Урощая Прерикон (СИ) - Кустовский Евгений Алексеевич
Энни не знала подробностей захоронения Билла и Франко, иначе бы держалась подальше от этого места. Никакое любопытство не заставило бы ее приблизиться к нему, если бы Даффи и Дадли рассказали о том, что случилось. Она бы тогда настояла на том, чтобы немедленно покинуть Лоно, но разбойники промолчали, и Энни пришла сюда, не ведая о том, что здесь случилось с ними.
Все вокруг подчинилось чарам двух лун, и только Старый падуб был неподвластен их магии. Лучи не облагородили его крону, подобно всему, чего касались. Падая с неба, они тонули в ней, и ни одни рассеянный лучик не коснулся земли. Свет не имел места под кроной, пространство под ней было вверено во владение тьме.
Мираж на миг замер перед деревом, придя в оцепенение. Казалось, он о чем-то размышляет. Затем он вдруг резко бросил к ногам мешок, который нес во весь путь к холму от лагеря. Днем, вернувшись с охоты, он положил его в телегу. Энни видела это, но не придала значения. Теперь она жалела, что не поинтересовалась содержимым мешка накануне. Упав на землю, мешок тут же задергался, внутри него было что-то живое, и оно отчаянно рвалось наружу.
Медленно Мираж начал раздеваться, не так и многое отделяло его от наготы Адама, но то немногое, что все же отделяло, растаяло под лучами двух лун, как снег под весенним солнцем. Он сбросил рубашку, сапоги и штаны. Щечки Энни зарделись, а дыхание участилось. Она увидела воочию, то, о чем столько размышляла, что рисовала у себя в воображении. Никогда Энни еще не видела Миража без одежды, ни разу не подглядывала за ним, пока он купался. Как-то так вышло, что девушка просто не задавалась вопросом об этом до нынешней ночи. От Джона всегда пахло приятно: травами или лесными ягодами. Казалось, он был духом, а не человеком, чистым гением, существом иного рода, возвышенным над низменными потребностями зверя, а не вчера вышедшим из леса животным, как все остальное человечество и тем более мужская его часть.
Он отцепил от пояса кинжал в ножнах и встал на колени так, чтобы часть его тела освещалась лунами, а часть — скрывалась во тьме кроны. Эта граница между светом и тьмой разделила его надвое. Слева от него был Старый падуб, справа — Дева и Безымянный. Там, где заканчивался свет и начиналась тьма, он замер. Энни лежала позади него и видела его спину. Куда менее мускулистая, чем она ожидала, и уж точно не идущая ни в какое сравнение со спиной каторжника, эта спина тем не менее привлекала ее внимание своим совершенством. Идеально сложенная, отнюдь не женской меркой нужно было измерять ее, не влечением грубого, животного инстинкта, но меркой скульптора, некогда создавшего идеальный сосуд. Кто бы не был этим скульптором — бог ли, дьявол или что-то их древнее — с некоторых пор и до теперь это было его тело, — тело Миража.
Так же беззвучно, как воздух покидал грудь замершей девушки, лезвие кинжала покинуло свои ножны. Это был тот охотничий нож, с помощью которого Энни собирала грибы в лесу не так давно. Медленно Мираж провел по его лезвию пальцем, и оно обагрилось кровью. Так же медленно он размазал кровь по лезвию, нашептывая губами что-то, и оно преобразилось. Если бы Энни сопровождала Франко в его последнем пути в ту ночь в Ущелье смерти, когда его и Билла не стало, она бы, возможно, узнала некоторые из слов, что произносили уста Миража. Едва ли она поняла бы их смысл, но будь она умнее, то точно бы сбежала до того, как все началось. Она, однако, не ехала в телеге в ту ночь, поэтому стала незваной гостьей на темном ритуале в эту.
Мираж поднял вверх кинжал и из прежнего лезвия появилось новое. Старое лезвие служило кинжалу вторыми ножнами или куколкой для гусеницы. Человек неискушенный смотрел на него и видел хороший нож из стали, цена которому даже с учетом качества в лучшем случае несколько серебряников, но человек посвященный в таинство, привыкший смотреть глубже оболочки, даже сквозь внешний непритязательный облик мог уловить истинную суть предмета. Свет двух лун сжег деревянную рукоять, он «раздел» ее, оголив то, что пряталось за ней, так еще недавно Мираж снял одежду с себя.
