Долина каменных трав (СИ) - Прягин Владимир (книги полностью .txt) 📗
Я прилёг на кровать, рассеянно смежил веки. Всего на пару минут, не больше — так мне, во всяком случае, мнилось.
Но когда снова открыл глаза, уже наступила ночь — и пришло похмелье.
Свет заоконного фонаря прилип к стене отвратно-резким пятном. Потолок нависал прямо надо мной, в горле першило от застоявшегося пыльного воздуха. Голова казалась пустой и гулкой, в груди затаился холод.
Я понял, что больше не могу оставаться в этой однокомнатной конуре. Встал, пошатываясь, и кое-как умылся над широким жестяным тазом. Напялил пиджак, пригладил волосы пятернёй и вывалился на улицу. Взглянул на часы — начало десятого.
Толчёное стекло звёзд, рассыпанное над городом, мерцало неприятно и знобко. Кирпичные громады домов теснили меня, скаля зубы балконных прутьев; на лицах прохожих чудились издевательские ухмылки.
Похмелье выветривалось неохотно и медленно. Мысли о Марианне настойчиво лезли в голову — я старательно выметал их, как дворник выметает со двора мусор, а ноги несли меня к особняку Светланы. Совершенно не к месту вспомнилось, что меня просили написать стих; впрочем, к началу салона я уже опоздал, и можно было надеяться, что гости нашли развлечение без меня.
В окнах особняка колыхался голубоватый свет — для пущей таинственности собравшиеся, как водится, жгли русалочий уголь. Имелось, впрочем, и новшество — из дома доносилось тоскливое, но по-своему гармоническое стенание, будто ветер пытался затянуть песню. Звуки были мне незнакомы; пожав плечами, я взошёл на крыльцо и шагнул в переднюю. Никто меня не встречал — прислуга тут была приходящей, и по вечерам её отпускали.
Над дверью гостиной крепилась полоска ткани с каллиграфической надписью, выполненной гуашью в две строчки: «Если ты робок, о гость, а твой разум не жаждет открытий, то развернись и беги — здесь покоя тебе не сыскать». Это предупреждение сочинил когда-то мой, так сказать, коллега по стихотворному цеху, старый кокаинист. Последние полгода он у Светланы не появлялся — либо скопил на билет до материка, о чём навязчиво грезил, либо бесславно помер.
Плотный, почти осязаемый аромат благовоний и табака ударил мне в ноздри. В гостиной было человек двадцать — полулежали в креслах и на диванах, глядя на загадочную конструкцию, установленную в углу. Конструкция эта напоминала столик с дырчатой крышкой; над ней вдохновенно водил руками взъерошенный бледный юноша — с помощью чар он гнал через отверстия поток воздуха, который при этом мелодически завывал.
Теперь хотя бы стало понятно, что за звуки я слышал, подходя к дому. Мелодия получалась не очень чистой, скорее даже корявой, но именно в этом была своеобразная прелесть. Не музыка в классическом понимании, а наивно-щемящий плач, роптание горного ветра, озвученная тоска.
Концерт впечатлил, однако, не всех гостей. Парочка в противоположном углу целовалась украдкой, а у камина с синим углём подрёмывал в кресле купчик в косоворотке, забредший сюда, видимо, по ошибке и в очень сильном подпитии.
Ещё я увидел Елизавету. Она сидела, заложив ногу за ногу и откинувшись на спинку мягкой банкетки. Барышня выглядела иначе, чем днём, — ярко накрашенная, с замысловатой причёской. Сейчас, в табачном дыму и призрачном свете, я дал бы ей лет двадцать, не меньше.
Сев рядом, я констатировал:
— Вы всё-таки пришли.
— Конечно, а вы как думали? Любопытно же! Хозяйка, правда, слегка опешила, но сделала вид, что рада. Хотя пока тут не было ничего, способного оскорбить мою высокую нравственность. Я даже немного разочарована.
— Ещё не вечер. По здешним понятиям, разумеется.
В руках у неё был высокий бокал с игристым. Я, потянувшись к столику за бутылкой, налил и себе; опрокинул залпом, как воду. Елизавета уважительно цокнула языком:
— Сразу видно творческую натуру!
