Дикая магия - Уэллс Энгус (читать книги без .TXT) 📗
— Ты хочешь сказать, ты ей доверяешь? — спросил керниец.
— Я хочу сказать, что не уверена, — ответила вануйка. — В искренность Очена я верю, а он считает, что ей уготована определённая роль. И я не могу не думать о том, что он может быть прав и что Ценнайре и впрямь суждено сыграть свою роль в нашем путешествии.
Брахт в отчаянии покачал головой:
— А я настаиваю: нельзя верить ни тому, ни другому, — заявил он.
— Ты хочешь, чтобы мы продолжали без них? — поинтересовалась Катя. — Только мы втроём по бескрайним землям джессеритов? Сквозь воюющие армии? Боюсь, нам далеко не уйти.
— А если мои сомнения имеют под собой основания? — Брахт сердито посмотрел на неё. — Далеко ли мы уйдём в этом случае?
Катя ответила не сразу. Повернувшись к Каландриллу, она спросила:
— Что скажешь ты?
Каландрилл пожал плечами, сожалея о том, что все это происходит с ним. Как бы он хотел оказаться подальше отсюда, и от этих сомнений, и от необходимости принимать решения и делать выбор. Но он, к сожалению, здесь, и ему надо отвечать.
— Я думаю, — медленно начал он, болезненно собирая вместе разлетающиеся, как ослеплённые светом мотыльки, мысли, — что без Очена и котузенов нам не справиться. А магия Очена, соединённая с силой Ценнайры, спасла меня от увагов и от Рхыфамуна. Без них я бы погиб. Так что нам ничего не остаётся, как ехать с ними и дальше.
— Ты доверяешь Очену? — подивился Брахт.
Каландрилл подумал и кивнул:
— Да. Даже если под твоими сомнениями есть основания, он заинтересован в том, чтобы доставить нас до цели в целости и сохранности. Мы трое — едины, если, конечно, гадалки и Молодые боги не обманули нас. Мы есть та троица, о которой говорят все предсказания. Посему, если Очен и задумал предательство, суть коего я не понимаю и в кое не верю, у него нет другого выхода, кроме как доставить нас до места.
Кернийца его слова не убедили.
— Это — логика, Брахт, — сказала Катя, — неопровержимая логика. Я, как и Каландрилл, верю Очену. Но даже если предположить, что колдун предатель, он вынужден нам помогать. Мы нужны и Очену, и Аномиусу. Без нас им «Заветной книги» не видать.
Брахт несколько мгновений задумчиво смотрел на друзей, гладя жеребца по гриве, затем кивнул.
— Да будет так, — согласился он. — В том, что вы говорите, есть рациональное зерно. И я постараюсь хотя бы на какое-то время поверить колдуну.
— А Ценнайре? — спросил Каландрилл.
— Ей я не поверю никогда, — заверил его керниец. — Больше того: пусть только попробует нам воспротивиться, и я собственноручно твоим мечом проткну её, с благословения Деры.
Каландрилл посмотрел в холодные немигающие глаза кернийца и опустил голову.
— В этом не будет необходимости, — хрипло сказал он. — Если она предательница, я сам её убью.
На лице Брахта отразилось сомнение, но Катя жестом попросила его молчать и положила Каландриллу на плечо руку.
— Будем надеяться на богов. И на то, что в уничтожении Ценнайры не будет необходимости.
Голос её звучал мягко. Каландрилл посмотрел в серые глаза и благодарно улыбнулся, хотя и понимал, что за сей симпатией стоит решимость, столь же непоколебимая, как и решимость Брахта. Если случится худшее, ему не придётся поднимать на Ценнайру руку. Товарищи его, свободные от привязанности к ней, колебаться не станут.
Он кивнул и пробормотал:
— Боюсь, меня ждёт несладкое путешествие.
Брахт промолчал, Катя сказала:
— Хочется думать, оно продлится недолго. Возможно сомнения наши будут развеяны уже в Памур-тенге.
«Ваши — может быть, — подумал Каландрилл. — а мои? Подтверди гиджана, что Ценнайра предана нам, вы вздохнёте свободней, а я? Что делать мне с любовью к женщине, воскрешённой из мёртвых?»
Он отвернулся, не желая больше терпеть Катино сострадание, вернулся к костру и налил себе чая, чтобы хоть чем-то себя занять. Но как занять свои мысли? Как развеять сомнения, походившие на грифов в ожидании смерти ослабленного животного? А если ему это не удастся, то дальнейшая дорога станет просто невыносимой.
Резкая боль пронзила его руку — чашка рассыпалась на мелкие кусочки, и из пальцев закапала кровь. Каландрилл разжал кулак и принялся вытаскивать осколки фарфора из ладони.
— Я помогу.
