Пыточных дел мастер - Вулф Джин Родман (читать книги без txt) 📗
А потом – отвалился. Не знаю, как описать… словно все это не могло быть на самом деле. Но все же было – я отчетливо помню, что видела. Ты поднялся и выглядел при этом так… ну, не знаю. Будто не понимал, где находишься, или же какая-то часть тебя унеслась далеко-далеко… Тот человек хотел тут же добить тебя, но эфор заступился и сказал, что он должен подождать, пока ты не поднимешь свой аверн. И тут твой аверн заизвивался и раскрыл цветок. Тогда я подумала, что он, наверное, распустился прежде, только сейчас поняла, что он, быть может, не раскрывался вовсе – просто я слишком явственно представила себе распустившуюся розу. У него словно бы появилось лицо – такое, как… Если бы яд имел лицо, оно было бы точно таким.
Но ты не замечал ничего. Ты поднял аверн, и он – медленно, точно еще не совсем проснулся – потянулся к тебе. Но твой противник, гиппарх, не мог поверить собственным глазам. Он смотрел и смотрел на тебя; та женщина, Агия, что-то крикнула ему, и он пустился бежать. Люди, что смотрели на поединок, не хотели выпускать его – им хотелось видеть чью-либо смерть. Они попытались его остановить, и тогда он…
Глаза Доркас наполнились слезами. Она отвернулась, чтобы скрыть свою слабость, и я сказал:
– Он хлестнул по толпе аверном и, наверное, убил человек десять, да. А что было после?
– Он не просто хлестнул… После первых двух сам аверн метнулся к людям, словно змея. Те, кто был ужален листьями, умерли не сразу – они закричали, и некоторые бросились бежать, падали, поднимались и снова бежали, как слепые, сбивая с ног других. Наконец какой-то большой, сильный человек ударил гиппарха сзади, и еще подошла женщина с бракемаром – наверное, она тоже дралась с кем-то… Она разрубила аверн – не сбоку, но вдоль стебля, расщепив его надвое. Тогда гиппарха схватили, и я услышала, как ее клинок зазвенел о его шлем.
А ты просто стоял на месте, быть может, даже не понимая, что противник сбежал, а аверн медленно тянется к твоему лицу. Я вспомнила, как поступила та женщина, и ударила его твоим мечом. Меч поначалу был так тяжел, а после – словно и вовсе утратил вес. Но, когда я опустила его, удар, казалось, мог снести голову бизону. Только вот я забыла снять с него ножны… Но все же удар выбил из твоих рук аверн, и я увела тебя.
– Куда? – спросил я.
Доркас вздрогнула и макнула кусочек хлеба в миску с дымящимся супом.
– Не знаю. Мне было все равно. Просто – так хорошо было идти с тобой и знать, что я забочусь о тебе, как ты заботился обо мне перед тем, как мы сорвали аверн. Но наступила ночь, и я замерзла – ужасно замерзла. Я укутала тебя плащом поплотнее и застегнула его спереди, и ты, казалось, не мерз, потому я завернулась в твою накидку. Платье мое совсем развалилось…
– Помнишь, – сказал я, – там, в харчевне, я собирался купить тебе новое?
Она покачала головой, разжевывая хрустящую корочку.
– Знаешь, кажется, я давным-давно ничего не ела. Желудок очень болел – я из-за этого пила вчера вино… А теперь стало лучше. До этого я даже не понимала, насколько ослабела…
Но мне не хотелось нового платья. Носить его пришлось бы долго, и оно постоянно напоминало бы мне о вчерашнем дне. Давай лучше купим платье сегодня, если ты не передумал. Оно будет напоминать мне этот день – день, когда думала что ты умер, а оказалось, что с тобою все хорошо».
