бормочет Ферн. — Я их видела.
Ты от них убегала? — требовательно спрашивает Кэл, и в его голосе слышится горечь. — Ты бежала и бежала, пока не высох твой рот, пока мускулы не закричали и дыхание не прилипло к твоим легким?
Ферн ничего не ответила, только взяла его за руку, и пальцы Кэла так сильно впились в ее ладонь, что та онемела, но Ферн не отдернула руки.
— Те, кто пребывает здесь, являют собой наши воспоминания, — уверенно говорит Кэл, — они цепляются за обрывки забытых историй. Они не могут даже создать совершенных образов того, чем называются; мозги их сморщены, как зимние листья, но голод их ненасытен. Берегись, колдунья. Они алчут тебя — твою юность и твою душу. С незапамятных времен здесь не было ни одной живой души.
Они, должно быть, так одиноки.
Слишком легко поддаешься жалости. — Он отпускает наконец ее руку. — Они обернутся ниточкой, чтобы привязать тебя к этому месту. Если ты собираешься растрачивать свое сердце на жалость, мне лучше теперь же расстаться с тобой.
Жалость никогда не бывает напрасной, — отвечает Ферн.
Они все идут. Пустошь кажется бесконечной, она протянулась во все стороны, но наконец они достигают ее конца. Ферн забыла, что они находятся под землей, и вдруг видит стену пещеры. Их встречает еще одна извивающаяся река, по которой хотя и не плывут туманы, но по всей ее длине видны углубления с особенно темными водами. Со скалистых берегов свешиваются травы, становясь водорослями. Стена впереди расколота на множество отверстий, сквозь которые, как испарения, сочится свет. Так создаются колонны подземного собора, где стоит жертвенник, на котором порфиром запеклась кровь. Позади алтаря мелькают тени, которых не тревожили со дня возникновения Человека.
Кто создал это место? — спрашивает Ферн, но Кэл не знает ответа.
Может быть, это были Первые Духи, — он только предполагает, — в те дни, когда они были богами. Может быть — люди, которые им поклонялись. Здесь существует множество царств и территорий, правда, большинство их теперь опустели. Когда–то людям нужны были рай и ад. Они верили. Вера — это великая созидательная сила, она может сдвигать горы. Если кто–то не верил в нас, мы не должны были бы родиться. Самые худшие свои часы я провел, думая о том Создателе, который должен был верить в меня.
Я в тебя верю, — сказала Ферн. — Я должна в тебя верить, а то заблужусь здесь.
Это твой недостаток, — отвечает Кэл. — Будь осторожна, колдунья, не то поймаю тебя на слове. Я всегда мечтал удушить своего Создателя.
Ферн хохочет, не для того, чтобы его обидеть, а чтобы вывести из дурного настроения и просто чтобы послать свой смех во тьму. И в какой–то момент она чувствует, что этот смех сотрясает весь Подземный Мир, как будто эта волна легких звуков проникла в самую его глубину, до основания. Никто другой здесь не смеялся с тех пор, как был построен этот зал. Возможно, никто и не хотел смеяться. И тогда она снова хохочет, легкомысленно относясь к своему кощунству, и привидения следят за ней из своих щелей, они и голодны, и испуганы, их ранит эхо хохота существа, которое считает, что их уже давно не существует.
—Ты одна — такая, — говорит Кэл, — даже среди ведьм.
Он шагает вперед, следуя изгибам реки. Тропа становится совсем узкой и тянется по самому краю берега, а сверху свисают сталактиты, которые как ледяными шторами закрывают картину впереди. Ущелье внизу становится все уже и все глубже. Не слышно шума шагов, эхо глохнет тут же, у их подошв. Выступ, по которому они идут, совсем прижимается к скале. Ферн рада, что можно иногда держаться за сталактиты, но в какой–то момент ее ноги скользят, и она начинает падать. Она слышит, как они тут же приближаются, прекращая свое пение без слов, остатки их голосов пронизывают тишину. Но Кэл — наготове, он хватает ее за руку и вытягивает наверх, и шепоты смолкают.
Наконец они входят в большой грот, где река разливается обширным водоемом. Пузырящиеся газом фонтаны брызжут на его берега, к нему каскадом спускаются стены из крупных светлых камней. Над центром водоема свисает один массивный сталактит, похожий на люстру. И здесь есть звук — настоящий звук, а не почти беззвучное бормотание давно умерших голосов. Звук мягкий, чистый, наполненный бесконечным спокойствием Подземного Мира. Звук льющейся воды.
На дальней стене виден источник, из которого с бульканьем струится вода, она попадает в чашу, существующую тут испокон веку, из чаши переливается в бассейн, а затем — в реку. В этом месте, где появляется сама Смерть, прозрачный, ясный звук льющейся воды кажется Ферн самым прекрасным звуком в мире.
Они подходят к краю водоема. Вода в нем не бурлит, она чиста, как жидкий свет.
—Можно ее пить? — спрашивает Ферн. Безобразность темного лица Кэла смягчается, он мрачен, но пытается усмехнуться.
—Нет! Ты что, забыла все, что знала раньше? Если хочешь выйти отсюда, ты не должна здесь ни пить, ни есть. Потом захочешь яблочка погрызть. Это совершенно особенный источник. Это — Родник Леты, вода Забвения. Глотнешь — и дух твой освободится от заботы и печали, от любви и ненависти и от боли. Исчезнут все воспоминания, и твоя душа окажется в нирване. Давным–давно многие пили эту воду, и омывались в этом водоеме, и смывали с себя груз прошлого, и их свободное сознание наполнялось нежностью смерти. И только так могли они, пройдя Врата, надеяться на возрождение, по крайней мере, мне так говорили.
—А есть оно — возрождение?
Его лицо мрачнеет.
Кто знает? Спроси об этом Первичные Силы, не меня. Если они существуют. Смертные надеются. Я — нет. — Он останавливается у родника, поворачивается к ней, внезапно изменив тон: — Один глоток стирает все печали, облегчает сердечную муку, спасает от одиночества, врачует от потерь. Разве это не соблазнительно, Фернанда? Касалась ли когда–нибудь печаль этого холодного лица? И сердце твое никогда не мучилось?
