Песнь колдуньи - Кальмель Мирей (электронная книга .txt) 📗
Ангерран положил руку на Библию, которую протянул ему отец Венсан.
— Я не хочу ни богатства, ни почестей, и клянусь на святой Библии соблюдать заповеди, защищать Церковь и неутомимо сражаться с неверными. Обещаю защищать слабых и страну, в которой родился, исполнять свои обязанности феодала, если они не противоречат закону Божьему. Обещаю никогда не врать, быть щедрым, великодушным и верным своему слову. И наконец, всегда защищать правое дело и добро и бороться с несправедливостью и злом.
Жак де Сассенаж хлопнул в ладоши. По очереди подошли трое пажей. Один нес кольчугу, второй — кирасу, третий — наручи и позолоченные шпоры. Латы они сложили у ног Ангеррана и помогли ему в них облачиться.
В нескольких шагах от Ангеррана, рядом с Сидонией, стояла Филиппина. Она не сводила глаз с юноши, и сердечко ее, взволнованное его красотой, трепетало в груди. В рыцарских латах Ангерран де ля Тур-Сассенаж был сказочно хорош, ни одна дама не пожелала бы себе лучшего избранника.
Жак де Сассенаж взял в руки меч, изготовленный по его заказу специально для этого случая, рукоятка его была украшена изображением женского лица в окружении переплетенных змей. Он подал меч аббату, чтобы тот его благословил, потом протянул юноше, в глазах которого блеснула гордость.
— Отныне этот меч твой. Да послужит он справедливости, в чем ты принес клятву.
Ангерран взял меч за рукоять, поцеловал гарду, изображение Мелюзины, вложил меч в ножны и опустился на оба колена, чтобы получить ритуальный удар по плечу.
Жак де Сассенаж обнажил свой собственный меч и клинком плашмя дважды коснулся щеки юноши, а в третий раз — его левого плеча.
— Это последний удар, на который ты не ответишь ударом. Во имя Господа, святого Михаила и святого Георгия, перед твоими родственниками и друзьями, положа руку на сердце, посвящаю тебя, Ангерран де ля Тур-Сассенаж, в рыцари.
На турнире, который продолжался до вечера, Ангерран отличился наилучшим образом и завоевал уважение своих соперников. После первого поединка он стал героем в глазах матери, а во время второго прикрепил к своему копью рукав, который дала ему Филиппина. Однако Эймар де Гроле, научивший юношу всему, что тот теперь умел, с легкостью его сорвал.
Глава 28
Почти каждое утро, сколько она жила в этом замке, Альгонда приходила к Матье и они вместе завтракали первыми сдобными булочками, которые он испек. Тридцать первого августа обитатели Сассенажа проснулись и занялись привычными делами. Последние гости накануне покинули замок. Альгонда спрыгнула с кровати, испытывая уже привычное нетерпение. Хотя теперь она чувствовала себя по-новому. Она стала невестой. И все об этом знали. Они с Матье были заняты с утра до вечера, поэтому успевали лишь переглядываться. Ни на что другое времени не хватало. Что до Филиппины, то вот уже три дня горничную беспокоил ее звонкий смех, который так к лицу знатной даме, когда вино с пряностями немного ударяет ей в голову. Вечером дочь барона переполняло веселье, а утром мучила такая мигрень, что все вызывало раздражение — и солнечный луч на щеке, и слишком затянутое в талии платье. Каждое утро Альгонда поднимала с пола любовную записочку, подсунутую ночью под дверь. Много было тех, кто, очарованный красотой девушки, пытался изящными фразами выразить ей свое восхищение:
«На мою пресыщенную душу в полночь грациозно опустилась звезда. Навсегда я сохраню этот след, этот ожог, и умру, если понадобится, за один ваш поцелуй». Филиппина несколько раз подряд прочла послание, потом нахмурилась, вспоминая лицо того, кто поставил под ним свою подпись. Наморщив нос и скривив губки, она объявила:
— Речи кавалера красивее, чем сам кавалер. Что ж, тем хуже для него.
Иногда попадались и довольно фривольные стишки:
«Мое сердце, о горлица, так тобой очаровано, что у меня от этого вырастают крылья. Дышу я вами, от улыбки до ножек, и этот аромат возрождает меня к жизни. Увы, я опьянен вами!»
