Чужая корона - Булыга Сергей Алексеевич (первая книга txt) 📗
Но я отвлекаюсь. Итак, уходили мы на четвертый день, на рассвете. Первым шел корабль пана Павала, за ним шел Дуля, третьими шли мы, а всего наш курень выставил тогда семь кораблей. Версты через две ниже Селитьбы мы свернули на Желтый рукав, потом прошли по Кривой канаве, и уже только оттуда пан Павал решился выйти в море.
Удивительное дело! На реке было тихо, и день был погожий, небо ясное, но лишь стоило нам сунуться в море, как мы сразу попали в шторм. Там нас болтало и швыряло так, что я и рассказывать вам не буду — вы все равно не поверите. Только уже ближе к вечеру я по- настоящему пришел в себя, но Ахрем все равно запретил мне вставать. Так я и пролежал до той самой поры, когда мы — с большим, между прочим, трудом — причалили к берегу. Там, среди голых камней, на песке, мы и переночевали.
Так потом продолжалось еще восемь суток — сперва с утра до вечера нас нещадно трепало в море, а потом всю ночь меня, уже на берегу, как пьяного болтало во сне.
На девятый день шторм прекратился. Мы к тому времени уже прошли Немирный берег и вплотную приблизились к Златоградью. Для тех, кто хорошо знает тамошние места, уточню: мы были в одном переходе от Кишкыдыра.
В Кишкыдыр мы заходить не стали, а двинулись сразу к Гарагамышу. Гарагамыш — это большой богатый город, но он очень сильно укреплен. А у нас тогда было всего только семь наших крайских челнов. Поэтому мы остановились далеко в море, положили мачты, затаились и, не подавая никаких признаков жизни, ждали два дня и две ночи. Но никто из других куреней к нам не пришел. Зато утром третьего дня мы увидели, что от берега прямо на нас — они нас не замечали — идут пять златоградских купеческих кораблей под охраной всего одного карамузала. Ахрем сказал, что это большая удача. А особенно хорошо то, добавил он, что ветра почти нет. При хорошем ветре златоградцы ставят все паруса и, ловко маневрируя, таранят нас и топят. Но зато в тихую погоду наши легкие челны, как собаки на медвежьей охоте, наваливаются на них со всех сторон и берут на абордаж.
Так тогда у нас и было. Пан Павал, пан Дуля и мы кинулись к карамузалу, а остальные наши четыре челна взялись отгонять купцов от берега.
Карамузал захватывают следующим образом: один наш корабль заходит к нему с кормы (тогда это был пан Павал), а два других (пан Дуля и мы) цепляются с бортов. Чтобы легче было цепляться, мы предварительно обстреливаем врага из аркебузов. У каждого из нас при выходе в море обязательно должно быть по два аркебуза, по шесть фунтов пороха и по доброму запасу пуль. Так что пальбы всегда бывает достаточно. А потом все очень просто: наши корабли сходятся, наш корабельный голова Ахрем дает отмашку, я, корабельный есаул, кричу: «Ш-шах! Разом!» — и мы, абордажная команда, сабли наголо, прыгаем к ним через борт. Дальше так: Ахрем и те, кто остался с ним, продолжают стрелять из аркебузов, а я и мои люди рубим, рубим, рубим неприятеля и при этом стараемся как можно быстрее прорваться на корму. На корме, на возвышении, у них стоят пушки, которые бьют по нам картечью, пушки нужно захватывать. А еще их капитан, по-златоградски «капудан», он всегда на корме. Капудан для златоградцев — это как бы живая хоругвь. Убили капудана или хотя бы просто взяли в плен — тут златоградцы сразу же сдаются. Поэтому очень важно, чтобы именно твой челн первым успел зайти к ним с кормы. Но в том бою не мы, а пан Павал первым зашел к карамузалу с кормы. Он и капудана захватил. Поэтому ему было три четверти добычи. И вся честь тоже досталась ему, а это мне тогда было особенно обидно.
А потом мы ловили купцов. С ними мы совсем легко расправились. И добычи там было очень много, я же вам уже говорил, что Гарагамыш очень богатый город.
Одна беда: пока мы гонялись за купцами, горожане нас заметили и послали за нами погоню — сразу пять карамузалов. Но уже начинало темнеть, а ветра по-прежнему почти что не было, и потому мы ушли от них без особого труда.
