Избранники Смерти - Зарубина Дарья (онлайн книга без TXT) 📗
Дорофейка запоздало понял, чего хочет от него старый сказитель, низко поклонился, коснувшись рукой земли. Мелькнуло за пазухой что-то белое.
— Да откуда ему о любви знать, матушка, — вступился за мальчишку Багумил. — Отрок он еще, да к тому же слепенький. Такие, как мы, о любви не ведают, все больше о милостыне да жалости.
— А ты не жалости меня, плешивый, — надула губки княгиня. — Отвечай, мальчик, есть у тебя песня о любви?
Дорофейка задумался, глядя в небо своими белесыми глазами, сунул руку за пазуху:
— Разве одна и есть, да только она грустная, матушка. Тебе не по нраву будет.
— Грустную пой. Велю, — приказала Эльжбета.
Дорофейка смял за пазухой клочок белого тонкого полотна. Побежал, потек голос его. Словно ручей, нырнул со склона мгновения в былое, журча, повлек за собой в минувшее.
— Шуми, Бяла, шуми, мати полноводная. Как на твоем берегу жил добрый молодец роду знатного. Роду знатного, судьбы горестной. Полюбил он красу ненаглядную, называл ее «мое серденько», приводил ее к тебе на берег… Шуми, Бяла, шуми, мати полноводная. Закрой льдом глаза его ясные. Прими в свои берега слезы девичьи…
Подскочила к пареньку старая княгиня, положила ладонь на губы, не веля дальше петь. Да Эльжбета, не поднимаясь с лавки под яблоней, вытянула ножку, пнула мать, зашипела:
— Сядь, сраму не делай. Не желаешь слушать о любви чистой, истинной, о которой песни сказывают, так иди, на площадь сходи. Там, говорят, сегодня колдуна пришлого клеймят. Все зрелище. Для души полезное, от гордыни лечит, говорят. Пой, мальчик!
Агата опустила руку.
— Да что ты мнешься, слепец, пой! — прикрикнула Эльжбета, глядя, как смущенный Дорофейка снова лезет рукой за пазуху. — А ну отдай, что у тебя там.
Дорофейка протянул княгине белый комок.
— Пой, пой давай, — зашептала громко черная Надзея. — Не гневи матушку-княгиню.
— Шуми, Бяла, шуми, мати полноводная. Плачь о русой его головушке. Ты неси его, мать извечная, облеки его в воды вешние. Стань ему, всеблагая, саваном…
Эльжбета развернула белый ком, вскрикнула, забилась, закричала:
— Мой это платок! Мой! Не отдал бы он его, будь жив! Знала, случилось что-то!
— Откуда взял? — налетела на мальчишку Надзея. Схватила за руку так, что Дорофейка вскрикнул.
— Да что ты, матушка, озверела? — подскочил Багумил. — Стояли мы возле Бялого, выловили бабы из реки мертвеца-утопленника. Пока шум да гам, принес пес нам этот платок. Кто его знает, где взял.
— Да замолчи ты! — толкнула сказителя старая княгиня.
— Утопленника?! — вскрикнула Эльжбета, схватилась за живот, повалилась на лавку. Ветер рванулся над головами баб и певцов, осыпал всех лепестками яблоневыми.
Вскинула княгиня руку, да в гневе позволила соскочить с зеленого перстенька пучку ослепительного света. Целила в мальца, да разгадал ее Багумил, сунулся, заслонил.
Пронзили старика острые ледяные иглы, сковало льдом нутро, не вздохнуть, не крикнуть. Разорвала сила золотничья старое сердце сказителя, и хлынула горлом теплая кровь, покидая свой приют, пролилась на траву и тотчас обратилась алыми кристаллами. Замахнулась Агата в другой раз, да услышав, как вскрикнула от боли дочь, отступилась, растолкала девок.
Княгиню подхватили, понесли в покои, выкликая словницу Ханну.
Все стихло. Один певчик Дорофейка стоял, прислушиваясь к внезапно обрушившемуся на него безмолвию, выставив перед собою беззащитные ладони. Опустился тихо, зашарил руками по земле, натыкаясь на ледяные иголочки заклятья, на закованные в лед кончики травы.
— Дяденька Багумил, — позвал он тихо. — Дяденька…
Глава 59
Ему никто не ответил.
Борислав постучал снова. Не идти ж самому в терем, и как назло никого не видать. Помнил он, как раньше хаживал ко князю как его гербовый манус, так полон дом был и дружинников, и девок, и бояр, пришедших к господину за советом.
