Горе мертвого короля - Мурлева Жан-Клод (первая книга .TXT) 📗
Только когда она очнулась и заговорила, он понял: она говорит на одном с ним языке! Она из местных! И путается с fetsat’ом! Вот шлюха!
Чем-то она напоминала ему Полину. Тоже чертовский норов. С той разницей, что Полина была страшная как смертный грех, и толстая, и от нее воняло. Когда они только поженились, тогда нет, не воняло. Поначалу-то была чистюля. Как же: раз в месяц мылась прямо вся целиком. Потом-то стало уж не то. Но Полина одна только и допускала его до себя в постели, ему выбирать не приходилось… Не то что аккордеонисту — на него, гада, все девки вешались. Зато и влепил же ему Родион в брюхо хороший заряд свинца, было дело! Впрочем, было ли? Вполне возможно, что да! Дай Бог памяти, от чего он помер-то, этот аккордеонист? Как-то все эти смерти путаются…
Ловушка сработала. В ней сидел горностай. Почуяв человека, зверушка отчаянно заметалась. Он чуть приоткрыл дверку — только-только просунуть руку. Жертва вырывалась, кусалась, царапалась, но ему это было нипочем. Он зажал зверушку в кулаке и заглянул ей в глаза. Привет, красотка! Потом свернул ей шею, словно переломил сухую ветку, и спрятал тушку за пазуху.
Выйдя из леса, он повернул не к деревне, а вверх по холму. Пойти глянуть на зверей, а потом уж домой. День выдался как раз подходящий, а то все погода стояла серая, видимости никакой. Склон был крутой. Он одолевал его, наклоняясь вперед, не останавливаясь, не замедляя шага. Взобравшись на вершину, он достал из кармана почти полную бутылку. Отвинтил пробку и единым духом опорожнил ее до последней капли. Мороз крепчал, а водка горячей волной разошлась по всему телу.
Потом он посмотрел вниз с холма. Вечерело. Прямо под ним искрился в последних лучах света иней. А дальше — прямо тебе гороховый суп. Он прищурился, всматриваясь в то место, куда они приходили, его звери, — там, за этим скоплением тумана, прямо под лесом.
Двух он увидел — они пили из реки, два слона, матерые самцы… Еще жирафа была, чуть подальше, тянула шею, ощипывая верхние ветки акации. Он свирепо рыгнул. Раньше их было куда как больше! Ему доводилось видеть их сотнями. Целыми стадами! И обезьяны! И носороги! И звуки тамтамов! И зной, от которого он так и обливался потом! А теперь все это кончилось! С тех пор как здесь появились те двое, все разладилось. Звери, наверно, напуганы, и их приходит все меньше.
Вот они где у него уже, эти двое! Особенно, конечно, fetsat — еще и насмехался над ним, передразнивал его голос! Думал, он не слышит! А он-то все слышал! Стенка-то тонкая, ха! ха! ха! Между прочим, последний, кто его передразнивал, ох как об этом пожалел! Рыжий из дома, что выше по склону. Прикладом по затылку, и в воду — плюх! А, нет, не так все было! Теперь вспомнил: он стоптал его конем, прошелся три раза, четыре раза, все кости переломал! Вот как он разделался с тем рыжим! Если, правда, он его и впрямь убил… Было-то это тридцать лет назад, поди упомни! И потом, сколько еще других было… Бывает, и путается, что взаправду сделал, а что только хотел. Путается, все путается! Насчет Полины-то он, по крайней мере, уверен. Это он хорошо запомнил, потому что тянулось это долго. Отравить человека — дело долгое.
Один слон поднял голову и протяжно протрубил, глядя в его сторону. Да, да, старина, знаю, ты тоже сыт по горло этой приблудной парочкой, но ты и меня пойми: если я разряжу ружье в брюхо этому парню, думаешь, она в благодарность прямо так и прыгнет ко мне в постель? Это вряд ли! Что-что ты говоришь? Говоришь, можно и не в постели? И не обязательно, чтоб она была согласна? Правильно! Знаешь, слон, а ты не дурак! Слон, а соображаешь, ха! ха! ха! ха! ха!
При мысли о девушке — в постели или еще где — его бросило в жар, на сей раз без всякой водки. Он вытащил из кармана бутылку, вспомнил, что она пуста, и швырнул ее в снег. Да еще корми вас! Хорошо устроились, а? Дрова мои жжете! Зверей мне распугали! За дурака меня, видно, держите!
Жирафа оставила в покое акацию и, не переставая жевать, теперь смотрела на него своими большими ласковыми глазами. Что, красавица моя, за дураков нас держат, а? А знаешь что? Вот мы с этим делом разберемся! Правильно я говорю? Веришь Родиону? Ну вот! Тогда опять все будет путем…
Алекс бросил топор на куче дров и обежал дом. Никакой срочности не было, но он невольно срывался на бег. Он распахнул дверь хлева.
