Джокер - Разумовский Феликс (книги полностью .TXT) 📗
— Так, — вконец помрачнел Песцов, подумал, хмуро посмотрел на часы. — Ну и что теперь?
Стрелки показывали начало пятого. Теоретически пора переться на праздничный обед. По поводу прибытия зарубежных гостей, чтоб они все попухли. Какой, к чёрту, обед, когда кусок в горло не полезет? И солнце это ещё, светит прямо в глаза, слезиться их заставляет…
— Не знаю, Сёма, не знаю, — опустила голову Бьянка. — Ну не знаю я. Прости, если можешь.
Вздохнула тяжело и очень искренне — так сыграть не смогла бы даже она.
— Да что извиняться-то… — Песцов кашлянул и волевым порядком повернул тему разговора. — Ну а Оксана эта из автобуса тебе как? И чего ей здесь?
Уж чего-чего он только ни повидал, но солярочная духота салона и красивая женщина, дерущаяся, как Ван Дамм, только не в кино, а взаправду, — такое быстро не позабудешь.
— Я же говорю, дурак ты, Сёма, — неожиданно вспылила Бьянка. — И не по арканам — по жизни! Чего, чего… Амур у них с Краевым, вот чего. До гроба причём. Два сапога пара… — И добавила, словно это должно было разом всё прояснить: — Она ведь полукровка.
Видимо, на физиономии Песцова отпечаталось полное недоумение, и Бьянка начала втолковывать, точно малому ребенку:
— Да не в пятом пункте тут дело. Она, чтобы ты знал, дама с природным бонусом, только нераскрытым. Раскроет — мало не покажется… — И в свою очередь перескочила совсем на другое: — Слушай, а может, ну его совсем, этот обед? Лучше я тушёнку из баночки холодную поем, только чтобы рожу Гретхен не видеть…
— Гретхен? — вяло удивился Песцов. — Она разве не Эльза?
Вообще-то ему было глубоко наплевать, Гретхен, Эльза, Магда или кто там ещё. Он думал о Краеве.
— Да у неё каких имён только не было, — отмахнулась Бьянка. — Суть в том, что стерва она ещё та. Пробу ставить негде… Ну так что, как насчет тушёнки-то? Можно, кстати, и разогреть…
— Что-то, Мгиви, не пойму я тебя. — Матвей Иосифович закурил, описал круг по просторной палатке и остановился против Мгиви — тот, развалившись в удобном складном кресле, изучал свежий «Плейбой». — Ну неужели, так-растак, действительно ничего сделать нельзя? А, экстрасенс в законе?
«Куда ни плюнь, в кудесника или оккультиста попадёшь, а как хорошего человека вылечить — дулю…»
— Ты, Мотя, действительно не догоняешь. — Мгиви тяжело вздохнул и с сожалением оторвал глаза от стройных бёдер «мисс февраль». — В натуре. У человека было три коррекции. Понимаешь ты, что это значит? — Он вскочил и тоже прошёлся, только в другую сторону. — Три раза была переиначена его Судьба. Три раза переписаны Страницы Жизни. Три раза перевязаны узлы на Нити Бытия… Что будет теперь с этим Олегом, знают только Там. — Мгиви ткнул пальцем в матерчатый потолок. — Может, всё будет хорошо, а может, хуже некуда. Мой дед, прежде чем стать Главным Колдуном, чуть не умер — потерял все зубы, ногти и волосы. Про память я уже и не говорю… Зато теперь — баобаб! Слон, буйвол, леопард… Плюнет на темечко, и уши отвалятся!
— И уши отвалятся? — Фраерман хмыкнул было, но сразу сделался серьёзен. — Три коррекции, говоришь?
В его устах это прозвучало как «три ходки».
— Знаешь, Мотя, — негр снова вздохнул, — у нас говорят так: если засохло бутылочное дерево, ищите женщину. Если макака упала с ветки, ищите двух женщин. Если мамба ужалила себя в хвост, ищите трёх женщин. Так что и здесь не без них…
— Да кстати, о бабах, — поднял палец Фраерман. — Ты гэбистку эту, Оксану, видел? Ну и как она тебе? Что скажешь?
«Всё зло от баб, — говорил его вид. — Только куда же без них?..»
— Ну, во-первых, она уже не в гэбэ. — Мгиви снова уселся в кресло, развернул журнал. — Во-вторых, все её матери были Главные Колдуньи. А в-третьих, в ухе у неё Оберег Хранителей. Так что я бы от неё держался подальше… — И он мечтательно щелкнул пальцем по нежной ляжке «мисс февраль». — Вот бы с кем… посидеть в одиночке…
Волоокая мисс была темнокожей.
