Сыскарь чародейского приказа - Коростышевская Татьяна Георгиевна (читать книги полные .txt) 📗
Я дернулась в сторону, но она схватила меня за запястья:
— Когда метаморф чью-то личину на себя примеряет, он и часть способностей исходной личности использовать может.
Я заорала.
— Не услышат! На двери руны тишины намалеваны!
Подсечка, удар, толчок, и вот я, испуганная и потерявшая всякую уверенность, уже переваливаюсь через подоконник, смотрю то на яму, полную зловонной жижи, то на соперницу свою, уже успевшую видоизмениться и улыбающуюся моим ртом.
— Я всем скажу, что боролись мы в нумере, да вот только Сашенька Петухова ловка оказалась и за окошко успела сигануть. Чародеи подмену не сразу почуют, да мне и пары часов довольно, вызволю Митеньку своего… А твое тело баграми вылавливать будут.
Зачем она говорит-то столько? Что за легкомыслие? И тут я поняла, что за разговором Сашенька правой свободной рукой откинула крышечку появившегося будто по волшебству флакончика, занося его над моим лицом.
— Попортить тебя придется, кожу снять, чтоб не сразу опознали. Паучий яд, именно им тебя Ляля извести собиралась.
Я посмотрела в свои же зеленые глаза:
— Какая же ты дура! — И, оттолкнувшись ногами, спиной вперед вывалилась в окно.
Лучше так, лучше сама сгину, чем эта… монстра надо мною надругается.
Сколько там полет с высоты второго этажа длится? Мгновение? Меньше! То есть это если какой-нибудь великий чардей ради тебя с законами физики не сразится.
В полете меня подхватило, закружило, как лист на ветру, развернуло, я спланировала аршинов на двадцать в сторону, еще успев подумать, что для полетов в мундире к комплекту должен полагаться зонт и шляпка-котелок, как у сказочной бонны.
— Все узнали, Попович? — Крестовский говорил приглушенно, потому что держал у лица пропитанный ментоловой мазью платок, запашок от выгребной ямы сбивал с ног своей крепостью.
Я ответила утвердительно и отобрала у начальства аксессуар.
— Эльдар в соседней комнате и жив, я видела чардейское кружево, которым она его силы тянет, а хозяйка нумера, думаю, в туалетной, там явные следы на полу, будто тело тащили.
— Понятно. — Он посмотрел на окно, из которого я только что вылетела.
— Шеф, а как вы узнали, где меня ждать?
— Просто представил, как бы я действовал, если бы был Александрой Андреевной и ко мне Попович с разговорами явилась.
— И как?
— Я бы притворился вами, чтоб выиграть время. Идемте, если не хотите сам арест пропустить.
Мы выбрались задними дворами к главному входу, опять прошли фойе фильмотеатра и снова поднялись по лестнице. Я чувствовала себя здесь уже завсегдатаем. Дверь в нумер была открыта нараспашку, из-за нее доносились голоса, а по коридору в готовности стояли наши приказные числом более десятка.
Я заглянула в нумер, любуясь на себя же, стоящую в центре ониксового ковра, и на Ивана Ивановича, напряженно сплетающего какое-то колдовство.
— Ванечка, что ты делаешь? — плакала я нумерная. — Мне больно…
— Гелечка, — сказал Ваня мне настоящей, — она Эльдара держит, а я не…
— Сдавайтесь, Александра Андреевна, — усталым голосом велел Крестовский. — Это действительно конец.
Она обернулась, лицо исказила ненависть, оно пошло рябью, черты приняли вид нечеловечески уродливый. Метаморф одновременно пытался превратиться во всех, кто оказывался у него перед глазами.
— Всех порешу! Сыскарики! Чардеики!
— Нет, — сказал шеф и хлопнул в ладоши. — Уже нет.
Звук хлопка разросся ввысь и вширь, накрыл нас гулким колоколом, Саша упала, корчи ее, ни на что не похожие, продолжались еще долго. Я видела, что плетение, тянущее силы из Эльдара, лопнуло как струна, развеялось дымом. Зорин тоже это заметил, потому что споро продолжил бормотать заклинания.
Пока чародеи завершали арест, я быстро прошла сначала в туалетную, где обнаружилась вполне живая, но без чувств, андалузская прелестница, рот которой был, как кляпом, закрыт рыжим париком, а затем в смежную комнату, оказавшуюся спальней. Эльдар, спеленутый в кокон липкой паутины, едва дышал.
Я заплакала, схватила с бюро нож для резки бумаги, начала его освобождать. Мамаев открыл глаза.
— А я тебе, рыжик, колечко купил, — прошептал он слабым голосом.
— Софье Аристарховне его предложи, — заревела я уже в голос, — нехристь ты басурманская!
Эльдара и андалузскую прелестницу забрали в госпиталь вызванные кем-то медики, Сашеньку, после шефова колдовства едва живую, увезли тайные приказные, которых, кажется, никто не вызывал, но на то они и тайные, чтоб знать, когда сливки с чужой сметаны снять. Я попыталась составить протокол досмотра по свежим следам, но Крестовский велел уже успокоиться и не мельтешить, поручив это дело кому-то из наших.
Когда мы — я, Зорин и его высокородие — спустились по ступенькам фильмотеатра, башенные часы рыночной площади отбили час пополудни. Я остановилась, любуясь на большую фасадную афишу.
— А неплохо бы перекусить, — задумчиво проговорил Иван Иванович. — Время-то обеденное. Что начальство скажет?