— Лия! Ты здесь?
Ответа не было. Он обернулся в сторону леса и окликнул уже громче:
— Лия! Ты где?
— Io boratch, — отозвалась она из дома, — я здесь.
Облегченно вздохнув, он вошел. Она сгребала жар в очаге, собираясь поставить чайник. Более чем скромный стол был уже накрыт: две плошки и одна глубокая тарелка, ложки, хлеб. В котелке булькала похлебка.
Она удивленно оглянулась.
— Keskien? Что такое?
— Пошли! В хлеву поедим.
Он налил в плошки по половнику похлебки и обе унес. Потом вернулся и прихватил кусок хлеба.
— Я же сказал, пошли.
— Rodione? — спросила она.
— Ну его, Родиона. Один поест. Batyoute!
Она не двинулась с места, и тогда он ласково взял ее за руку, заставил встать и увел в хлев. Они молча поели, прислонившись к кормушке Факси. Потом Алекс взял палочку и принялся рисовать на полу, чтобы Лия лучше поняла, что он хочет сказать:
— Смотри, Лия: вот это дом Родиона… Rodione molyin… а это другие дома, так?
Он крест-накрест перечеркнул дом Родиона.
— Завтра мы оба… geliodout… partiz… перейдем жить в другой дом… Понимаешь? Balty en? Например, вот в этот, или вон в тот, где мы нашли тетрадку. Давно надо было это сделать…
Она непонимающе развела руками, потом улыбнулась ему и указала на их уголок, такой теперь уютный: матрас, ящик, заменяющий прикроватный столик, одеяла, свечка, полка, которую смастерил Алекс…
— Нет, Алекс, не понимаю. Нам здесь было хорошо, Факси грел нас своим теплом, и очаг Родиона прямо за перегородкой… по-моему, жалко отсюда уходить, но раз ты считаешь, что так будет лучше…
— Так будет лучше, — сказал Алекс и задвинул засов.
Родион Липин к похлебке не притронулся. Он швырнул на стол мертвого горностая и достал из захоронки бутылку водки. Отпил изрядный глоток, но ожидаемого удовольствия это ему не доставило.
Было уже почти темно, когда он вернулся, обойдя ловушки и проведав своих зверей. Он хотел войти в хлев, но они закрылись на засов, свиньи такие! Тогда он стал колотить кулаками в дверь. Девчонка сказала, что лошадь они обиходили, воды ей поставили, и ему заходить не надо. Не надо заходить, это в своем-то доме! Каково, а? Он стал орать, что это его дом, что он имеет полное право заходить в свой собственный хлев, так их и разэтак! И пускай сей же час уберут на хрен этот засов! А она в ответ — он-де пьян и пускай лучше идет в кровать и проспится. Тогда он сходил за киркой и шарахнул ею по двери. Но ни одной доски не вышиб. От замаха потерял равновесие, упал, да еще потянул запястье.
Он уселся на табурет перед очагом, да так и сидел, пока огонь почти совсем не погас, а бутылка не опустела. Он рыгнул, сплюнул на пол. От всего его воротило. Он встал и удивился, что еще держится на ногах. «Если уж и напиться не получается, то что же это за жизнь?» Потом потащился в свою спальную клеть. Забрался в нее и, не раздеваясь, натянул на себя грязную простыню. За перегородкой было тихо. Они-то спят себе спокойно! В обнимку, как пить дать! А он, Родион, сколько уж лет не лежал ни с кем в обнимку? Он шепотом выругался.
Полина, конечно, была не подарок. Что верно, то верно, лупила она его почем зря не год и не два. Всей деревне на потеху. Здоровенная была, вдвое тяжелее него, так что ей это труда не составляло. Бац! — как даст в ухо, где всего больнее… Бывало, с ног сшибала, и он еще долго не мог оклематься. А все равно, только она его и хотела…
Ему вспомнились ее последние дни. Все твердила: живот болит! Ох, Господи, ох, болит! И голова! И все болит! Помираю! А он ей: да нет, это ты простыла или съела что-нибудь не то… Еще бы у ней живот не болел! Он уж давно сдабривал ей похлебку кое-каким порошком собственного изготовления. Есть для этого коренья… Месяцами сдабривал! И никто так ничего и не заподозрил! А вот поди ж ты, теперь вот ему ее не хватает. Он бы лег с ней в обнимку и попросил прощения: прости, Полина, что я тебя убил. Ты одна меня хотела, а я вон что натворил: убил тебя…