Потом мы еще четыре недели чуть ли не ежедневно встречались со златоградцами в море, но уже не взяли и половины той добычи, которая нам досталась у Гарагамыша. И это при том, что мы были уже не одни, а сошлись с правым крылом полковничьего куреня, у нас было двадцать пять челнов: двадцать полковничьих и пять наших. Да, я не оговорился: именно пять, а не семь, потому что война есть война. А златоградцы — это достойный противник. Мало того, что мы потеряли два корабля, так еще и на уцелевших пяти оказалась большая нехватка гребцов. Вот мы, крайские, и решили возвращаться обратно. А более многочисленный полковничий курень остался на промысле.
Обратная дорога прошла у нас без особых происшествий. Единственной трудностью была, как я уже только что упоминал, наша большая убыль в людях. Так что тогда уже и мне, есаулу, голове абордажной команды, и даже самому Ахрему пришлось наравне с остальными садиться на весла. Грести — дело нехитрое. Только потом, если сразу стрелять, руки дрожат.
Но стрелять нам больше не пришлось, в устье нас никто не поджидал, и мы беспрепятственно вошли в Харонус, а уже под вечер прибыли в Селитьбу.
В Селитьбе еще с утра стало известно о нашем возвращении, так что на пристани нас встретили как полагается — каждого коркой и чаркой. Потом пан Павал сказал короткую, дельную речь. Потом мы поснимали шапки в память о тех, кто, как в Селитьбе выражаются, «ушел за солью», то есть остался на морском дне. И уже только после того, как все снова понадевали шапки, пан Солопий поинтересовался, много ли мы на этот раз напромышляли. На что пан Павал с достоинством ответил, что этого с лихвой хватит и нам, и Селитьбе, и вообще всем добрым и славным панам.
Такой его ответ всем пришелся по вкусу. В толпе стали кричать: «Ш-шах!», «Разом!», «Любо!» и тому подобное. А мы тем временем начали выгружать добычу на берег. Питье и съестное сразу относили к загодя расставленным столам, а все остальное было доставлено в кошевую скарбницу, в нашу крайскую подклеть, и там до поры опечатано.
Когда все прочие приготовления были закончены, мы посели за столы и принялись пировать.
Пир, с небольшими перерывами, продолжался три дня. За все это время я ни разу, так уж получилось, не беседовал с паном Солопием.
Только уже на четвертый день, когда нас, крайских старшин, позвали в скарбницу брать свою крайскую долю, пан Солопий наконец обратился ко мне. Он сказал:
— Дивлюсь я на тебя, пан Юрий! Вот все, даже язва пан Павал, о тебе так добро говорят, а ты молчишь. Отчего это, а?
Это он мне намекал, что вот сейчас приступим к дележу и мне, такому боевому есаулу, ни гроша не достанется. Может, он хотел, чтобы я стал выпрашивать у него свою долю, которую я еще заранее пообещал ему.
А может, он просто проверял меня. Как было на самом деле, я не знаю. Но ответил я так:
— А чего мне говорить? Я свое уже сказал. И ты сказал. Так или нет?
— Так, — отвечал Солопий, улыбаясь. — А пока что иди.
Я и ушел. А они остались делить добычу. Тогда добычи вышло много — не говоря уже про старшин, на каждую уключину и то вышло по сто двадцать дукатов. Наши опять стали гулять. А у меня не было ни гроша. Зато у меня теперь был свой собственный корабль до самой зимы. Разве этого мало? Я ходил по Селитьбе, подбирал себе команду, а также водил разные беседы с другими корабельными головами, которые так же, как и я, собирались опять подаваться в море.
А кормился я у нас, в крайском курене, из общего котла. Да, кстати будет сказать: там при каждом курене есть так называемый общий котел. Это такая побудова, в которой кормят всех своих, оставшихся без денег. Кормят, по тамошним меркам, довольно сносно. Вот я там и кормился чуть ли не целый месяц.
После чего мы, двадцать три челна из разных куреней, вышли на промысел. Вел нас пан Гуго Эриксон, бывалый человек, из вражцев. Мой челн шел четвертым, и это довольно почетно, особенно если учитывать то, что я впервые самостоятельно выходил на промысел. Настроение у меня в тот день было очень хорошее.
