Двести веков сомнений - Бояндин Константин Юрьевич Sagari (книги полностью TXT) 📗
Тут я не выдержал.
— Что вам от меня нужно?! — спросил я с негодованием у предполагаемого источника голоса. И, наверное, вытряс бы из него ответ, но меня поймали за локти.
— Что с вами?! — возмущённо спросил кто-то. — Он же ни видеть вас, ни ответить не может. Оставьте беднягу в покое!
Я присел. Действительно, из-под очков видны бельма. Слепой. На самом ли деле?
Меня отпустили, я бросил серебряную монетку в шляпу нищего.
Тот благодарно кивнул и чуть наклонил голову.
Тут что-то на меня нашло. Я нарисовал в пыли, — чуть дальше, чем находилась шляпа — знак, который видел на метательном ноже — там, среди камней, возле монастыря. Сам не знаю, но именно этот символ пришёл в голову.
Мне показалось, или у «слепого» непроизвольно дёрнулось левое веко?
Я поднялся и молча пошёл прочь. Оглянувшись, я увидел, что знака в пыли больше нет — но стёр ли его сам нищий, или же прошёл случайный прохожий, не понять.
Потом я счёл, что об этом надо попросту забыть. Иначе — идти с повинной к начальству. Ох, Кинисс… как долго будет длиться ваше «пока»? Отчего вы позволяете мне не повиноваться ограничениям, которые вколачивали в меня долгие года?
Нет ответа. Я бродил по улицам, один раз чуть не столкнулся с секретарём Д., а другой раз — с ним самим. Начальник мой был целеустремлён и задумчив.
…После восьми вечера — когда тучи вновь собирались как следует вымыть город — я постучался в те же двери.
Ждать пришлось столь же долго.
— Это мои первые работы, — призналась Андари, и Клеммену показалось, что она смущена. На самом деле, пейзажи были великолепны. Как и на выставке, всё время казалось, что те части картины, на которые взгляд непосредственно не падает, живут своей жизнью — шевелятся нарисованные листья, разбиваются о берег волны… Потрясающе!
Так он и сказал. Девушка кивком поблагодарила его и, распахнув следующую дверь, молча предложила войти внутрь.
Вот это да!
Трудно поверить, подумал Клеммен, что она младше меня на год. Это невозможно! Никто не в силах создать так много шедевров — назовём всё своими именами — просто не хватит времени!
Оказывается, Андариалл Кавеллин анс Теренна не только писала картины. Она тоже увлекалась скульптурой, вырезала статуэтки из дерева и камня… и Клеммен потерял счёт времени, осматривая коллекцию. Собственно, это была студия. На столе аккуратно разложены инструменты — видно, что ими часто пользуются, что это — не показное. Ничего не понимаю. Когда она всё успевает? И без прислуги! Ведь это ещё и дом, да какой дом!
Андариалл следовала тенью за гостем, молча наблюдая за его реакцией. Клеммен долго осматривал каждую статуэтку — скульптура была ему интереснее — и ощущал ту самую незаконченность, что свойственна настоящим произведениям искусства. Как-то раз он побывал на специальной — достаточно экстравагантной, с точки зрения ольтов, выставке — «Мёртвое искусство». Нет, там не было полотен о смерти или реликвий давно сгинувших народов. Там были точно такие же шедевры, как и здесь, как и на других выставках.
Но лишь на первый взгляд.
Всё «мёртвое» было на деле чрезмерно совершенным. Ничего недосказанного. Всё полностью ясное. И потому — мёртвое. Многие посетители купили бы любой из «мёртвых» предметов — да они и покупали — не обращая внимания на сочувственные (или ироничные) взгляды авторов работ. Интересно, что принято делать с «убитыми» произведениями?
Таэркуад . Думай сам.
И тут Клеммен заметил среди множества статуэток свою собственную.
Вздрогнул и, не обращая внимания на хозяйку дома, медленно подошёл к рабочему столу.
Она стояла — я имею в виду статуэтку, изображающую У-Цзина — которую я не успел завершить — не на самом почётном месте. Но, пожалуй, на самом видном. Отчего? Не знаю. Мне она — рядом с окружающими её работами — казалась столь же неуместной, как грубое слово в изысканной компании.