Как бы там ни было, мы все же вернулись в город. Я надеялась отыскать какое-нибудь место, где можно было бы уложить тебя в постель, но вокруг были только большие особняки с террасами и балюстрадами. Тут к нам подъехали солдаты и спросили, не казнедей ли ты. Я не слышала раньше этого слова, но помнила, что ты говорил о себе, и сказала им, что ты палач, – солдаты всегда казались мне сродни палачам, и я была уверена, что они нам помогут. Они хотели было усадить тебя в седло, но ты не мог удержаться. Тогда они привязали несколько плащей между двух копий и уложили тебя на них, а концы копий вдели в стремена двух лошадей. Один предложил взять меня в седло, но я отказалась и всю дорогу шла рядом и говорила с тобой, только ты, кажется, не слышал…
Она допила суп.
– А теперь я тоже хочу тебя спросить. Когда я мылась там, за ширмами, то слышала, как вы с Агией шептались о какой-то записке. А потом ты разыскивал кого-то в харчевне. Расскажешь, что произошло?
– Почему же ты не спрашивала об этом прежде?
– Из-за Агии. Я не хотела, чтобы она знала то, что! удалось узнать тебе.
– Да ведь она вполне могла и сама додуматься до всего, до чего мог бы додуматься я. Я не слишком-то хорошо знал ее – честно говоря, я, кажется, тебя знаю гораздо лучше, – но все же знаю ее достаточно, чтобы понимать, что она гораздо сообразительнее меня.
Доркас покачала головой.
– Нет. Она из тех женщин, у которых прекрасно получается придумывать загадки, но не разгадывать те, что придуманы не ими. Пожалуй, она мыслит… как бы это сказать… обиняками. И проследить ход ее мыслей не сможет никто. О таких женщинах говорят, что они мыслят по-мужски, но на самом деле их мышление похоже на мужское еще меньше, чем мышление прочих женщин.
Они просто мыслят не по-женски. Да, ход их мыслей тяжело проследить, но это вовсе не говорит об их сообразительности или же глубине ума.
Я рассказал о записке и о том, что в ней было написано, упомянув, что, хоть записка и была уничтожена, я скопировал ее на листе бумаги из харчевни и притом обнаружил, что бумага и чернила – те же самые.
– Значит, кто-то написал ее прямо там, – задумчиво проговорила Доркас. – Видимо, один из слуг – он назвал конюха по имени. Но что это все могло значить?
– Понятия не имею.
– Я могу догадаться, отчего ее положили именно на то место. Там, на этой кушетке, сначала сидела я. Ты не помнишь – официант, принесший поднос, поставил его на стол до того, как я ушла мыться, или после?
– Я помню абсолютно все, – сказал я. – Кроме прошлой ночи. Агия села в кресло, ты – на кушетку, а после я сел рядом с тобой. Я нес аверн, привязанный к жерди, и меч, и прежде чем сесть, положил жердь с аверном за кушетку. Затем пришла служанка с водой и полотенцами для тебя, потом она вышла и вернулась, принеся мне масло и ветошь…
– Ты, кажется, дал ей что-то, – заметила Доркас.
– Да, я дал ей орихальк, чтобы она принесла ширму. За эти деньги ей, наверное, приходится работать целую неделю… В общем, ты ушла мыться, а вскоре после этого харчевник привел официанта с подносом.
– Вот, значит, почему я ее не видела… Но официант, должно быть, понял, где я сижу, потому что больше свободных мест не было. Он оставил записку под подносом в надежде, что я найду ее, когда вернусь. Еще раз – с чего там начиналось?
– «Эта женщина была здесь раньше. Не верь ей».
– Значит, записка предназначалась мне. Будь она для тебя, там было бы определенное указание на меня или Агию. Хотя бы по цвету волос… Если бы она была адресована Агии, ее положили бы на другой край стола – так, чтобы ее нашла она.
– Значит, ты напомнила кому-то его мать…
– Да.
На глазах Доркас снова выступили слезы. – Но ты еще слишком молода, чтобы иметь ребенка, который в состоянии написать подобную записку…
He помню.
С этими словами она спрятала лицо в широких складках накидки.
