Рукопись Бэрсара - Манова Елизавета Львовна (книги бесплатно без TXT) 📗
Вот мы и дожили до победы! Эту весть принёс нам гонец — и у Сибла кончились батареи.
Как я и думал, Крир разбил кеватцев у Биссала, а оставшихся уничтожил у речушки Анса. И всё-таки корпус Сифара ушёл в Приграничье, и, может быть, даже прорвётся в Кеват. Если Сифар останется жив, я его отыщу…
Наша радость тиха — слишком дорого стоила нам победа. Слишком многое Приграничье отняло у нас. И не только товарищей — что-то от нас самих похоронено в этой зловонной проклятой земле.
Мы сидим у огня, крепким лотом наполнены чаши, но что-то мы не спешим поднести их к губам.
— Помянем! — говорит Эргис, и мы встаём и в молчании пьём поминальную чашу.
— Дарн, — говорю я себе и гляжу на живых. На их худые усатые лица, одежду, изодранную в боях, на погнутые доспехи, на грязные тряпки на ранах, и нежность к ним…
Я протягиваю чашу Барагу — одной рукой мне её не налить.
— Слава Лагару! — кричу я, и два десятка исправных глоток сообщает лесу о том, что вечен Лагар.
И теперь наша радость шумна: мы пьём и ликуем, кто-то плачет, а кто-то поёт, и надо всех обойти и каждому что-то сказать; мне хватило бы добрых слов и на тех, кто остался в Приграничье, только им моя любовь уже не нужна, я отдам её тем, кто жив — что ещё я могу им дать?
— Выпьем за невозможное! — кричит мне Ланс, в глазах его радость, а в улыбке печаль, я пью с ним, а потом с кем-то ещё, а потом Эргис уводит меня, потому что меня уже пора увести.
А через день мы уже в пути. Я еду в Кас, и мои лагарцы едут со мной; я немногим сумею их наградить, но пусть Малый Квайр подарит им то, в чём постыдно отказывает большой.
Я слаб и болен, но это пройдёт, куда хуже то, что лежит на душе. Почти две сотни ушли со мной, но сколько их вернётся в Кас? Никто из них не умер зря, но вдовы, сироты и старики — как я смогу посмотреть им в глаза?
Бассот меня приветствует: вот уж чего не ожидал! Мы всюду дорогие гости: нас встречают, ведут в деревню, кормят, поят, старухи лечат наши раны; Эргис уже охрип, рассказывая в двести первый раз о наших подвигах. А я сижу среди старейшин, случаю, киваю, вставляю слово или два; мой выговор их не смешит, не то, что молодых, но языком придётся заняться всерьёз.
А я, оказывается, кое в чём ошибался. Я думал, что леса живут своим. Не знают нас и не желают знать, что делается вне родного леса. Выходит, нет. Все знают, и угрозу с юга чуют, как и мы. Нам это пригодится.
И мы уже въезжаем в Кас.
Невзрачный городок на берегу лесной реки. Чудесный город, где есть дома и улицы, и храмы, и всё, что надо человеку, чтобы чувствовать, что он пришёл домой.
И Малый Квайр встречает нас. Улыбки, и цветы, и слезы. Вопли радости. Кидаются ко мне, хватают стремя, обнимают ноги. Великий с нами! Господи, за что? Я их осиротил, я отнял их мужей…
— Ты их надежда, — говорит Эргис. Он едет рядом, стремя в стремя, оберегая мою рану от толчков.
— Держись, Тилар! На то она война, а раз ты жив — призришь, не оставишь.
И я держусь. Я улыбаюсь им, целую женщин, раздав цветы моим соратникам — и, наконец, мой дом, а на крыльце Суил и мать.
И я сначала обнимаю мать. Её морщины, сухонькие плечи и трепетное облако любви. Она затихла на моей груди, и ласковая грусть освобожденья: я сделал всё, что мог, и я остался жив. Ей не придётся плакать обо мне. Пока.
Я дома, и я счастлив. Приятно поболеть в комфорте. Пять дней — вот всё, что я могу себе позволить, и каждая минута этих дней моя. Суил и мать, а кроме них ко мне допущен только Тёрн Ирон — моё недавнее приобретение.
Учёный лекарь, изгнанный за вольнодумство уже из всех столиц. Он верит в волью божью и в натуру человека — но в божью волю больше на словах, и поэтому предпочитает травы святым камням и прочей ерунде. Единственный безвредный лекарь в этом мире.
Я дома, и я счастлив, но Приграничье все ещё сидит во мне, мешая быть счастливым. И в каждом сне все тот же мокрый лес и яма с проступившею водою.
