Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Дилэни Сэмюэль Р. (электронная книга txt, fb2) 📗
Назад пришлось выбираться самостоятельно.
Дрожащий, чихающий, весь в синяках и ссадинах, я начинал понимать, что в такую погоду на последние мысли гения настроиться трудновато.
Я снова залез в карету и на вопрос Кадмира, все ли благополучно, ответил, что всего лишь промок. На обратном пути я твердил себе: пусть ты был не там, откуда упал в пропасть твой гений, пусть не видел места, где он умирал, все равно оно где-то здесь – довольствуйся этим. Даже если я скатился вниз с того самого места (а человек пожилой при таком падении мог очень просто сломать себе ноги), то с тех пор старые деревья там повалились и выросли новые; картина в чем-то переменилась, но в основном осталась той, которую когда-то созерцал Белхэм, а теперь я. Кроме того, ночь его падения, как говорят, тоже была сырой и холодной. Если Белхэм опьянел от сидра и собственных мыслей, то я пьян от него! Он упал – и я тоже! Пока Кадмир кутал меня в одеяла, я все сильней убеждался в том, что мой опыт на обрыве – не считая того, что я отделался ушибами и царапинами – дал мне больше, чем я ожидал. Теперь мне, согласно первоначальному плану, следовало вернуться к кузену, но Кадмир, пощупав мне лоб, сказал, что у меня жар. Из другой повозки прибежал караванщик, и я, удивив всех – себя в том числе – заявил, что мы, минуя Элламон, едем к следующей отметке на моей карте.
«Но молодому хозяину должно быть известно, что это неразумно при его нездоровье и в такую погоду», – сказал караванщик, а Кадмир напомнил, что кузен по возвращении обещал показать мне крылатых зверей, о которых столько рассказывают. Белхэм, конечно же, видел их – люди затем и едут в Элламон, чтобы на них поглядеть.
Кадмир, разумеется, знал меня куда лучше, чем караванщик, и в другое время мог бы добиться успеха, но я уперся и заявил, что ехал сюда не за этим. У меня своя цель, своя страсть. Я уже видел фонтаны Белхэма в саду моего кузена, видел место, где он погиб (хотя и не в том порядке, как было задумано) – моя цель в этих краях достигнута. Едем дальше, как если бы ничто не нарушило наших планов.
Так мы и сделали.
Я, закутанный в меха, чтобы еще больше не расхвораться, хорошо понимал, почему не захотел вернуться к кузену, но никому об этом не говорил.
Кадмир, не иначе, думал, будто я не хочу услышать от кузена, что мы повернули не туда, что деревня была не та и обрыв не тот. И если бы он осмелился сказать мне об этом вслух, я бы не стал с ним спорить.
На самом же деле я не стал возвращаться по той же причине, по которой не спрашивал дорогу у жителей той деревни.
Все дело было в крестьянке, приютившей когда-то Белхэма.
Я вырос в городе и имел дело лишь с теми крестьянами, что работали на кого-то из моих родичей. Даже собственные кучера и солдаты смущали меня, и я из кожи лез, чтобы они считали меня своим, компанейским парнем – хотя им я, по крайней мере, платил. Большего я от себя тогдашнего не мог требовать. Разговор с ограниченной бедной старухой, скорей всего выжившей из ума, не просто казался мне сущей нелепицей – он меня ужасал. Простая крестьянка, перевалившая за семьдесят, да еще и с тяжелым нравом! Я знал, конечно, что Белхэм и сам из крестьян – но то, что он, изгнанный из господских палат, поселился у простой грязной бабы…
Не знаю, чего ожидал от меня кузен, но сам я живо представлял, как сижу в ветхой хижине и пытаюсь извлечь из этого темного ума несколько крупиц истины, когда все, что окружает меня, противится этому; можно ли представить больший страх для юнца, впервые оказавшегося в глубинах нашей странной и ужасной земли?
К вечеру мы разбили лагерь…
Но позвольте мне опустить десять, одиннадцать, а то и тринадцать месяцев – время я исчислял по-разному. Довольно будет сказать, что было это в последние недели моего путешествия.
Настала ночь. Мы, разбив лагерь в чаще южного леса, втроем сидели вокруг костра…
Почему втроем, спросите вы?
