Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина (книги бесплатно без .txt) 📗

Первыми бросились в глаза крупные животные с тонкими ногами и вытянутыми мордами. У многих были разворочены внутренности, как у меня когда-то; у нескольких недоставало конечностей или голов. Гривы и хвосты одних созданий слабо трепетали от ветерка, у других отяжелели, пропитавшись кровью и болотной жижей. Меня заинтересовали эти незнакомые животные и седла у них на спинах; я разглядывал их долго, как ребенок — диковинную картинку. Я не сразу заметил, что тут есть и другие мертвецы. Много, намного больше, чем тех, кого, как я позже узнал, зовут лошадьми.

Первого собрата — существо будто бы из рода какой-то Обезьяны, человека, — я нашел у трупа серой лошади. У человека не было руки до самого плеча; сплошные торчащие кости да кровавые лоскуты, давно остывшие, успевшие стать пиршеством для семейства неизвестных черных насекомых. Я испытал дурноту, но не отстранился. Я подумал: за что могли так страшно воевать братья, откуда взялись здесь?

Лицо немыслимым образом уцелело: было лишь испачкано копотью, обуглились кончики ресниц. Ресницы, как и брови, были рыжими, волосы тоже, крупные густые локоны ниже плеч. Красивые… я смутно вспомнил собственную невзрачную внешность, внешность всех предков до седьмого или восьмого колена: большие желтые глаза, широкий нос, тонкие губы, тяжелые брови. Боги не дали нам малейшей капли красоты в довесок к уму, лишь особое снежное сияние волос выделяло нас. Отвратительное сияние, как по мне: я предпочитаю яркие цвета. Всегда завидовал родам Попугая, Аспида и Ягуара, украшал себя перьями и цветами, рисовал что-то на лице. Я не представлял, что Обезьяна может выглядеть, как этот незнакомец, что где-то боги щедрее. Щедрее, но добрее ли, если допускают такие битвы и такую погибель?

Мне было жаль незнакомого мертвого брата, столь прекрасного. Мне было мучительно отвратительно, что кто-то, кого я не знал, кто-то, пахнущий горьким дымом, оторвал ему руку, изувечил, испачкал кровью одежду — сложный синий наряд с золочеными пуговицами. Юноша наверняка был воином или жрецом, может, даже правителем, как я? Волшебником? А теперь его серые глаза глядели бездвижно в небо, и, когда на левый села муха, я в гневе смахнул ее, пробормотав: «Прочь, тварь!». При этом пальцы мои коснулись пряди, падающей на высокий лоб. Какие же волосы. Если бы у меня были подобные…

Сияние вокруг моей руки вдруг померкло. Я отпрянул от мертвеца и услышал знакомый шорох; такие я улавливал, когда, сливаясь с Лощиной, наблюдал за тянущейся к свету осокой. Кожу, особенно на голове, закололо. Что-то… что-то, кажется, происходило со мной: магия так и пульсировала в крови, я ею не управлял. Звук крепнул. Усиливалось покалывание. Но я осознал, что именно сделал, лишь когда опустил голову. По моим плечам струились, ниспадая, такие же огненные пряди, как у незнакомца. Я вскинул руки, — пальцы утонули в густых волосах, тяжелых и мягких. Чужих? Теперь моих. Тело не выдержало заточения, потребовало обновления. Способ — обобрать мертвых, — был пусть страшным, но хотя бы не причинял никому вреда. Я не понимал до конца, что делаю, но уже знал: придется взять что-то еще, у кого-то еще. Собрать себя заново, как в детстве, в замке Форта, я собирал рисунки из цветных камешков.

Я прошептал короткое моление о покойном и встал. Меня шатнуло, но я пошел дальше. Я уже не замечал диковинных животных, слишком много вокруг лежало братьев. Лишь единицы были столь же красивы, сколь первый, но от них почему-то уцелело чуть больше, чем от юноши с длинными локонами. Над некоторыми я склонялся, многим заглядывал в лица. И всякий раз свет вокруг меня становился тусклее, а в облике появлялась новая черта.

У кого-то я взял выразительные линии скул, у кого-то — утонченную форму носа, у кого-то — гармоничную ширину плеч. Один — высокий и крупный — был рыжим, как первый брат, но старше, коротко стриженный и со странной кожей: ее покрывали коричневатые крапинки, вроде тех, что испещряют яйца птиц. Такой он был один, и я забрал эти крапинки, дал им расползтись по запястьям. Наконец, еще у одного человека я взял то, для чего не требовалась магия. Его одежда — как у большинства, синяя с золотом, — по размеру подходила моему новому телу. К тому же на ней не было дыр и крови: единственная рана несчастного была на лбу.