В гарде костяной рукояти засиял рубин, и лучи двух лун, просеиваясь сквозь него, стали кровавыми, словно лучи Тура. Это не походило на поклонение Безымянному, только враг его посмел бы осквернить ночь «Любовника и любовницы» светом обманутого мужа. В тех местах, на которые ложился преломленный рубином свет, звездная роса высыхала, и желтела сама трава. Вместе с рукоятью свет двух лун сжег и ту часть лезвия, которая была представлена ему, обнажив кривой клюв совсем другого кинжала, и не охотничьего инструмента вовсе, но ритуального предмета древнего культа, название которого запрещено произносить устам смертных. Та же часть лезвия, которая оказалась под тенью кроны, тьма разъела, как ржавчина металл. Кончик кинжала, погруженный Миражом во тьму, вышел из нее зеленым и источал яд, подобно змеиному клыку.
То, что произошло дальше, едва на заставило Энни закричать: обратив кинжал лезвием к себе, Мираж принялся водить его кончиком по коже своей груди, непрестанно что-то шепча при этом. На его спине, вторя лезвию кинжала, выводились те же символы, что появлялись на груди, но зеркально отраженные. Он резал грудь и спину вместе с ней. Символы на спине сияли тем же светом, что и рубин в гарде, а их исходники на груды непрестанно кровоточили.
Закрыв рот двумя ладонями, Энни наблюдала за таинством, против ее воли открывшимся ей. Придя сюда за Миражом, она хотела узнать что-то о нем, но теперь, узнав, не была этому рада. Она не хотела помнить событий этой ночи. Она мечтала проснуться, как от кошмара, и забыть о нем, и не вспоминать никогда больше. Но бежать было уже поздно, силы сгущались на холме, земля его, наполненная костями мертвецов, но едва ли покойников, откликнулась на зов Миража и заметно дрожала. Существо в мешке, несомненно, тоже состоящее из костей, но пока еще не только из них, почувствовав это, задвигалось куда отчаяннее в попытках вырваться, но материя не уступала его небольшим коготкам. Раньше в нем хранился лошадиный овес, мешок был плотным и не пропускал влагу.
С течением времени шепот Миража становился все громче, очень скоро к его одному голосу прибавился еще один и еще. Когда кончик волоса сечется, из него получается пара кончиков, вот так и тут: чем больше порезов появлялось на груди Миража, тем больше голосов присоединялось к его голосу. Вместе с голосами множились и трещины на вершине холма, девушка не могла их видеть за высокой травой, но не могла не чувствовать дрожь земли. Вне поля ее зрения все больше разломов в земле возникало, все больше их тянулось от центра холма к периферии, где девушка лежала, затаившись.
Из трещин лезли кости — это были фаланги пальцев скелетов, выползающих на зов. Земля была той дверью, что отделяла их прах от мира смертных, и они, неупокоенные, изо всех сил давили на нее, чтобы открыть. Медленно дверь уступала силе множества рук — трещины в земле расширялись, их раздвигали ладони скелетов. Вот из самых широких разломов показались руки мертвых, вот вылезли наружу черепа. Их глазницы излучали изумрудный свет, который был слишком тусклым, чтобы перебороть сияние двух лун. Вот почему скелеты, едва выбравшись из могил, тут же отползали во тьму под кроной, укрывшись в ее утробе. Оттуда их глаза горели слепой завистью мертвых ко всему живому. Те же, что у не успевали отползти потому, что были слишком большими, или потому, что не имели ног, а и такие встречались, или попросту слишком старые и на ладан дышащие, очень быстро теряли силы и сгорали во вспышке яркого малахитового пламени.
Тело Энни обратилось в камень, парализованное всем этим ужасом. Раньше она не могла отвести взгляд от спины Миража, завороженная ее красотой, теперь что-то большее удерживало взгляд девушки. Вдруг прямо перед ее лицом земля вспучилась и брызнула во все стороны комьями. Из нее показалось иссушенное, полуобглоданное лицо Франко, у него не было носа, губ и глаз, а в глубине впадин черепа горели две изумрудные искры. С трудом Энни узнала в чертах мертвеца того молодого и самоуверенного разбойника, которого помнила пышущим жизнью мужчиной. В другом месте и времени у них, возможно, были бы все шансы на роман, но не теперь, когда Франко был мертв. Теперь он мог взять девушку только силой.
