Берег Стикса - Далин Максим Андреевич (полная версия книги TXT) 📗
— И не надейся на своего шотландца, — сказал Эдуард с насмешкой, которая сделалась как-то веселее. — Закон джунглей и вампиров гласит — каждый сам за себя. А ты один — просто ничто. Ты сам, в сущности, пища.
Нет, это ложь! Я за тебя! И ты — за меня! Так же всегда было! Я знаю! Давай!
— И не воображай, что вы с ней в разных мирах, — ухмыльнулся Эдуард почти победительно. — Знаешь, как в старину говорили? Долгая скорбь приводит в ад. Она сама рвалась к тебе за эту грань. Теперь, как бы там не было — живой она уже не будет. Она сама хотела быть пищей — правда, твоей, но ведь в легендах вместо мёртвого жениха всегда приходит демон, Виктор.
Лариса увидела, как из угла глаза Ворона через щёку проползла капля крови, очень тёмной, почти чёрной. Воздух остановился. Мертвецы, застывшие в отдалении, ожидающие момента, зашевелились. И вдруг её осенило.
Я уже?! Уже где, в преисподней? В тонком, будь он неладен, мире? Но тогда же ты не откажешься от моей силы, а, Ворон?! Ведь мне это уже не повредит?! Может, мы с тобой и ничто поодиночке — но вместе, мы вместе, неужели мы не сможем справиться с этой дрянью?!
Ворон вздрогнул и отвёл глаза от глумливо ухмыляющегося Эдуарда. Лариса поймала его напряжённый взгляд и завопила мысленно, изо всех сил, всем страстным желанием соединиться и не разлучаться больше: «Бери же, бери!»
И почувствовала, как поток силы, не имеющей названия, хлынул из её тела Ворону навстречу, как сияющий мост между душами — и Ворон на миг стал фигурой из чистого лунного света. Краем глаза Лариса увидела, как мертвецы, спотыкаясь и скользя, топоча, шарахнулись в стороны, а Эдуард отлетел к стене и приложился к ней спиной. Ворон в один длинный рысий прыжок пересёк расстояние от зеркала до жертвенника, на котором лежала Лариса — и вспорол клыками собственное левое запястье.
Из рваной раны хлынула кровь, слишком тёмная, чтобы быть человеческой. Ворон протянул руку к Ларисиным губам и проговорил, задыхаясь:
— Пей, Ларка! Пей, дружище, мы их сделали.
Лариса прижалась раскрытым ртом к его коже. Кровь была обжигающе-холодной или наоборот, леденяще-горячей, несколько секунд она била струёй — и Лариса, сделав несколько быстрых глотков этого жидкого огня, ощутила, каким невесомым и каким сильным становится её тело. Лариса целовала рану и чувствовала, как растерзанная плоть закрывается под её губами. Когда кожа на запястье Ворона стала гладкой, Лариса дёрнула плечами, чтобы порвать липкую ленту, но лента рассыпалась прахом. Ворон взял её левую руку, поднёс к губам и посмотрел вопросительно.
— Ну что ты замер! — нетерпеливо прошептала Лариса, облизывая губы. — Тебе надо прокусить, чтобы крови выпить — так давай!
И подумала, что, кто бы ни был «байкер» или «белобрысый шотландец», который целовал ей руку в этом самом месте, Ворон — круче. Укус был нежнее поцелуя. Прикосновение клыков показалось Ларисе электрическим разрядом, прошедшим её насквозь по перетянутым проводам нервов. Грозовая стихийная сила наполнила её и перелилась — Лариса вдруг поняла, что Ворон плачет. Она подняла голову, встретилась с ним взглядом. Его глаза были сухи, только на щеке осталась полоска запёкшейся крови. Но внутри… душа… Лариса в благоговейном ужасе поняла, что сквозь её разум текут его мысли.
«Я просто тварь мелкая… Ты детей хотела, Ларка… а теперь детей не будет».
«Что было — то было. Ворон, драгоценный, неужели ты не понимаешь, что сейчас прошлое уже не важно?»
«Я действительно продал тебя за героин. Я ни черта не стою. Ты теперь — Княжна Вечности, а я — тень…»
«Ты действительно меня не продавал. И ты меня спас. И я — Княгиня Вечности, а не Княжна. Потому что ты, наверное, будешь моим Князем. И не бей себя ушами по щекам — тебе не к лицу».
И их губы, руки, души соединились совсем, в потоке чистой энергии, искрящемся, холодном, свежем, как водопад, когда Лариса вдруг поняла, что вокруг уже мокрая весенняя улица, тёмное рваное небо с огромной луной, облизанной с краю, как мороженое, ветер, ветер, ветер…
И ветер благоухал жизнью, спящей жизнью вечного города.