Раздевать мертвых почему-то показалось мне куда отвратительнее, чем перенимать их черты. Я не знал еще, что у моего собственного народа в Агир-Шуакк обирать побежденных экиланов давно стало едва ли не славной традицией. Ныне это мародерство не вызывает у меня ничего, тогда же, стаскивая уже с другого солдата сапоги, я ощущал раскаяние. Но опасение, что в траве прячутся змеи, и сгущающаяся прохлада заставили отринуть как совесть, так и брезгливость. Куда бы я ни попал, что бы меня ни ждало, я едва ли выживу голым и безоружным.

Казалось, я нашел все нужное. Свет вокруг меня померк окончательно, чужая одежда отлично села, ноги перестали терзать коряги. Я не хотел больше приближаться к мертвецам: ни к тем, что в синей форме, ни к другим, одетым во что-то серое, невзрачное, — они стали попадаться все чаще. Несложно было догадаться: «серые» — враги «синих»; «серые» оторвали руку тому, по чьему подобию я отпустил волосы; «серые» убили диковинных зверей. Так — еще не зная сути войны Севера и Юга, — я уже выбрал сторону, хотя мне лишь предстояло встать на нее, увидеть весь ужас разворачивающейся смуты и ужас мира под неразумными звездами.

…Я помню: внимание мое привлекло движение в траве. Я шагнул туда, еще не зная: рабу, пахнущему дымом, не нужно приближаться, чтобы убить. Если бы раненым, чей стон я вскоре уловил, был южанин и если бы этот южанин, даже умирая, не распрощался с убеждениями, — моя странная новая полужизнь оборвалась бы в первую же ночь. Но в траве лежал северянин, и северянин этот светло прошептал, когда я приблизился:

— Друг… как мы погнали этих джонни… [31] а?

Изо рта потекла кровь, он закашлялся, и струйка превратилась в нескончаемый поток. Я видел ширящиеся красные пятна на синей одежде и такое же пятно, расцвечивающее траву.

— Как мы… а? — сбивчиво повторил раненый и поднял горящий взгляд.

Что-то заставило меня ответить:

— Да. — Я заговорил на одном с ним языке без малейшего труда, точно забрал эту речь у кого-то из убитых. — Да, славно.

Видимо, куда более славно, чем мои жалкие попытки справиться с Мэчитехьо. «Синие» победили «серых»; молодцы, кто бы они ни были. Я с трудом улыбнулся.

— К черту этих, — все говорил незнакомец, беспокойно мечась в траве, пытаясь зачем-то ослабить воротник. — К черту мятежников, они скоро сдадутся, они…

Я опустился напротив и коснулся его руки — потной, обжигающей. Лицо уже исказилось узнаваемой смертной маской, рот дрожал, кровь струилась и струилась по подбородку, выходя с протяжными хрипами. Солдат был не жилец, но я сказал:

— Я тебе помогу добраться. Где… все?

Раненый рассмеялся так же низко и булькающе, как говорил, и покачал стриженой головой. Слова ему давались все сложнее, между фразами потянулись мучительные паузы:

— Не тащи… довольно заботы после заварухи… проклятущие болота… комарье… душно…

Он бредил; глаза то закатывались, то принимали безумное выражение. Пальцы сжали мои, горло заходило ходуном от кашля, и тут взгляд вдруг уткнулся куда-то в траву.

— Друг… — голос дрогнул, — я же не… встану. Сколько… добей…

— Нет, — тихо возразил я, донельзя напуганный. — Нет. Укажи дорогу, и я донесу тебя. До твоих. До… — я вспомнил, чья на мне форма, — наших.

Я действительно готов был его нести, плевать, кого, плевать, к кому. Меня ведь несли, мою жизнь не хотели отдавать. Я потянулся к раненому, но он опять рассмеялся, и несколько капель крови попали мне на лицо.

— Больно. Старине Джиму Райсу больно и… б-безнадежно. — Из нутра раздался влажный свист. — Это легкие, брат. Легкие. А это… — Он приложил мою руку к своему боку; когда отнял, ладонь была окровавлена, но я не выдернул ее из смертной хватки. — Селезенка. Знаешь, я на медика хотел поучиться. Не успел. А… ты о чем мечтал? — Он не дождался ответа и опять зашарил взглядом по траве. — Я тебя п-прошу… пристрели меня.