— Значит, коррекции, хранители, обереги, колдуны… а Краев пусть загибается. — Фраерман с чувством выругался и глянул на будильник. — Ладно, проехали. Пошли жрать, а то дорогие гости с голоду помирают. Смокинг можешь не надевать…
— Мне эти твои фашисты… — оскалился Мгиви. — Их счастье, что они приехали к тебе. С ними не за одним столом сидеть, их резать надо. Строгать на куски!
Всё же иногда чувствовалось, что вырос он в джунглях.
— За что ты их так? — удивился Фраерман. — Они что тебе, в щи насрали? Так там каша будет. От Ерофеевны. С нутряным салом…
— Да при чём здесь каша? — возмутился негр. — Помнишь страшное заклятие, которое висело на мне двадцать лет? Так вот, чёртовы фашисты приехали забрать то, что принадлежит мне. Выстраданное, заслуженное, моё по праву. По праву знания, воли и крови!
Последние слова он произнёс с ненаигранным пафосом, гордо расправив грудь. Чудны дела Твои, Господи: в эти мгновения из внешней оболочки невзрачного Мгиви словно бы выглянуло совсем другое существо, исполненное величия и могущества.
— Ну как знаешь, — отчаявшись что-либо понять, отмахнулся Фраерман. Взял рацию и вызвал Кондрата Приблуду. — Третий, это первый, доложи по фрицам… Что, уже рассаживаются? Ладно, сейчас буду. А ты подгони-ка баландера ко мне… все по классу А… Ландорики, [125]балагас, [126]чайковского пусть замутят… Нет, каши не надо. И бухалова тоже. У нас и без него весело…
Прозвучало это с нескрываемой горечью. Мгиви не ответил. Он всё ещё стоял неподвижно, глядя куда-то вдаль, сквозь стену палатки. Матвею Иосифовичу оставалось только догадываться, что он там видел…
В палатке Краева было тихо, точно в покойницкой. В общем-то, хозяин дома больше всего именно покойника и напоминал. Тихон свернулся у его шеи, Варенцова, сидя на скамеечке, пыталась и не могла проглотить застрявший в горле липкий комок.
«Вот так. А ведь думала, что еду на праздник…»
Это она поначалу старалась что-то делать, кричала то о «Скорой помощи» и врачах, то о Николае Ильиче и Марьяне… а потом не то чтобы успокоилась — унялась. Краев лежал исхудалый и страшный, с лысым шишковатым черепом, сухими пергаментными губами и… этими оттопыренными ушами…
Варенцова всхлипнула и не удержалась, заревела. Судорожно, беззвучно, взахлёб… «Нет, нет, нет, всё будет хорошо! — Вытерев глаза, она всё-таки проглотила удушливый ком и что было сил стиснула кулаки. — Он справится, справится, справится…»
Как она жалела сейчас, что не умеет молиться. И одновременно — о том, что могло случиться и не случилось с нею однажды ясным июньским вечером, верно, лет тридцать пять назад…
— Пойдём-ка, девонька, я тебе фокус-покус покажу, — сказала после ужина бабуля. — Пойдём, милая, пойдём, будет интересней, чем в цирке.
Говоря так, она сняла со стены дедовскую берданку, зарядила и повесила на плечо.
— Интересней, чем в цирке? — удивилась Окся. В цирке она никогда ещё не бывала и знала только понаслышке, что это нечто волшебное, сказочное, интереснее не бывает. — Ой, бабуленька миленькая, пошли скорей!
Их дом стоял на самом краю деревни, на отшибе, узкая скрипучая калитка в изгороди выводила прямо в лес.
— Ну всё, хорош, пришли. — Бабушка сняла с головы платок, ловко повязала на стволе берёзки и, крепко взяв Оксю за руку, отвела в сторонку. — Давай, девонька, учись стрелять. Не бойся, не жмурь глаза. Целься прямо в платок!
Показала, как правильно брать ружьё, взвела курки и приказала неожиданно твёрдо и громко:
— Стреляй!
Бах!..
Окся выстрелила, приклад больно ударил её в плечо, деревце вздрогнуло, платок разлетелся рваными лоскутками.
— Представление начинается! — голосом ярмарочного зазывалы воскликнула бабушка. Собрала клочья платка и, напустив на себя непонятный, загадочный и таинственный вид, убрала в карман. Потом трижды прошептала: — Фокус-покус…