— А я фильму про пленницу Варвару так и не посетила…
Шеф посмотрел на нас с умилением, как на любимых чадушек:
— Начальство повелевает отправиться обедать в наимоднейшую мокошь-градскую ресторацию, да поторопиться, потому что сегодня нам все документы по делу нашего «Паука-убийцы» оформить надобно. Как мы дело озаглавим, Попович?
— Я бы назвала «Дело о паучьей верности», — решила я после недолгого раздумья.
— Значит, на том и остановимся.
И мы пошли в ресторацию. По дороге Крестовский, отступив на полшага и придержав меня за локоток, быстро шепнул:
— А фильму про пленницу Варвару мы с тобой вместе обязательно посмотрим.
Эпилог
Мы похоронили Пашку с Димкой под двойной березой на тишайшем погосте Огонькового кладбища. Прощались всем чародейским приказом, а потом, когда батюшка уже прочел отходную молитву и мы засыпали земляные холмики, Семен Аристархович выпустил к облакам целую горсть летучих навских звезд. Небо потемнело, как в полночь, и его расчертили искорки салюта. Если когда-нибудь я погибну, исполняя служебный долг, над моей могилой тоже взовьются в небо навские звезды. Потому что это красиво и правильно.
Жизнь и служба пошли своим чередом, потому что дела никогда не заканчиваются и, раскрыв одно преступление, нужно сразу приступать к раскрытию следующего. Мокошь-град — город большой, и татей всяческих в нем не переводится, хотя мы стараемся изо всех сил.
И вот спустя полтора месяца после описываемых событий я сидела на своем рабочем месте в приемной начальника чародейского приказа и, пользуясь свободной минуткой и тем, что никого из начальства на месте не было, сочиняла послание маменьке.
«…Эльдар Давидович жив и уже здоров, приветы тебе передает и сокрушается, что обручиться со мной не успел, потому что торжество у обер-полицмейстера нашими стараниями отменилось. Шутит, конечно. Представляю, с каким облегчением он на госпитальной койке проснулся. Некоторое время после болезни тих был и светел, будто за край жизни заглянул и все свои прежние ошибки осознал. Но теперь снова сыплет во все стороны своими „букашечками“. Кажется, Софья Аристарховна дала ему окончательную отставку. Потому что шеф упоминал в разговоре, что сестра собирается наведаться в столицу, чтоб познакомить его с неким Кнутом, остерайхским профессором по боевой магии. Семен Аристархович предполагает, что предстоят официальные жениховства.
А еще, маменька, я о своей любви часто думаю. Ты писала, чтоб я как раз мыслями особо не увлекалась, чтоб все своим чередом шло, но у меня не получается. Я люблю. Это аксиома, не требующая доказательств, хотя и доказательств у меня предостаточно. Я хочу на него смотреть все время, слушать его голос, случайно соприкасаться, когда передаю ему какие-нибудь служебные документы. И дело, как выяснилось, не в особых шефовых чардейских феромонах, как я поначалу по наивности думала. Я ревную. Третьего дня приходила к нам хорошенькая барышня, на Лялино место устраиваться, так у меня даже голова разболелась, пока они с шефом в кабинете собеседовались. Хорошо еще, не подошла та барышня. Но завтра еще одной назначено. Рано или поздно в приказе появится еще одна женщина, и страдания мои станут каждодневными. Ревность — плохое чувство, я знаю. И я буду с ними бороться с обеими, и с ревностью, ис любовью. Жозефина, Матрена которая, мне сказала — я же тебе писала, что с шансонеткой-попутчицей сдружилась, пару раз уже вместе на мороженое в „Крем-глясе“ захаживали? — что самый наилучший способ от любви избавиться — это другую любовь себе завести. Даже предлагала с приличным господином познакомить. Я отказалась. Потому что, во-первых, знакомство это предполагало, что я с Зориным ее в ответку сведу, а во-вторых, мужчины меня вообще интересуют мало. Все, кроме одного. А он явно ко мне охладел, даже на „ты“ больше не называет. Эх, маменька, давай не будем больше о нем. Давай о чем-нибудь приятном.
Помнишь, я тебе сообщала, что Иван Иванович Зорин нашел мне чудесную комнатку под съем в особняке на благочинной Цветочной улице, за рекой через мост от нашего приказа? Комнатка оказалась целым апартаментом — спаленкой, кухонькой и даже крошечной смежной с кухней гостиной. Вход отдельный через сад, терраса. Так что если выдается свободная минутка, я могу посвятить ее разведению всяческой флоры. Хозяева особняка постоянно в столице не проживают, поэтому за спокойствие своих домашних вечеров я могу не опасаться.
Лукерья Павловна написала мне из деревни. С Гришкой у них все ладно, он посещает церковную школу, и учитель говорит, что при должном старании перескочит через класс уже в следующем году. Они завели хозяйство — кур и свиней, так что к Рождеству ожидается мною посылка с домашней бужениной.
Сундук я с оказией забрала, ну то есть привела к Петровне пресловутой двоих младших чинов, ониже мне гардероб мой по новому адресу и определили. И хорошо, что вовремя, потому что вечером мне пришлось благонравную монашку изображать. Подробностей сообщить не могу, дело еще не закрыто, но, если попадется в газетах заметка про арест и закрытие опиумного притона на Костоломной улице, знай, чадушко твое свою руку там приложило.
Кстати, о гардеробе. Третьего дня я заказала себе целых три новых мундира, а один так и подавно парадный с петличкой. Потому как от службы я постоянно одежду то рву, то подпаливаю, просто не напасешься…»
