Муравьиный мед - Малицкий Сергей Вацлавович (книги онлайн бесплатно TXT) 📗
– Какой срок? – оторопело прошептал парень. – О каких побоях ты говоришь? А не думаешь, что я этому сайду голову сверну?
– Не думаю, – сухо произнес Эмучи. – Ты сейчас поклянешься алтарем Исс, что будешь влачить долю раба столько лет, сколько отпустит тебе судьба, пока не придет срок закончить ее. Одно тебе скажу: там, в будущем, мне и за твое невольное рабство ответить придется. А срок настанет, когда смерть моя придет. Я тебя слугой предсмертным выбираю.
– Слугой?! – Зиди даже пошатнулся. – Так я обрядам не обучен! И кто сменит тебя, Эмучи? Да и как же рабская доля моя? Как же я вырвусь на эту мою службу?
– Боги подскажут. – Эмучи опустил голову. – Вырвешься. И о смене моей не беспокойся. Не будет ее. Я последний жрец храма Исс. Пусть помощники мои так не думают, но тебе говорю точно: я последний жрец.
– Так что же? – побледнел Зиди. – Конец баль приходит? Без тебя сайды леса наши выкорчуют, воинства из-за пелены нахлынут, всех до последнего ребенка вырежут!
– Что тебе баль, если всю Оветту может мрак закутать? – поднял глаза жрец. – Или ты думаешь, что я баль на этом холме стерегу? Что тебе моя жизнь, жизнь твоего рода, если здесь, на этом самом месте, две бесценные жизни отданы. Одна, чтобы ненасытную Суррару пеленой прикрыть, вторая, чтобы Айсил вместе с язвой, его поразившей, в сон повергнуть.
– Что еще за Айсил? – обескураженно прошептал парень. – Какие две бесценные жизни? Одна. Исс… Алтарь Исс, там на холме. В храме. Черный камень, алтарь Исс…
Долго смотрел Эмучи на молодого воина. Так и не понял Зиди: то ли слезы блестели в его глазах, то ли пламя рвалось из них. Наконец отвел он взгляд и вновь стал говорить:
– Айсил – это город, который как пасть ненасытная мертвецов в себя тянет. Суйкой его теперь зовут. А жизней было отдано две. Только не на том камне, что стоит в главном зале храма, а на другом. Не из гор добытом, а заклинаниями Сето и Сади сплетенным. Сето и взяла на себя невыносимый груз. Дочь она здесь в жертву принесла. Исс, которую от Сурры тайно родила, убила, чтобы ее кровью магию Сурры если не выжечь, так запереть за границей непреодолимой.
– Так о том всякий знает, – осторожно молвил Зиди. – На то и пелена вокруг Суррары, как туман молочный, сотни лет день и ночь стоит.
– Тысячи лет, – поправил его колдун. – Тысячи лет стоит туман. Только всему конец приходит – и пелене и колдовскому ордену, что баль эти тысячи лет сохраняет, что подлинный алтарь Исс бережет – тоже конец близок. Сама Сето отправила сюда лучших магов, а теперь остался я один да пять юнцов, каждый из которых мог бы стать на мое место, да вот нет уже этого места. Не истаяло еще, но скоро растворится.
– А вторая жизнь? – тихо спросил Зиди.
– Сето, – поднялся на ноги колдун. – Когда мрак готов был вырваться за пределы священного города, она пришла сюда и закляла Зверя собственной кровью. Этим самым мечом и сделала это. Подай-ка его сюда.
Принял колдун из рук Зиди древний меч, право владеть которым молодой воин уже пятый год на всех турнирах отстаивал, выдвинул клинок из потертых ножен.
– Ты знаешь, что здесь написано? – спросил Эмучи, разглядывая вытравленные в металле синеватые руны.
– Всякий баль знает, – откликнулся Зиди. – «Кровью закален и кровью храним».
– Верно, – кивнул Эмучи. – Только смысл в этих словах не тот, о котором бальские мамки сыновьям рассказывают. Слишком долог срок жизни этого меча, в котором и магии никакой нет, чтобы клинок не стерся, чтобы не растворился в прошлом. Кровь его хранит. Не пролитая, а живая. В том моя надежда. Бродят еще по землям Оветты дети Мелаген, дочери Исс, внучки Сето. Второй раз говорю тебе, Зиди, выбираю тебя своим предсмертным слугой. Обязываю тебя выполнить смертный обряд. Именно смерть моя будет для тебя концом рабской доли. Только тело мое тащить на алтарь не следует. Придешь сюда забрать меч. Он в алтаре будет. В подлинном алтаре. Помни, никто не знает о том, где алтарь. Ни один маг не в силах его найти. Жрецы мои дорого бы дали за это знание. Не хотят они, чтобы орден наш прерывался на мне. Только то, что алтарю срок пришел, – не чувствуют.