Я проигнорировал её комментарий и тут же налил ещё; сама она лишь символически пригубила. Взъерошенный юноша между тем прекратил свои пассы, и завывание оборвалось. Гости зааплодировали, а Светлана, сидевшая рядом с исполнителем, всплеснула руками и воскликнула:
— Виктуар, вы умеете удивить! От вас я такого не ожидала! То есть, конечно, знала, что вы не лишены наклонности к музыке, но прежде она проявлялась более… э-э-э… тривиальным способом…
— Ах, Света, не смягчайте формулировки! Прежде я просто бренчал на клавишах, примитивно и по-любительски, а мои способности к чарам были ещё скромнее! Но с некоторых пор я стал чувствовать воздушную стихию иначе, на новом уровне. И пытаюсь выразить свои ощущения, ищу для этого подходящие формы…
— Получилось просто чудесно! Я так рада за вас, вы даже не представляете! Как хорошо, что вы сегодня пришли…
Елизавета, слушая их, задумчиво потёрла висок и тихо пробормотала:
— Виктуар… Знакомое имя… Всеволод, кто этот молодой человек?
— Я толком его не знаю, он не из завсегдатаев. Студент, если не ошибаюсь.
— Что-то вертится на уме, никак не соображу…
В центр гостиной выбралась сухощавая дама в серебристо-сиреневом парике. Её физиономию густо покрывали белила, лишь глаза оттенялись, словно провалы в черепе. Из-под бесформенного платья торчали кривоватые ноги в чёрных чулках. Я осознал, что всё ещё слишком трезв, и снова потянулся к бутылке.
— А это кто? — спросила Елизавета шёпотом.
— Ираида, местная поэтесса, — сказал я, делая торопливый глоток.
— О, ваша конкурентка? Ну хоть она-то прочтёт нам свои творения?
— Боюсь, что да…
Сипловатым высоким голосом, в котором сквозило что-то неуловимо базарное, Ираида обратилась к воздушному музыканту:
— Это было недурно, мой мальчик, весьма недурно… Но позвольте мне быть с вами откровенной… Искусство ведь подразумевает предельную, максимальную откровенность, вы не находите? Так вот, эта ламентация ветра в вашей подаче отличается некоторой размытостью, ей не хватает чётких акцентов… Вы же понимаете, о чём я, не так ли? Впрочем, чтобы не быть голословной, я продемонстрирую вам, облеку свои мысли в строфы…
— Да-да, — сказала хозяйка салона, — просим!
— Благодарю, моя дорогая. Это родилось у меня буквально сегодня вечером…
Чуть покачиваясь и уставившись куда-то поверх голов, она начала:
Охлаждаются мои чувства,
циркулируя в атмосфере.
А заката взгляд волоокий
угасает, перегорев.
Мир сжимает пальцы до хруста.
И в линейность больше не веря,
меандрируют водотоки.
Осыпаются кроны древ…
Елизавета, наклонившись к моему уху, уточнила с некоторым испугом:
— Что делают водотоки? Я не расслышала.
— Кажется, меандрируют. Реки петляют, в смысле.
— Понятно…
С каменистым покатым склоном,
с бесприютным забытым прошлым
резонируют мои мысли,
как расстроенный камертон.
И с растерянно-жухлым стоном,
с причитанием осторожным
облетают жёлтые листья…
Исчезают из сердца вон!
На последней строчке голос чувственно взвизгнул. Дремавший купчик подскочил в кресле и ошалело завертел головой. В комнате повисло молчание, потом кто-то несмело осведомился:
— Но позвольте, сударыня, откуда жёлтые листья? Сейчас весна…
— Поэтическое самоощущение не тождественно климату, — пояснила Ираида с лёгким презрением. — А обывательское нутро и вовсе выморожено до дна, независимо от времени года… Иногда я смотрю вокруг — и вижу лишь ледяные маски…
Пальцы Елизаветы судорожно сжали мою ладонь, а на ободке бокала мне почудился тусклый иней.
ГЛАВА 3
Я несколько раз моргнул, отгоняя галлюцинацию; подумал, что с пыльцой всё же явно перестарался и остаточные эффекты будут меня преследовать ещё долго. Потом посмотрел на девчонку и спросил:
