Меч без рукояти - Раткевич Элеонора Генриховна (прочитать книгу TXT) 📗
Когда хозяин закрыл за собой дверь, Байхин шумно вздохнул. Хэсситай ответил на его виноватый взгляд чуть заметной ухмылкой.
– Умойся, – велел он.
Байхин кое-как ополоснулся из ведра водой, предназначенной для омовения дорожной грязи. В городе ему для умывания пришлось бы тащиться до ближайшего колодца. По счастью, хозяева сельских постоялых дворов, отнюдь не уверенные, что усталый после долгого пути постоялец не завалится в чистую постель немытым, мудро содержали хоть самый немудрящий умывальный прибор прямо в комнате: уж коли за водой ходить не надо, авось посовестится путник постель марать.
– Горе ты мое, – вздохнул Хэсситай, когда Байхин с блаженным стоном облегчения распростерся на кровати. – Кости хоть все целы?
Байхин утвердительно кивнул.
– Это же надо так сверзиться! – покачал головой Хэсситай. – Да еще с такой благостной улыбочкой… нашел, когда улыбаться!
– Ты же мне сам сегодня утром говорил… – напомнил Байхин.
– Говорил, – обреченно протянул Хэсситай. – А если я тебе скажу, что летом в озере плавать приятно, ты что же, в расплавленный металл поплавать прыгнешь? Надо ведь и соображение иметь!
– Я и соображал, – неохотно признался Байхин. – Я думал, если я вид сделаю, будто мне не больно, так надо мной только посмеются, что упал… ну, как над недотепой… глядишь, все и обойдется…
– Посмеются? – прищурившись, переспросил Хэсситай. – Да ты хоть видел, как на тебя люди смотрели, недоумок несчастный? Они ведь решили, что насмерть парень убился! Как только не помер никто с перепугу…
– Странное дело, – понуро произнес Байхин. – И непонятное. Ты мне вот что объясни: почему, когда ты падаешь, люди смеются, а когда я падаю – за сердце хватаются?
– Потому что я не падаю, – отрезал Хэсситай.
Байхин умолк. Во-первых, тон Хэсситая к продолжению разговора не располагал, а во-вторых, тут было о чем подумать.
Глава 4
Байхин над словами Хэсситая призадумался очень даже крепко. Времени у него было предостаточно: вечер, ночь и последующие сутки – ровно настолько он с Хэсситаем застрял на постоялом дворе. Байхин настолько погрузился в свои размышления, что Хэсситаю повиновался почти безотчетно, а оттого и безропотно: отсыпался, отъедался, просто отлеживался. Хэсситая его кротость насторожила, а когда Байхин без единого возражения согласился пожертвовать отдыха ради вечерним уроком и по канату не ходить, Хэсситай и вовсе запоглядывал на него с подозрением: слишком уж ему было памятно, чем закончилось столь же безоговорочное подчинение Байхина так недавно. Байхин же его косых взглядов и вовсе не замечал. Он так ревностно обматывал целебными припарками свои больные ноги, словно его ничто больше в целом свете не интересовало. Хэсситай окончательно утвердился в мысли, что его подмастерье собирается предпринять нечто несусветное. Днем он без особой надобности комнату старался не покидать, а ночью выспался прескверно, ибо спал вполглаза: Байхина в таком состоянии не следовало оставлять без присмотра.
Наутро третьего дня, когда обоим киэн пришла пора собираться в дорогу, а ничего непотребного вроде бы не случилось, Хэсситай вздохнул с облегчением: похоже, присмирел парень, за ум взялся. И ноги свои в порядок привел. Теперь Хэсситаю уже не придется тащиться по дороге со скоростью объевшейся улитки. Конечно, ради ученика ему пришлось задержаться дольше, чем он рассчитывал, но дело того стоило: теперь, когда Байхин вновь в состоянии передвигаться, упущенное время они наверстают с лихвой.
Теперь главное – побыстрей дорожные сумки собрать да себя в порядок привести, и в путь.
Вот Байхин и поспешает со сборами. Да как старательно! Какой глянец на себя навел – глазам больно смотреть! Кафтанец свой холщовый препоясал с особым тщанием, складки заложил одна к одной – ну совсем как хайю выглядит, если особо не приглядываться. Главное, что и цвет подходящий – если с натяжкой, то его вполне можно назвать синим. И волосы парень причесал на воинский манер, даже с головной повязкой расстался, хотя она в пути куда как удобнее парадной воинской заколки. А стать, а выправка… ну ни дать ни взять – младший сынок из семьи какой-нибудь захолустной родовитой знати. Из тех, что обедают раз в три дня, а зубочисткой во рту орудуют по три раза на дню. Словом, если бы гонором можно было наполнить кошелек, парень всю столицу скупил бы, да еще на мелкие расходы бы осталось. Ну да это можно понять. Прилюдно ляпнуться с лестницы вверх тормашками – каково это воину, пусть даже и бывшему? Наверняка сейчас его достоинство страдает мучительно, кроваво страдает… вот и пытается бедняга восстановить его хотя бы в собственных глазах. Пусть пытается. Выглядят его потуги забавно, но вреда от них никакого.