Ценнайра присела перед ним на корточки и начала осторожно, нежно прикасаясь к его коже, вытаскивать осколки. Первым его порывом было выдернуть руку, но Ценнайра посмотрела на него с такой мольбой, что он не осмелился. Она с грустной улыбкой склонилась над его рукой, и поднимающееся солнце заискрилось на её иссиня-чёрных волосах. Он вдохнул запах её волос, и голова у него чуть не закружилась.
Каландрилл не шевелился. Подошли Брахт и Катя. В глазах кернийца Каландрилл прочитал отвращение, словно перед ним был вампир, ласкавший свою жертву. Катины глаза были загадочны, она что-то пробормотала Брахту на ухо, и они отошли к котузенам. Каландрилл почувствовал тепло на ладони и посмотрел на Ценнайру, которая высасывала из его раны кровь.
Этого стерпеть он уже не мог и отдёрнул руку, словно обжегшись.
Ценнайра с виноватым видом стёрла кровь с губ.
— Теперь рана чистая, — сказала она и добавила, грустно улыбнувшись: — А от меня ты не заразишься.
— Я и не думал… — Голос у него сорвался, и он бессильно покачал головой: — Прости.
— Это я должна вымаливать у тебя прощения, — пробормотала Ценнайра.
— Я не знаю… — Каландрилл тяжело вздохнул. «Дера, — подумал он, — да в этих глазах можно утонуть» — Я уже вообще ничего не знаю.
«Кроме того, что люблю тебя».
Пытаясь скрыть своё смущение за куртуазными манерами, Каландрилл напыщенно произнёс:
— Мадам, я напоминаю о вашем слове. Я обязан вам жизнью и за это благодарен. Но до тех пор, пока мы не поговорим с гиджаной в Памур-тенге… Надеюсь, вы меня понимаете.
Ценнайра отвела взгляд и сказала:
— Да, глупо было ожидать чего-нибудь другого.
«Ну как ты не понимаешь? Бураш! Со мной такое впервые! Как ты этого не видишь?»
Она встала и пошла прочь, но остановилась, когда Каландрилл позвал её:
— Ценнайра, я молю богов о том, чтобы все было так, как ты сказала.
Он смотрел на неё с надеждой и страхом, и она твёрдо проговорила:
— Все будет именно так, Каландрилл.
Юноша кивнул, и, несмотря на его несчастный вид, в ней вновь затеплилась надежда.
Когда они тронулись в путь, солнце стояло уже высоко. Лучи его высвечивали макушки деревьев, по лазурной синеве плыли лёгкие белоснежные облака. Ветер, дувший с севера, напоминал, что год близится к концу. Дым от погребальных костров поднимался длинными чёрными языками над деревьями и улетал с ветром.
Каландрилл ехал в молчании. Беспокойство, не оставлявшее его все эти дни, навалилось с новой силой. Перестук копыт звучал погребальной песней, в ветре ему чудился запах горелого. Он словно нашёптывал ему на ухо о бессмысленности бытия, о потерях и поражениях. Каландрилл поднял глаза к небу, и ему показалось, что оно побледнело в ожидании бури. Облака словно молили о пощаде, а голубизна казалась запятнанной кровью. Деревья подле дороги угрожающе раскачивались, щебетания птиц не было слышно за шуршанием ветра. В воздухе пахло помётом и смертью, а на душе у него было так тяжело, что Каландрилл даже застонал, позволив себе предательскую мысль о неизбежности пробуждения Фарна — Рхыфамун так далеко впереди, что ему не составит труда добраться до опочивальни Безумного бога и при помощи «Заветной книги» пробудить своего господина.
Каландриллу никак не удавалось успокоиться. У него начинала болеть голова, душа металась.
«Неужели это любовь? — думал он. — Неужели я так низко пал из-за своих чувств к Ценнайре?»
Ветер утвердительно шуршал в листве. Каландрилл сдался, и душа его словно вновь покинула тело и поплыла на волнах отчаяния. Но где-то в самой глубине его все ещё теплился огонёк надежды. Каландрилл мотнул головой и сказал себе: «Нет, до тех пор, пока не доказано, что Ценнайра лжёт, я не имею права ей не доверять». Он вспомнил обереги, коим научил его Очен, и начал медленно произносить их, чувствуя, как вокруг поднимается защитная стена доброй магии, отгоняя прочь сомнения и тоску. Небо вновь заголубело, ветер посвежел, и Каландрилл понял, что просто-напросто подвергся ещё одной оккультной атаке, что Рхыфамун или Фарн сделали ещё одну попытку вытянуть из него душу, заманить его в царство эфира и поймать там в ловушку. Он улыбнулся, чувствуя, как боль отступает, и торжествуя: хоть маленькая, но победа.