Пять дней любви, покоя, страшных снов. А на шестой я поднялся с постели, оделся сам и поднялся наверх. И объявил Совет.
Эргис, Асаг и Сибл. Моя опора. Наставник Ларг не зван на наш совет. Он не силён в хозяйственных делах, предпочитает душу, а не тело. Мы с ним беседуем наедине.
Наставник Ларг — нелёгкая победа. Он не похож на властного Салара, но тоже кремень. Светлая душа и мрачный ум догматика. Он предан мне, но — господи! — чего мне стоит прорваться через щит готовых представлений со всяким новым делом. А если уж прорвусь и докажу, он сам уверен и убедит их всё, что это верно и благочестиво.
Эргис, Асаг и Сибл. Мы вчетвером в роскошных креслах возле очага. Тепло, но я велел зажечь огонь — торжественности ради.
Асаг не изменился. Мы все переменились — даже Сибл, а он все тот же: сухонький, спокойный, страстный.
Я говорю:
— Мне было трудно без тебя, Асаг.
— Да уж, хозяйство ты развёл — почесаться некогда!
А насторожённость ушла из глаз.
— Ну, раз ты здесь, все будет хорошо. Я рад, что ты со мной!
Все правда, но за правдой, как всегда, навязчивая логика расчёта. Асаг — мой друг, я очень рад ему, но он ревнив и к власти, и ко мне, и должен знать, что он все так же первый.
— Сибл, ну я тебе и завидовал, когда ты провернул это дело у Биссала! Я бы и сам лучше не сработал!
А вот, что я говорю Эргису, безразлично и мне, и ему. Мы просто играем в эту игру, и нам скучно в неё играть. Жаль, что надо в неё играть.
— Ну что, Асаг, — говорю я, — как тут у нас дела?
Ничего тут у нас дела. Сухонькая рука Асага крепко зажала их. Работают мастерские и торгуют купцы, партия оружия пришла из Лагара, построена конюшня на двести коней, которых мы закупаем в Тардане. Есть договор со здешним локихом, чтобы нам рубить камень у порога Инхе, даст бог, с той весны начнёт готовить камень для храма.
Слушаю и отдыхаю душой. И думаю: так не бывает. Не может быть, чтобы все хорошо…
— Есть и худое, — говорит Асаг. — Здешние попы вовсе взбеленились. Поливают почём зря. Мы, мол и бунтовщики, мы и еретики, мы и колдуны, и кто только мы ни есть. А с этой баней — будь она проклята! — и вовсе беда. И позор, и разврат, и…
— Асаг, — говорю я ему, — сам видишь, как мы тесно живём. Только мора нам не хватает!
— Мор от бога.
— Это жизнь от бога, а мор от грязи.
— Ага! Знакомая песенка! То-то Ларг разливается: мол, в грязную посуду молока не нальёшь, откуда, мол, быть чистой душе в грязном теле? Приспичило тебе собак дразнить?
Молчу, потому что он прав. Но и я тоже прав. Нам в этой скученности только эпидемий не хватало!
— Ну, я обратный пал. Мол, это кеватские попы злобствуют, что ты кеватцев бьёшь. А ещё: это они нового, квайрского, храма устрашились, что им доходу убудет. Ну, сам знаешь. Кто верит, а кто нет. Ещё наплачешься.
— Не шипи, — сказал Сибл. — Сам в баню ходишь.
Усмехнулся.
— А куда ж против него попрёшь, против святоши нашего? Допёк, как уголь за пазухой!
— Асаг, — говорю я ему, — к зиме нужно будет жильё ещё человек 300. И не теряй времени, всех выводи из Квайра. Останутся люди Зелора… ну и связь.
— Вон как? — говорит он, и в глазах у него вопрос, но я пока не отвечу. Пока ещё можно не отвечать. И теперь говорит Сибл. Я знаю всё, что он может сказать, но слушаю как впервые. Невозможно в это поверить. Это сказки. Так не бывает.
— Один сундучок прихватили, — сообщает с усмешкой Сибл. — Маловато, конечно, за нашу кровь, ну да мы не жадные. И с этим пупки понадрывали, пока допёрли.
— Сколько?
— До черта. Ларг считал-считал, да сбился. Кассалов сорок.
Неплохо на первые расходы!
Мы говорим, а Асаг глядит на меня. И пока рассказывал Сибл, он тоже глядел на меня, и я никак не пойму, что у него в глазах.
— Ага, — говорит Сибл, — пялься! Каков наш тихоня, а? Не прогадали-то мы с Великим, а Асаг?