Усталый молодой путешественник, соскребавший ногтем гарь с палки, где жарил мясо, сильно похудел, загорел и, смею сказать, поумнел по сравнению с мальчишкой, оставившим в стороне Элламон. И руки у него загрубели.
Все началось со смелого и нелегко мне давшегося решения есть вместе со своими солдатами. С тех пор мы, хотелось бы думать, стерли немало сословных различий.
А что же мой страх перед крестьянами?
Я много раз ночевал в их холодных, дурно пахнущих хижинах, ел их безвкусную или, наоборот, перенасыщенную приправами пищу. Даже подружился с тремя-четырьмя простолюдинами, пришедшими мне на выручку по одной доброте душевной, не подозревая, что я принц (я не стал их просвещать на сей счет). Впервые переспал с женщиной, крестьянской вдовой лет на пять старше меня (ей-то я расписал свое положение самыми яркими красками). Не знаю, поверила она мне или приняла все это за россказни купеческого сынка, но слушала как зачарованная. Пахло от нее коровами, и она знала целебные снадобья, о которых я прежде не слыхивал, – но решил, что она наверняка могла бы исцелить моего отца. День спустя, в гранитных чертогах моего родича, я шел по коридору за юной принцессой тремя годами младше и гораздо высокородней, чем я. Она была сирота и здесь жила как воспитанница. В черном платье и бронзовых украшениях, она освещала себе дорогу дымящим факелом. Вскорости, на земляном полу кладовой, я посвятил ее в то, чему научился в объятиях простолюдинки.
После этого у меня больше года не было женщины – широта моего опыта, как видно, внушила мне, что весь женский пол я изучил не менее досконально, чем деяния Белхэма.
Усвоил я также то, что хорошо знает сельская знать и не ведает городская: народная мудрость в некоторых случаях оказывается сильнее всех прочих. Как-то одна из наших карет съехала с дороги, и наши усилия вернуть ее обратно привели лишь к тому, что она перевернулась и скатилась со склона пятифутовой вышины. За этим наблюдали пять грязных и явно туповатых селян, в том числе две бабенки. Я думал, что они только посмеются над нашей бедой, но у меня хватило ума проявить учтивость, и они, поворчав и покачав головами, начали пригибать ветки, разматывать веревки и отдавать малопонятные приказы как друг другу, так и моим солдатам. В конце концов, подпирая экипаж то поленьями, то камнями, они снова выкатили его на дорогу – только гуж лопнул. Я не знал, как и благодарить их. Денег они не взяли, но бронзовую посуду приняли с радостью. Не таким ли способом Белхэм вытаскивал из карьеров тяжелые камни для своих зданий? Но чтобы мой отчет был верен, я должен упомянуть не только о приобретенных знаниях, но и о наших потерях.
Первой из них стал Кадмир. Я, простыв в горах, отделался небольшим жаром, насморком, кашлем и болью в горле, но скоро и он заболел. Его кашель был куда хуже моего – он выхаркивал мокроту, а то и кровь. Когда нам встретился торговый караван, идущий обратно в Колхари, я заплатил им, чтобы они отвезли Кадмира в дом дяди.
Теперь о солдатах. Один из них сказал мне, что здесь, совсем близко, его родная деревня – нельзя ли ему отлучиться туда на денек? А потом он нас догонит, он ведь знает, в какую мы едем сторону. Я, вопреки возражениям караванщика, разрешил, и больше мы этого воина не видали. Неделю спустя нас покинули еще два солдата, уже без спросу.
«Это потому, что вы первого отпустили», – говорили мне остальные – кто сочувственно, кто с укором.
После настал черед обеих карет. У одной лопнул и второй гуж, после чего двое моих кучеров молча ушли. К тому времени у меня сменились уже два караванщика; первый, с которым я никогда не ладил, занял – полагаю – более выгодную и менее сумасбродную должность у купца, шедшего с караваном в пустыню. Тирек сказал, что переманили его во время остановки в Вархеше. Поскольку людей и припасов у нас поубавилось, мы решили, что одной кареты нам хватит.
Вскоре, в западных лесах, на нас ожидаемо напали разбойники. Я, впрочем, подозреваю, что это были два конных стражника из господского дома, где нам недавно – со всей учтивостью – отказали в гостеприимстве, сказав, что хозяина дома нет.