– Так где же он? – не понял, озираясь, Зиди.
– Тут, рядом, – спокойно произнес Эмучи. – Придет время, увидишь, не ошибешься.
Затрепетал молодой воин, руки дрожащие за пояс засунул.
– Успокойся, – поморщился колдун. – То, что узнал, схорони в себе накрепко. А вот о том, как конец алтарю придет, даже тебе не скажу. Одно знай: чтобы меч взять, медом муравьиным алтарь смажь. Медок-то этот бальский не только магию наведенную прячет, он и скрытое колдовство обнажает. А уж об этом даже в колдовских книгах не написано, потому как магия такая нынешним колдунам неведома! Впрочем, будь готов, что ученики мои от тебя не отстанут. О том, что мед на алтарь надо излить, они знают, но что увидеть они его при этом смогут, им неведомо. Больше того, уверены они, что только слуга предсмертный это сделать может. Так что не вечно твое рабство, Зиди, не вечно. А жрецов моих слушай, да крепко не прислушивайся. Последний я жрец, Зиди, истину тебе говорю, которую юнцы мои слушать не хотят. Хорошо, хоть понимают, что без тела моего прибытка им никак не достичь. Вот и все, что сказать тебе хотел, воин.
– А если не доживу? – дрогнувшим голосом спросил Зиди. – Если порешат меня сайды на забавах?
– Друга найди, – ответил колдун. – Такого, чтобы был тебе вернее вот этого меча. Найди и службу ему перед смертью передай…
Поклялся тогда Зиди. Покорился собственной судьбе. Преклонил колени у черного камня в храме Исс, шлепок муравьиного меда на затылок принял, слова нужные произнес. В пять пар глаз юных жрецов всмотрелся, чтобы через много лет узнать одного из них, когда появится тот ночью в убогой келье и потребует от погрузневшего, хромого, истерзанного рабской долей воина исполнения предсмертного служения. С презрением с баль разговаривать станет, с ненавистью. Велит весь муравьиный мед в Скире скупить да ждать, когда Эмучи казнят. Ни монеты не выделил, хотя золота в храме всегда предостаточно было. Все сбережения спустил на мед баль. Хорошо еще Яриг старому даннику помочь взялся, пошел по лавкам и лекарским снадобье скупать, а потом вернулся с кувшином тяжелым и медные монеты выкрутил из хмельной руки, яда какого-то отворотного от вина в глотку влил, в себя Зиди привел. А там уже и жрец появился. На следующий день после казни Эмучи. Поставил на стол бальский бочонок из священной сосны вырезанный, принял из рук Зиди мед и с приговором в бочонок вылил. Только и сказал, что следить за воином будет. Об алтаре выпытывать у Зиди не станет, но за исполнение службы спросит.
– Невелика служба, – с неприязнью бросил Зиди, потому что страдания замученного Эмучи весь Скир накрыли, при каждом вдохе в грудь кололи, а жрец этот, которого тоже время не пощадило, словно и не слышал о казни.
– Велика или нет, о том не тебе судить, – отрезал жрец. – Твое дело простое: дойти до холма и бочонок этот на алтаре разбить. Выполнишь обряд, любая тропа в лесу твоя. Не выполнишь, нынешняя доля сладкой покажется. Понял меня?
Все Зиди понял, как и то, что самому ему придется из города выбираться. Только все это потом будет, и не ведал он о судьбе своей, когда вместе с этим же, еще молодым жрецом скирского тана на бальской заставе ждал.
Вернул Седд Креча женщин. Только сначала потребовал, чтобы представленный ему баль мастерство показал. Десяток лучших воинов разметал Зиди в стороны обычным шестом. Ни звука не издал, когда затем тан приказал новому рабу снять рубаху и отсыпал ему сотню плетей. Первую сотню, но не последнюю. Последняя уже в Скире была, когда Зиди ударил легонько по кисти Хеена, чтобы освобождение себе облегчить. Не сработала хитрость – все одно с Хееном дороги скрестились, именно его и надо было разить на арене. Хотя куда он с больным коленом и посеченной спиной против им же взращенного корепта? Впрочем, те, последние плети не так уж и невыносимы были. Притерпелся, спина огрубела, шрамами покрылась. Хотя и поджили они вместе с коленом после того колдовства Рич. Теперь-то он весь в шрамах и струпьях, а тогда, после первых плетей лежал в холодной телеге, что в сторону Скира ползла, и глотал из вонючего меха терпкое вино, которое бросил удивленный стойкостью нового раба молодой тан, сын тогдашнего конга. С тех пор и пристрастился.