Признаюсь, в тот момент я напрочь забыл обо всех запретах, негласных и гласных законах; мне хотелось что-нибудь сделать со статуэткой. Неважно, что — сделать так, чтобы она либо стала достойна своей компании, либо…
Андари я просто не видел. Она, наверное, к этому и стремилась. Многие из работ, которые я успел увидеть, уже не раз услаждали взгляд зрителей. Причём совершенно — или практически — даром. Деньги за билеты шли на иные цели. Д. вообще мало распространялся, на что ольты живут. По меркам моих родителей, Андариалл была невероятно богатой.
Я потянулся к статуэтке, взял её. Взял очень аккуратно. Да, она. Ясеневое дерево. Лицо-то я успел сделать, а вот всё остальное…
Я взял резец, долго думал, что именно должен сделать.
Рука потянулась к нужному месту сама собой. Я поразился: впервые я не ощущал сопротивления дерева! Помню, какие страшные мозоли я натирал поначалу, порой даже хотел забросить всё это. Неужели сказывается, что инструмент — ольтийский? Всё «лишнее» убиралось легко и просто. И — никаких ошибок! Я был настолько поражён ощущениями, что работал… и работал… и работал… и совсем забыл, где я, собственно, нахожусь!
Андари всё это время стояла у него за спиной. Движения Клеммена были не вполне точными, ощущалось, что опыта у него немного, но главное — он видел то, что должно получиться. А наблюдать за созданием произведения искусства — одно из самых захватывающих зрелищ.
Он не обратил внимания, когда она положила ладони на его плечи.
И — тоже поразительно — он сумел вовремя остановиться. Возможно, статуэтка выглядела бы иначе, вырезай её Андариалл, но вырезал-то Клеммен!
Он медленно поднялся, всё ещё поглощённый творчеством, поставил статуэтку на прежнее место.
Поправил.
Совсем было заметил, чьи ладони лежат на его плечах, как вдруг знакомое, слабое головокружение, словно тревожный сигнал, успело испугать его… знанием того, что сейчас случится.
«Только не это!», — успел подумать он, как накатило.
Но не то, чего он ожидал.
Вместо ощущения ущербности, корявости и дисгармонии на него обрушилось осознание прямо противоположного.
Гармония.
Все эти статуэтки, стоящие на правильных местах… Трудно передать словами. Наверное, вовсе невозможно. Физически Клеммен ощутил это как ярчайшую вспышку, после которой его унесло куда-то, оставив «висящим» в неосязаемой пустоте, наедине со странным и непривычным ощущением многоголосого слаженного хора.
Когда я вынырнул из этого … не знаю, как объяснить, я понял вдруг, что Андари стоит у меня за спиной, сжимая мои плечи ладонями. От её ладоней исходило сильное тепло. Мне казалось, что стоит прикоснуться к дереву — и оно вспыхнет. При всём при том жар этот был не телесным — каким-то другим.
Хотя плечи мне жгло вполне ощутимо.
Тут я понял, что, наверное, она сейчас пережила примерно то же, что и я…
Вначале мне было приятно.
Потом — неловко.
Ещё потом мне стало настолько стыдно, словно я силой заставил её почувствовать всё это… Как-то это было не так. Что-то внутри меня отчаянно протестовало, вынуждая ощущать себя странным образом обнажённым и уязвимым.
Я выпрямился, не ощущая своего тела.
Сейчас она отступит на шаг, затем проводит меня к выходу, и всё.
Что мне делать?
Ох уж этот Д. со своей наукой! Никогда не говорил, что такое бывает. Андари прижалась лбом к моему затылку… как и в тот раз, я готов был стоять так целую вечность. Несмотря на пронзительные вопли откуда-то изнутри.
А она?
Я осторожно опустил свои ладони поверх её. Выяснилось, что я так и сжимаю резец мёртвой хваткой.
— Так лучше, — я не узнал своего голоса. Андари словно очнулась. Я отпустил её руки, она встала рядом, глядя на девятнадцать статуэток — одна из которых была моей. Сжала мою ладонь в своей.
Кивнула.
Когда же я научусь разговаривать молчанием?
Венллен, Лето 65, 435 Д., около полуночи
За приятной беседой время летит незаметно. Наверное, я страшный эгоист — мне было приятно её общество, и я безмятежно продолжал им пользоваться. Ни о чём другом, каюсь, я и не думал в тот вечер. Андари (и вновь она умудрялась «переодеться», переступив порог очередной комнаты) оставалась бесконечно удалённой. Это продолжало причинять беспокойство. Словно заноза, извлечь которую нет никакой возможности.
