Чуб земли. Туланский детектив - Фрай Макс (книги без сокращений TXT) 📗
— Кто ты? — спросила я.
Не то чтобы я всерьез полагала, что юноша Эвас тут же изложит мне все обстоятельства своего призрачного бытия, а в заключение надиктует адрес мастерской, где была изготовлена подушка. Но я знаю жизнь: она щедра не только на неприятные сюрпризы. Приятных и просто полезных неожиданностей тоже хватает. И кто сказал, будто на мою долю их совсем не осталось?
Но его ответ все же застал меня врасплох.
— Я — твой бархатистый индюшонок, — пролепетал этот красавчик. — Твой медовенький лягушоночек.
Я не выдержала и заржала в голос. Давно я так, честно говоря, не смеялась. Про себя подумала, что наверняка провалила задуманный Джуффином эксперимент: такого солдафонского хохота ни одно уважающее себя наваждение не потерпит.
Но нет, юноша терпеливо ждал, пока я закончу веселиться. Даже по голове меня гладить не прекратил. Поэтому, отсмеявшись, я решила продолжать интервью как ни в чем не бывало.
— Откуда ты взялся?
Но на этот раз юноша Эвас ничего не ответил. Я сперва всерьез решила, что он все-таки обиделся, и только потом сообразила: очевидно, у этого наваждения есть ответы не на все вопросы, а только на некоторые, заранее придуманные старухой заказчицей. Что ж, значит, расспрашивать его бесполезно. Ну, то есть для дела бесполезно, зато для смеху — самое то. Не принесу пользы, так хоть развеселю все Малое Тайное Сыскное Войско, никто не уйдет обиженным. Сэр Джуффин Халли — первый кандидат в «медовенькие лягушоночки», мне для любимого начальства ничего не жалко.
Я попробовала поставить вопрос иначе:
— Зачем ты пришел?
— Чтобы потрепать перышки моей сахарной индюшечке и насадить ее на мой вертелок. Чтобы утонуть в твоей сладенькой трясиночке. Чтобы мой медовый пирожочечек был доволен! — без запинки отбарабанил юноша Эвас.
Грешные Магистры! А мне-то казалось, что я готова ко всему…
После такого начала беседы кудрявый красавчик окончательно лишился своего обаяния. Если прежде он казался мне очень привлекательным молодым человеком, вполне в моем вкусе, так что, встреться мы в иных обстоятельствах, кто знает, чем это могло бы закончиться, теперь даже думать на эту тему было противно. И его прикосновения к моим волосам стали меня раздражать.
— Перестань гладить меня по голове, — потребовала я.
Он послушался, но тут же спросил:
— Хочешь, я тебя поцелую?
— Спасибо, не нужно, — отказалась я. — Давай поговорим. Скажи, мы с тобой давно вместе?
— С самого дня моего рождения, — с готовностью отрапортовал юноша. — В первую же ночь, задремав на материнской груди, я увидел тебя во сне и с тех пор искал по всей Черухте. И вот нашел…
— Когда ты меня нашел? Сколько лет назад?
Юноша Эвас молчал и безмятежно улыбался. Очевидно, такой вопрос не был предусмотрен заказчицей, а значит, ответа он не знал. Как и ответов на многие другие вопросы, с помощью которых я пыталась выяснить, был этот красавчик порождением фантазий покойной старушки или копией реального человека — скажем, ее возлюбленного, или случайного прохожего, разбившего ей сердце, или, или, или… Ничего у меня не получилось, конечно: юноша был создан для постельного лепета, а вовсе не в качестве источника полезной информации. Зато между делом я узнала, что мои «губоньки» — это «лесной цветочек», «животик как ломтик маслица», а «голосок словно специально создан для любовных трелей», — клянусь, он именно так и сказал: «любовные трели»!
Убиться веником, как говорил в таких случаях сэр Макс.
Окончательно ошалев от уменьшительно-ласкательных суффиксов и устав каждые две минуты отказываться от все новых непристойных предложений этого непомерно сладострастного наваждения, я наконец убрала голову с подушки. Поглядела на часы и обомлела: шеф просил меня хотя бы часок продержаться, а я добрых полночи убила на дурацкую эту болтовню. Буду теперь просить орден за особые заслуги перед Соединенным Королевством, раз так.
Я спустилась вниз, в гостиную, поставила на жаровню оставшуюся с утра камру: варить свежую не было никаких сил. Набила трубку, закурила. Принялась обдумывать происшедшее. Несколько раз непроизвольно начинала хихикать, но быстро успокаивалась: на бурное веселье просто не хватало сил.
