Император Крисп - Тертлдав Гарри Норман (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
— Готовы ли вы отбросить злобность этого мира, сосуда темного бога, и отправиться к свету во владения божьи по ту сторону солнца?
Супруги переглянулись, руки их соприкоснулись. То был жест любви, но любви не чувственной; этим жестом они подтверждали, что свой поступок они совершают вместе.
— Готовы, — без колебаний ответили они. Фостий даже не понял, кто произнес это слово первым.
— Как это прекрасно, — прошептала Оливрия, и Фостию пришлось кивнуть. Еще больше понизив голос, так что ее услышал только он, Оливрия добавила:
— И так страшно. — Он снова кивнул.
— Возьмите хлеб, — велел священник. — Разделите и съешьте его. Потом выпейте вино. Никогда больше приманка Скотоса не должна коснуться ваших губ. Скоро тела ваши, которые сами есть грех, умрут; скоро души ваши познают истинную радость воссоединения с владыкой благим и премудрым.
Лаоник был крепким мужчиной с гордым крючковатым носом и густыми кустистыми бровями. Сидерина же в девушках наверняка слыла красавицей; ее лицо до сих пор сохраняло красоту и силу.
«Скоро, — подумал Фостий, — они станут похожи на Страбона».
Эта мысль ужаснула его, но Лаоника и Сидерину, казалось, она вовсе не пугала.
Лаоник разрезал кусочек хлеба и отдал половинку жене, а свою съел, откусив три-четыре раза, и запил вином, выпив чашку до последней капли. Его улыбка осветила весь домик.
— Готово, — гордо произнес он. — Хвала Фосу.
— Хвала Фосу, — эхом отозвались все. — Да приведет тебя к нему светлый путь!
Сидерина доела свою последнюю еду через несколько секунд после Лаоника и вытерла губы льняной салфеткой. Ее глаза блеснули.
— Теперь мне больше не придется маяться и думать, что бы такое приготовить на ужин, — объявила она. Голос у нее был радостный и нетерпеливый; она уже настроилась на встречу с будущим миром. Все семейство рассмеялось вместе с ней.
Даже Фостий поймал себя на том, что улыбается, потому что ее откровенное счастье подействовало и на него, пусть даже он не мог его разделить.
Один из сыновей убрал со стола тарелку, нож и чашки.
— Если благой бог пожелает, они вскоре вдохновят нас присоединиться к вам, — сказал он.
— Надеюсь на это, — отозвался Лаоник. Он встал из-за стола и обнял юношу.
К ним присоединились и остальные члены семьи.
— Будь благословен Фос, владыка благой и премудрый… — затянул священник.
Все снова подхватили молитву.
Фостию показалось, что синерясник вмешался в семейный праздник, да и себя почувствовал на нем лишним. Повернувшись к Оливрии, он прошептал:
— Нам и в самом деле пора уходить.
— Да, полагаю, ты прав, — прошептала она в ответ.
— Благослови вас Фос, друзья, и до встречи на его светлом пути, — напутствовал их Лаоник, когда они подошли к двери.
Выйдя, Фостий натянул капюшон и закутался в плащ, спасаясь от непогоды.
— Ну, — поинтересовалась Оливрия, когда они прошли десяток шагов по улице, — и что ты об этом думаешь?
— Почти то же, что и ты. Прекрасно и одновременно ужасно.
— Ха! — вмешался Сиагрий. — Что прекрасного в том, чтобы превратиться в мешок с костями? — Он высказал ту же мысль, что одолевала Фостия и прежде, только сформулировал ее более откровенно.
Оливрия возмущенно фыркнула, но Фостий, опередив ее, сказал:
— Зрелище веры, реализовавшей себя до конца, всегда прекрасно, даже для таких людей, как я. Моя же вера, боюсь, не столь глубока. Я цепляюсь за жизнь на земле, поэтому, когда вижу тех, кто решил покинуть этот мир, мне становится страшно.
— Мы все его покинем рано или поздно, так зачем торопиться? — поддакнул Сиагрий.
— Истинный фанасиот считает, — сказала Оливрия, выделив слово «истинный», — что этот мир прогнил с момента творения, и потому от него следует отгораживаться и покинуть как можно быстрее.