Однако Хэсситай ошибался. Байхин даже и не думал лелеять ушибленное чувство собственного достоинства. Другое у него было на уме.
Днем он бодро вышагивал рядом с Хэсситаем, насвистывая какой-то озорной мотивчик. Но ближе к вечеру, когда киэн уже настолько приблизились к городской стене, что ворота в ней были отчетливо различимы, Байхин задумчиво высвистал какую-то особо замысловатую фиоритуру и разом смолк. Лицо его сделалось сначала отрешенным, а потом приняло выражение такого холодного высокомерия, что Хэсситай встревоженно покачал головой. Полно, да не ошибся ли он, приняв парня своим учеником? Может, нужно было гнать его в три шеи, пока не поздно? Подумаешь, с лестницы свалился всего-то навсего… и как же его задело за живое. А ведь для киэн вечно больное ущемленное самолюбие – непозволительная роскошь.
– Где мы собираемся расположиться? – повелительно и холодно спросил Байхин, опуская ресницы, словно бы он взирал на Хэсситая сверху вниз, едва ли не с подножия трона.
– В “Свином подворье”, – невозмутимо ответил Хэсситай. Вообще-то он собирался избрать совсем другой постоялый двор, но для сопляка, готового лопнуть от вельможной спеси, заведение с названием “Свиное подворье” – самое подходящее место. Пусть охолонет малость.
– Согласен, – милостиво кивнул Байхин.
Добро же, малыш. Я не я буду, если не запихаю тебя в самую свинскую комнату этого подворья.
“Свиное подворье” оправдывало свою вывеску. Прадед нынешнего хозяина нажил недурное состояние, торгуя закопченной особым образом умопомрачительно вкусной свининой. На часть вырученных денег он открыл небольшой постоялый двор, где проживающие могли вдоволь наесться все той же копченой свинины. А поскольку плату за нее хитроумный свиновод взимал с постояльцев меньшую, нежели с простых покупателей, то комнаты “Свиного подворья” не пустовали. Покупным мясом шустрый старикан брезговал, и свиней своих откармливал исключительно сам. Помещение для них – к слову сказать, куда более обширное, чем для постояльцев, – он отвел на заднем дворе, но предвкушающих, а тем более вкушающих знаменитую ветчину путников это соседство не смущало. Живность свою старик содержал в отменной чистоте, так что от избытков запаха не страдал никто, а некоторые даже находили особую приятность в том, что со стороны заднего двора постоянно доносится неумолчное, как шум прибоя, жизнерадостное хрюканье.
Поскольку от добра, как известно, добра не ищут, сыновья оборотистого старика не изменили отцовскому промыслу. И сыновья их, и внуки продолжали по-прежнему ревностно холить своих упитанных свинок и потчевать постояльцев восхитительной ветчиной, принесшей в семью достаток. И по-прежнему доносилось со стороны заднего двора могучее хрюканье, перемежаемое то и дело заливистым тявканьем: собак на “Свином подворье” водилось множество. Постоялец – он ведь разный бывает: иному мало копченой поросятники, он и поросеночка норовит под полой унести. Конечно, настоящую могучую псину охранять свиное поголовье не поставишь: неровен час, еще цапнет будущую ветчину за жирненький бочок, а то и в посетителя вцепится. Нет, хозяева “Подворья” настоящих сторожевых собак не держали. За свиньями надежно присматривали пушистые беленькие созданьица из тех, кого владельцы огромных цепных псов с нескрываемым презрением именуют пустолайками. Но здешние собачонки вышколены были отменно и попусту лаем не разражались. Конечно, одинокий заполошный собачий визг вполне мог означать: “Ну и свинья же ты, свинья! Весь хвост отдавила!” Но уж слаженный перелай нескольких возмущенных комочков шерсти означал только одно: вторжение в святая святых свинячьего царства злонамеренного незнакомца. Хорошие были собачки, веселые, ласковые. Постояльцы их охотно подкармливали, старались не наступить на хвост по забывчивости – впрочем, собачки всегда вовремя напоминали о себе коротким негодующим взвизгом. Ну а Хэсситай благодаря выходке Байхина так и вовсе запомнил их на всю оставшуюся жизнь.