Налила себе камры — по-холостяцки, в немытую кружку. Вцепилась в нее двумя руками: горячая, зараза, а мне того и надо! Сама не заметила, как замерзла, но идти наверх за теплым домашним лоохи было лень. «Интересно, — вдруг подумала я, — а если бы мне пришлось заказывать такую подушку, что бы я хотела видеть и слышать по ночам? Чтобы приходил не сразу и из какого-нибудь неожиданного места, это понятно. А еще? Чтобы говорил: „Солнышко мое маленькое“? Бр-р-р, жуть какая! Нет уж, пусть лучше молчит и… Да, точно, пусть молчит. Все не так ужасно… А между прочим, мне ведь и придется заказывать такую подушку! Или до заказа дело не дойдет? Да, пожалуй, скорей всего не дойдет, мне ведь только мастера найти нужно… Еще бы знать точно, что я этого действительно не хочу. Но ведь я-то хочу? Пожалуй. Даже теперь, после этого цирка с чужим болваном, не отказалась бы попробовать провести ночь с собственным. Это же будет не чужая глупая фантазия, а моя; к тому же не фантазия даже, а память, ожившие воспоминания — чем плохо?..»
Я совсем разволновалась. Встала, обшарила дом, наконец отыскала в буфете едва початую бутылку «Джубатыкской пьяни». Ненавижу это пойло, но в доме держу зачем-то. А Осский Аш, который очень люблю, никогда домой не покупаю. Чтобы не спиться, что ли?.. Понюхала, поморщилась, но сделала пару глотков. Считается, что выпивка успокаивает нервы и навевает сон, а мне сейчас именно это и требовалось.
Вместо сна во мне почему-то проснулся аппетит. Пришлось снова вставать и устраивать обыск. Еды в доме не было, кроме баночки гугландского травяного варенья и мешочка болотных орехов. В связи с происхождением орехов вспомнила: «утонуть в твоей сладенькой трясиночке», — и расхохоталась, бессильно уронив голову на руки. А успокоившись, вдруг устыдилась. Да, люди часто кажутся друг другу смешными и нелепыми, особенно когда речь идет о таких вот интимных пристрастиях, глупых словечках, которые нельзя произносить при посторонних, но можно и даже нужно нашептывать на ушко тому единственному в мире человеку, которому они предназначены. Вовсе не обязательно покойная туланская старушка была дурой и размазней, просто во времена ее юности такие вот идиотские приторные словечки наверняка были обычным делом, нормой, как для нас, скажем, прошептать: «Хорошая моя», уткнувшись губами в шею. А для нее такая немногословность — дикарство или душевная холодность, можно спорить на что угодно.
«Если бы у меня была такая вот подушка, — думала я. — Такая же, только сделанная по моему заказу. И вот я бы жила-жила, каждую ночь запиралась бы в спальне — не сны волшебные по заказу глядеть, а кое-что покрепче, послаще, почти как настоящее!.. И потом умерла бы, а какая-нибудь девица из сыскной конторы взялась бы разбираться с моей подушкой и ужасалась бы: „Вот же дурища какая!“ Или, еще хуже, ржала бы, как вот я нынче…»
Я отхлебнула еще пару глотков из бутылки, закусила вареньем и вдруг разревелась, чего со мной уже очень давно не случалось. Так давно, что я чуть не сказала «никогда», но это, конечно, было бы некоторым преувеличением.
Я сидела в своей гостиной и ревела как младенец: долго, громко и даже с удовольствием. Оплакивала бедную туланскую старушку, сочинившую себе юного кудрявого любовника, и себя я тоже почему-то оплакивала. То ли за компанию, то ли потому, что вдруг поверила, что мы с этой мертвой мечтательницей — одно и то же, никакой разницы, кроме нескольких несущественных деталей. Когда мне казалось, что слезы вот-вот иссякнут, я делала очередной глоток, словно бы и правда полагала, будто Джубатыкская Пьянь быстро и легко превратится в слезы и вытечет из меня вон вместе с невесть откуда взявшейся жалостью и болью. Наплакавшись, я уснула прямо в гостиной, на ковре — не то чтобы сил не было добраться до спальни, просто там меня ждала лиловая подушка с розовыми цветочками, а мне отчаянно хотелось быть от нее подальше — не знаю уж почему. Вроде бы не труслива и не брезглива — а вот нашлась и на меня управа.