Ее доводы не поколебали Сиагрия:
— Но кому-то же надо присматривать за теми, кто покидает мир, иначе они оставят его куда быстрее, чем рассчитывали, благодаря солдатам его папаши. — Он ткнут пальцем в Фостия. — Так что я не овца, а овчарка. А если не станет овчарок, госпожа, то волки быстро разжиреют.
Довод был грубоват, но весок. Оливрия прикусила губу и взглянула на Фостия, и он понял, что она взывает к нему, чтобы он спас ее от какой-то ужасной судьбы, хотя они с Сиагрием, если говорить честно, находились на одной стороне. Подумав, Фостий выдал лучший из пришедших ему в голову доводов:
— Спасение других от греха не оправдывает собственные грехи.
— Мальчик, о грехах можно говорить, когда знаешь, что это такое, — ехидно заявил Сиагрий. — Ты и сейчас тот же сосунок, каким был, когда вылез между ног своей матери. А как, по-твоему, ты там оказался, если до того кое-кто не поиграл в лошадки?
Фостий действительно над этим размышлял, и с тем же смущением, какое испытывали все задумавшиеся на подобную тему. Он едва не крикнул в ответ, что его родители состояли в законном браке, когда он был зачат, но даже в этом он не был до конца уверен.
По дворцу ходили слухи о том — и перешептывания, если Фостий мог оказаться поблизости, — что Крисп и Дара был любовниками уже тогда, когда Анфим, первый муж Дары, еще сидел на троне. Так что Фостию осталось лишь возмущенно посмотреть на Сиагрия — ответ не такой, какой ему хотелось бы дать, но лучший из имеющихся.
Но такие взгляды соскальзывали с Сиагрия, как с гуся вода, и он, откинув голову, злобно расхохотался, ощутив испытываемое Фостием унижение, а затем развернулся и зашлепал по грязи прочь, словно намекая, что Фостий не будет знать, что делать с возможностью согрешить, даже если такая возможность плюхнется ему на колени.
— Бандюга проклятый, — процедил Фостий — но негромко, чтобы Сиагрий не услышал. — Клянусь благим богом, он знает о грехе достаточно, чтобы вечно торчать во льду; просто позор для светлого пути называть его своим.
— Он не истинный фанасиот, хотя готов спорить о вере, как и любой из нас. — В голосе Оливрии прозвучала тревога, словно она никак не осмеливалась сделать признание, готовое сорваться с ее губ. — Гораздо в большей степени он подручный моего отца.
— И почему меня это не удивляет? — спросил Фостий, до предела нагрузив слова иронией, но тут же пожалел об этом, едва они сорвались с его губ. Если он станет бранить Ливания, его отношения с Оливрией не станут лучше.
— Но и у Криспа, конечно же, есть люди, готовые выполнить любые его приказы, — с вызовом произнесла Оливрия.
— Конечно, есть. Зато он не напускает на себя набожность, отдавая такие приказы, — возразил Фостий, с удивлением прислушиваясь к тому, как сам защищает отца. Причем делает это уже не впервые со дня своего появления в Эчмиадзине.
Почему-то ему не хотелось произносить подобные слова в столице рядом с Криспом.
— Мой отец стремится освободить Видесс, чтобы светлый путь стал реальностью для каждого. Ты ведь не станешь отрицать, что это достойная цель?
«Он стремится к власти, как и любой амбициозный человек», — подумал Фостий, но, не успев произнести это вслух, рассмеялся.
Оливрия обожгла его взглядом.
— Я смеюсь не над тобой, — быстро заверил он. — Просто я подумал, что мы похожи на маленьких детей: «Мой папа может это» — «А мой папа может такое!..»
— А-а… — Она улыбнулась в ответ. — И правда. А о чем бы ты охотнее поговорил, кроме как о том, на что способны наши отцы?
Прозвучавший в вопросе вызов напомнил Фостию об их первой встрече в туннеле где-то под столицей. Если он собирался стать настоящим фанасиотом, о чем Оливрия постоянно напоминала в спорах с Сиагрием, то Фостию полагалось забыть об этой встрече или же помнить о ней как о пройденном испытании. Но еще задолго до того дня, когда он впервые услышал имя Фанасия, Фостий понял, что монашеская стезя не для его характера. И он помнил не только испытание; он помнил ее.
И поэтому ответил он не словами, а осторожно обнял ее за талию. Если бы Оливрия отпрянула, он бы искренне извинился. Он был даже готов убедительно разыграть заику. Но она не отпрянула, а позволила Фостию привлечь ее к себе.