А тут словно вымерло все. Только где-то в глубине дома, слышно, бегают, бранятся.
Славко позвал вполголоса:
— Эй, девка! Меня князь к себе вызвал. Проводила бы.
Никто не ответил. Может, приврал старый словник, что Владислав его видеть желает.
— Верно ли, старик, князь сказал прийти? — обернулся Борислав к плешивому словнику. Тот скривился в угодливой улыбке, кивнул, правда, мол.
— Веди. Куда идти-то?
Старик замахал руками.
— Ты уж сам, батюшка, сам. А мне бы мальчонку повидать. Этого твоего певца. В саду не слыхать никого, знать, уж отпустила его княгиня. Может, уж он домой пошел?
Словник развернулся было обратно в двери, но Славко удержал его.
— После песен их со сказителем на кухне кормят. Верно, там и найдем. Ты ведь с князем накоротке, отец, раз приказанья от него носишь, вот и покажи, где кухня-то.
— Так я кто, слуга, батюшка, — попятился к двери словник. — Я все с черного ходу захаживал, а ты меня, вишь, с красного крыльца потащил.
— Так давай с черного, раз тебе так сподручней, — начал сердиться Славко. Схватил плешивого мага за шиворот, стиснул зубы от боли в перевязанных ладонях.
— Давай, не серчай, — затянул старый хитрец, — я ведь за тебя как за сына болею. За всех хвореньких завсегда Землице молюсь.
Хотел Славко сказать старому дураку, что не хворенький он, не больной, что силищи в нем, как в секаче, и, если придется, любому магу он, радугой искалеченный, бока наломает безо всякой ворожбы, да только отяжелели руки. Зазудели, зачесались ладони и запястья под тряпками, пахнущими травяной мазью. Услышал Борислав свой голос, ровный, спокойный, словно бы чужой.
— Верно, батюшка.
— Как отец тебе говорю, мил человек, нет тебе во мне нужды. Тебе своим путем, а мне своим.
— Верно, батюшка.
Сами выпустили руки ворот словничий. Старик, улыбаясь и потирая сухие, морщеные ладони, исчез в двери, и Славко остался один, не зная, как так получилось и что делать. Верно, зачаровал его старик.
Уже собрался незваный гость пойти прочь, да выскочил откуда-то пес Проходимка, заскулил, потянул за рукав.
Славко пошел за ним, стараясь не топать громко сапогами. Пес сунулся носом в угол запертой двери, принялся царапать, поскуливая и рыча.
Борислав толкнул створку.
Глава 60
Крик, стон обрушились на него лавиной. Прыснула под ноги девка с лоханью. Теща закричала дурным голосом:
— Уйди, не мужское тут! Не про твои глаза, князь. Иди и Землице молись.
Не послушал Владислав, подошел к лекарке Ханне. Она, измученная трудом и шумом, в сбившемся платке, втирала в живот роженице какую-то тошнотворно пахнущую мазь. Эльжбета корчилась, кричала криком, а как отпускало чуть — бранила на чем свет всех и вся: отца с матерью, мужа, свою несчастливую судьбу, звала дальнегатчинца Тадеуша, плакала.
— Ну? — спросил у повитухи Владислав.
— Что ну, — огрызнулась Надзея, державшая роженицу за руки, чтоб не покалечила повитуху за работой. — Не родит никак.
— Лежит неправильно? — снова спросил князь у Ханны, обдав безразличьем черную гадину Надзею.
— Да мудрено понять, князь, — наконец разлепила губы лекарка. — Вроде все хорошо. Уж и головка прорезалась, а не родит. Посмотри, чисто ли ты защитное заклятье снял давеча. Может, осталась на младенчике какая магия, вот и не идет.
— Землицей молю, не колдуй! — крикнула теща. — Погубишь. В родах баба сама справляется. Уйди.
— Не справляется она! — прикрикнула на Агату лекарка. — Не тужится почти.
— Откуда силе взяться, когда жизни в ней нет, — прокаркала Надзея. — Не цепляется она за жизнь.
Владислав поймал странный, словно бы виноватый взгляд тещи. Подступил к ней, схватил за руку, выволок за дверь, хоть и бранилась та, противилась.
— Отчего Элька жить не хочет? Отчего не велишь колдовать? Сына моего уморить решили, гадины?
Видно было, что перепугалась теща, но, не будь княгиня, тотчас собралась, ощерилась:
