Илья Муромец. - Кошкин Иван Всеволодович (электронные книги бесплатно .TXT) 📗
Буслаев, и Василий Алданович, и Глеб Бореславич молча кивнули.
— Киевский полк и порубежники будут на Васильевском шляхе, варяги же — где и раньше.
— Киевляне — неумелы воины, княже, — покачал головой Илья. — В чисто поле надо ли их ставить?
Князь искоса взглянул на Первого Богатыря, вздохнул и повернулся к Ратибору:
— Что, Ратибор Стемидович, добро ли луга лежат до Вышгорода?
— Добро, — кивнул воевода. — Есть разбег коням.
— Сам же сказал: Калин кыпчаков не пускал еще, — сказал Владимир Муромцу. — Сегодня он нашу силу смотрел, подходы к Киеву сведал. Завтра — решающий бой, а кованой коннице за Ситомлью — раздолье. Стало быть — лучшему нашему войску быть там — дружине, белгородцам, туровцам и Заставе. С юга же — овраги да урочища, там коннице простора нет, там и гончары устоят.
Воеводы и богатыри переглянулись и дружно закивали — князь решил правильно, не убавить, не прибавить. Владимир усмехнулся — что же, не разучился еще полки водить, затем свернул пергамент и убрал в сумку, обвел взглядом собравшихся — все воеводы, бояре, богатыри.
— Сегодня многие сложили буйны головы за Русскую землю. Помянем же их старым обычаем — нынче ночью станем по павшим править тризну.
Небо над западным лесом, еще недавно багряное, быстро чернело, на Киев опускалась ночь. Чистое черное небо усыпали звезды, то одна, то другая, срываясь, падала, а потом вдруг целый дождь посыпался за горизонт, и Сбыслав подумал вдруг — не павших ли русичей закатились звезды? Войско собралось вокруг кургана в полутора верстах от Золотых Ворот, у Старой Лыбеди. Отсюда полки завтра утром, еще затемно, пойдут на свои места, куда князь приговорил, ныне же, хоть и недолго — отдых воинам.
На кургане горел, бился на ветру огромный костер, другие были разожжены у подножия. Здесь, наверху, собрались старшие, войско же сидело внизу. Подложив седло под голову, на попонах, а то и на голой земле, сидели и лежали военачальники и богатыри Русской земли. Конечно, никто не плясал, не скакал через огонь, не звенел оружием — языческие бесования были отброшены давно, но нельзя не помянуть тех, кто сражался и погиб рядом с тобой. Никто не снял доспеха, даже старые бояре — борода до пояса, сидели в бронях и шеломах, положив мечи под левую руку. По кругу ходили братины с медом, ломали теплый еще хлеб, резали мясо — наедаясь после тяжелого дня. Алешка, прислонившись спиной к каменной бабе, наигрывал что-то на гуслях. Сбыслав и Улеб сидели рядом, им, молодым совсем, в этом собрании зрелых и старых мужей было неуютно. Тяжко на сердце было у Якунова сына, и Улеб, сын Радослава, тоже не радовался, оба думали свои мрачные думы, и оттого оба едва не подпрыгнули, когда от костра вдруг донесся громкий смех.
— Вышата-то? — хохотал старый толстый боярин. — То добрый обжора был, помните, как мы с ним про кабана спорили?
Не веря своим глазам, Сбыслав смотрел, как покатываются со смеху могучие мужи, и Владимир, утирая слезы, сипит:
— Как не помнить, вас же обоих потом травами отпаивали! Это ж надо на такое спорить — кто быстрее пудового кабанчика умнет! Я уж думал — там вам и помереть.
— Как же можно, — захрюкал боярин. — Или мы не мужи русские? Ан пригодилось пузо Вышате, кабы не был так широк — не укрыл бы тебя от копья!
— Так ты, Буривой Лютович, назавтра будь ко князю поближе, — крикнул с другой стороны Ратибор, — толще тебя у нас в войске нет, добрая защита станет государю нашему!
Теперь хохотали уже все, Улеб и Сбыслав в смущении смотрели на уважаемых и могучих мужей, что смеялись над храброй смертью своего же товарища.
— Всенепременно, Ратибор Стемидович, всенепременно, — ответил Буривой. — А чтобы защита еще добрее стала, дай-ка мне вон ту ногу кабанью и каравай.
Старый Ратибор, веселясь, словно мальчишка, швырнул в Буривоя огромный свиной окорок, боярин ловко поймал и смачно откусил огромный кус, по белой бороде потек жир.
— Ну, а ты, Дюк, — крикнул сидевший рядом с Владимиром Муромец. — Теперь ты — первый гость русский, ужо попотчуешь товарищей!