Антон стоял на коленях около дивана.
Над диваном горело маленькое бра, освещавшее бледное Ларисино лицо. Лариса лежала совершенно неподвижно, и Антон делал страшные усилия, пытаясь уловить, поднимается ли её грудь от дыхания.
Её руку, худую и холодную, он сжал между ладонями, но она никак не согревалась. Пульс Ларисы под пальцами Антона то терялся, то снова возникал, как иссякающий родничок в густых зарослях. В великолепной комнате Риммы было душно, пахло сандалом, пачулями, лотосом, а Антону мерещился запах ладана от Ларисиных волос.
Антон смотрел в её осунувшееся лицо и думал, что сделал какую-то громадную непоправимую ошибку.
В кресле поодаль сидел Жорочка. Он разговаривал с Антоном. Он начал разговаривать сразу, как только его мать и Антон внесли Ларису в комнату и положили на этот диван, сделав только одну паузу — когда запирал дверь за Риммой. Римма пошла встречать «скорую помощь».
Жорочка, вероятно, имел в виду утешение Антона. Но его слова, в которых Антону, стоящему на коленях к нему спиной, слышалась обычная улыбочка, почему-то производили совершенно обратное впечатление. Врезать бы ему, думал Антон, мирное существо. Ну что он бубнит? Просветлённая… мразь.
Отчего ж это он меня сегодня так бесит? Просто убил бы…
— …нет ничего страшного, — говорил Жорочка, улыбаясь. — Знаешь, ведь, в сущности, тело всё равно даётся только на время, а потом высшие силы всё равно должны забрать душу. Жалеть об этом нельзя. Ты думаешь, ей плохо, а ей хорошо. Она теперь уже на дороге в высшие сферы тонкого мира, понимаешь? Мамочка говорила, что её должны встретить астральные проводники, несмотря на то, что она была очень грешной при жизни. Считается, что такие попадают в ад, но на самом деле ада и рая нет, есть только девять сфер, и на каждой из них…
— Заткнись, а? — попросил Антон, не поворачиваясь. — Она же не умерла ещё, сейчас скорая приедет. Что ты каркаешь?
— Она, наверное, умрёт, — сказал Жорочка, и улыбка в его голосе была ещё явственнее. — И на самом деле это хорошо. Понимаешь, в астральных пространствах она сможет потихоньку достичь просветления, которого ей было не дано на земле…
Антон оглянулся. Жорочка смотрел на Ларису и улыбался. Глаза у него замаслились, а губы были мокрые. И капелька слюны блестела на подбородке.
— Теперь всё будет правильно, — сказал Жорочка удовлетворённо. — Мамочка говорила, что Лариса очень сильно нарушала законы мироздания. Теперь ей всё объяснят те самые сущности, которых она считала несуществующими, и ей придётся поверить…
Антон смотрел на него и чувствовал тихий безотчётный ужас. «Заткнись, пожалуйста, заткнись», — хотел взмолиться он, но тут тело Ларисы содрогнулось так, что дёрнулась рука у Антона в ладонях.
И Антон увидел, как Лариса судорожно вздохнула и прошептала: «Бери же, бери…» Её глаза широко раскрылись и остановились, уголки губ дрогнули и замерли в незавершённой улыбке. И всё.
Антон смотрел на неё в каком-то столбняке, думая, что надо что-то делать, что-то делать, но не в силах сдвинуться с места. Что-то внутри него оборвалось и упало. Хотелось биться головой об стену, но не было сил и на это.
— Умерла, — радостно сказал Жорочка. — Я же говорил.
Антон обернулся, взглянул на него совершенно больными глазами — и его вывернуло на шикарный Риммин ковёр в бордовых разводах. И ещё раз.
И рвотные спазмы ещё не прекратились, когда в коридоре послышалось звяканье ключа в замке.
В комнату вошли, сопровождаемые Риммой врач и фельдшер со «скорой».
А лёд на Неве уже начал таять.
У другого берега он ещё поднимался белой грядой, а у этого уже плескалась узкая полоска воды, чёрной, таинственно, зеркально мерцающей — и в ней плыла луна в зеленоватом тумане, дробилась дорожкой, смешивалась с плавающим в этой блестящей черноте светом фонарей, переливалась и текла. И гранит зеленел от луны и золотился от фонарей, а чёрные деревья тянулись к ветреному небу, и вдыхали ночную сырость, и ждали рассвета.