— Пусть проспится! — воскликнула она с громким смехом и прижала пальцы к вискам, потому что собственный голос отозвался в них болью.
Альгонда растерла ей виски настойкой мяты и мелиссы, а потом, когда умиротворенная Филиппина открыла глаза, принялась ее одевать. Ни разу ни одна из девушек не упомянула в присутствии другой о Матье. Филиппина была очень увлечена Ангерраном и пребывала в уверенности, что и он к ней неравнодушен. Пока Альгонда причесывала и подкрашивала ее, дочь барона пересказывала ей их с Ангерраном беседы. Довольно банальные, надо сказать, однако, благодаря им, правда, не без помощи вина, у девушки появилось ощущение, что целая вечность прошла с момента ее возвращения из монастыря в Сен-Жюсе.
Потом они расставались на третьем этаже — одна отправлялась работать, другая — пировать.
Так продолжалось до вчерашнего вечера, когда колокола, все колокола Франции ударили в набат. Король умер.
Аббат Венсан провел торжественную поминальную мессу на которой присутствовали все те, кто еще не успел покинуть замок. Жак де Сассенаж вспомнил несколько случаев, когда они с королем сражались бок о бок. Его волнение передалось всем присутствующим, их лица опечалились.
Сразу же после мессы Ангерран сообщил матери, что собирается отплыть на Родос и поступить на службу к госпитальерам, поэтому будет ей признателен, если в его отсутствие она станет управлять поместьем Ля Рошетт. Вопреки опасениям юноши барон Жак одобрил это решение, заверив, что в его годы тоже испытывал потребность доказать свою доблесть на деле.
Еще раз поздравив Матье и Альгонду, Ангерран со всеми простился и уехал.
Его поспешный отъезд огорчил обеих дам. Остаток дня Сидония и Филиппина играли в шахматы и рано удалились в опочивальни, приказав горничным не будить их раньше десяти утра.
Альгонда могла бы воспользоваться этим, чтобы тоже встать попозже, выспаться, прогнав тем самым давившую на плечи свинцовую усталость, но желание быть с Матье оказалось сильнее. Ей так хотелось снова вдохнуть аромат белого хлеба, которым пахли его тело и его волосы…
Напевая, она оделась. Ее мать, девушка это знала, уже была в кухне с мэтром Жанисом, который заканчивал составление перечня продуктов, начатый вчера. С легким сердцем она спустилась по лестнице. Чужой праздник закончился, и она могла теперь спокойно подумать о собственном. К своему удивлению, у печи она увидела Луи. Мальчик был не такого крепкого сложения, как его старший брат. Он с трудом орудовал лопатой, на которой сидели круглые хлебы.
— Привет! — крикнула ему Альгонда.
Луи хотел было посмотреть на нее и чуть не уронил хлеб.
— Осторожнее! — буркнул Жан.
Она не слышала, как он подошел.
— Да, папа, — обливаясь потом и высунув язык от усердия, сказал мальчик.
Альгонда радостно улыбнулась мэтру-хлебодару, вытиравшему о фартук испачканные в муке и тесте руки.
— А где Матье? Надеюсь, он не заболел?
Лицо у Жана было сердитое. Он явно куда меньше обычного был рад ее видеть. Его тон и вовсе оказался ледяным:
— Осваивает новое ремесло, я думаю. Сегодня утром я его еще не видел.
У Альгонды сердце сжалось от страха. Она с удивлением воззрилась на Жана.
— Какое новое ремесло? Он мне ничего не говорил…
Внезапно лицо хлебодара прояснилось. Он любил ее как дочку, эту девчонку… И она вовсе не виновата в том, что случилось. Он по обыкновению ласково ущипнул ее за подбородок и невесело улыбнулся:
— Наверное, не успел со всей этой кутерьмой… Я не стану тебе рассказывать. Язык не поворачивается, моя малиновка. Ты тут ни при чем, но я не могу, — сказал он и потрепал ее по щеке рукой, оставив белый след на коже девушки.
Она с трудом сглотнула. Беспокойство росло с каждой секундой.
— И где, по-вашему, я могу его найти?
— На ристалище.
Она вздрогнула.
— Где сражались рыцари?
— Да, там.
Что же такое происходит? Она повернулась, чтобы уйти. Не успела она сделать и шагу, как за ее спиной прозвучал голос Жана.