Этого Сбыслав уже не вынес, перед глазами дружинника стоял Соловей — веселый, сильный, как он радовался, увидев названого брата, как гордился сыновьями, что подарила любимая жена. Переглянувшись с Улебом, что с брезгливостью смотрел на пьяных вождей, Якунич начал вставать, и вдруг тяжелая рука легла на плечо, и воин хлопнулся на зад.
— А подвиньтесь-ка, добры молодцы, — прогудел Добрыня Никитич, раздвигая молодых побратимов, — дайте старому меж вас присесть.
Отодвигаться пришлось далеко, Добрыня, кряхтя, опустился между воеводами, а потом вдруг обнял обоих за плечи и прижал к себе.
— Знаю, что думаете, — негромко и ласково начал Змееборец: — «Вот же пьяная сволочь, тут бы плакать, а они над мертвыми ржут. Ничего святого нет».
Сбыслав и Улеб молчали — а что тут ответишь?
— Не было среди бояр друзей больше, чем Вышата и Буривой, — продолжал Добрыня. — Иные и судились, и лаялись, а эти как напьются — все обнимаются, плачут: «Как, мол, хорошо, что такой друг у меня есть». Детей поженили, в гости друг к другу что ни месяц ездили... Или не горюет, по-вашему, Буривой?
Сбыслав и Улеб посмотрели на богатыря снизу вверх — благородное лицо Никитича было печально, но он улыбался.
— Горюет, конечно, но он муж, воин, а Вышата не на постели — в поле умер. Так что толку плакать, братики вы мои меньшие? Мы не жены, нам завтра снова копья ломать, так вспомним же добро и веселье, что с милыми нашими друзьями делили! Пусть они на нас сверху смотрят и тоже смеются! Смотрите, волчата, здесь правят тризну старым обычаем!
— Ну, скажешь тоже, Илья Иванович, — отвечал тем временем хохочущий Дюк. — Или я торговать хуже умею, чем Соловей?
— Торговать умеешь, — поднял палец стоявший рядом с Алешей Самсон, — но не торговаться! Мой отец не умеет так торговаться, как торговался уважаемый Соловей, чтобы нам всем было так хорошо, как ему сейчас! Помнишь, как он с булгарами насчет пропуска кораблей договаривался?
Самсон поднял руки, сделал торжественное и грозное лицо и с благородным гневом вскричал:
— «Да видано ли такое бесстыдство? Раньше горы эти упадут на землю и Волга вспять потечет! — и тут же прибавил скаредным голосом: — По десять гривен с корабля и ни куной больше, а то попробуйте только ко мне в Новгород приплыть!»
— Ты еще вспомни, как он у тебя седло покупал, — хихикая, подал голос Алеша. — Что ты ему в конце концов возопил?
— Как не помнить, — Самсон заржал в голос, — три часа торговались!
И Алеша, быстро напихав под шлем пучки травы, чтобы свисали на виски, подскочил к костру и очень похоже передразнил иудея:
— «Да кто из нас двоих тут жид, ты или я?!!»
Сбыслав, почувствовал, что рот против воли кривится в усмешке.
— А Гореслав-то, Гореслав, — вот муж веселый был! — проорал со своего места обычно мрачный Рагдай. — Что он тогда Таракану крикнул, как третий раз за лето его за Сулу выкинул?
— Что, Рагдаюшка, там, кроме тебя, никого из наших не было? — залюбопытствовал Илья.
— «Признайся, мужик, как на духу, ты ведь не охотиться в мой лес ходишь?»
Сбыславу показалось, что холм обрушится от хохота, Михайло Казарин упал на пузо и колотил по земле кулаком так, что подпрыгивали дрова в костре. Сбыслав этой шутки не знал, Улеб тоже, потому они робко спросили у Добрыни и вздрогнули, когда тот вдруг с диким весельем завопил:
— Алешка, они сказку про медведя не знают! Расскажи, как ты умеешь!
Алеша, ухмыляясь, подыгрывая себе на гуслях, что твой боян, громко пропел былину про незадачливого охотника и нехорошего медведя. Теперь хохотала вся степь, воины внизу просили еще. Улеб, держась за живот, хрипел:
— Са... самострелом... Ой, не могу, ну потешили!
Сбыслав хохотал вместе со всеми над похабной и веселой сказкой. И странное дело — час назад на душе камень лежал от мысли, что пал веселый и храбрый богатырь, а теперь стало легче, вместе со всеми он смеялся над былыми подвигами павших — и доблестными, и смешными, и сердце успокаивалось. Будет еще время скорбеть и плакать, но сейчас, смеясь, он словно говорил: «Спасибо, братья, за все, может, не так уж надолго мы расстались».
