Легионы просят огня (СИ) - Врочек Шимун (онлайн книга без .txt) 📗
Это весело.
Ты знал, что пираты неистребимы? Хуже того — они неуловимы. Когда пират сходит на берег, он уже неотличим от местных. А любой местный, ступив на палубу пиратского корабля, сразу начинает выглядеть, как пират. Так что мой успех в борьбе с пиратством пока довольно сомнителен.
И еще, чуть не забыл: из‑за моего роста — я выше их всех наголову — матросы прозвали меня Гумилий, то есть Короткий. Меня это скорее забавляет. Матросы народ не слишком образованный, но меткий в словах и наблюдательный, они замечают все. Ни один дурак или подлец не сможет скрыться от их глаза. Как я уже упоминал, меня они прозвали Коротким. Как ты думаешь, не оставить ли мне это прозвище как часть имени? А, брат?
Квинт Деметрий Целест Гумилий — звучит!
Впрочем, что все это шутки. Как ты там, в дикой Германии? Есть ли там прекрасные женщины, ради которых стоило ехать в эту глушь?
Или ты, как обычно, обходишься «волчицами»?
С приветом,
Квинт
ПРОВЕРЕНО СЛУЖБОЙ СПЕКУЛАТОРОВ Б. АВГУСТА
Мы все — лишь те, кто встречает рассвет под проливным дождем. Нет больше страха, суеты, исчезли сомнения, и уже не пью. Любовь больше не жжет меня изнутри. Я хочу жить — развлекаться и делать глупости. Теперь я понимаю Квинта — оболтуса, моего младшего брата.
Я вспоминаю письмо и улыбаюсь.
Гумилий? Выдумает тоже, верзила.
Смешно.
У Восемнадцатого Галльского легиона остался цел орел, но нет командира, моральных дух его «мулов» чудовищно низок. Солдаты Восемнадцатого чаще других идут сдаваться гемам — и делают это целыми контуберниями. Мы не всегда успеваем их остановить. А если успеваем, толку от них, как от солдат, немного. Увы. Предательство Нумония Валы, в которого они верили и которым гордились, уничтожило легион надежней, чем череда поражений.
У Девятнадцатого Счастливого нет ни орла, ни командира. Его солдаты влиты в ряды двух оставшихся легионов (в основном, конечно, в Семнадцатый). И только мой Семнадцатый Морской сохраняет некое подобие порядка. И будет сохранять…
Пока есть я, Гай Деметрий Целест, последний легат, стоящий под золотой птицей.
Пока я улыбаюсь.
Льет дождь. Мы медленно продвигаемся вперед — к Ализону. Раскисшая грязь чавкает под калигами и сапогами, застревает между пальцев ног…
Теперь на стороне гемов еще и погода.
Бертхильда, германка, дева — воительница, 23 года
— Чужие боги, — говорит старая Альбруна. — Они пришли, чтобы погрузить наш мир в лед и холод. Навсегда.
Когда наступит время, они поднимут мертвецов. Заморозят всю воду в мире. Тогда, чтобы человеку напиться, придется грызть ее зубами и растапливать осколки в израненном рту. И у всей воды будет привкус крови…
Ваны. Вот как их зовут, чужих богов. Когда‑то давно, на западе отсюда, была их земля. Огромная земля, окруженная океаном. Но однажды асы сделали так, что океан поглотил эту землю.
Теперь ванам нужен Ледяной Волк. Потомок чудовищ и богов, не мертвый и не живой.
Наполовину ван, наполовину ас.
Волк превратит всю землю в ледяной мир Ванов.
Сейчас с юга пришли люди огня. Римляне. Они служат Локи — тому, кто принес пламя из подземного мира. Люди огня называют его Титаном или Прометеем.
Слышишь, Берта?
Берта слышит.
На самом деле ее полное имя Бертхильда: от берт — медведь и хильда — битва. Еще в детстве, маленькая, розовая и пухлая, она была очень сильной. Чудовищно сильной. Как маленький медвежонок. Дочь хунно, мать умерла при родах. Однажды Берта схватила ручкой грудь кормилицы и сжала. И не отпускала, пока на крик несчастной кормилицы не сбежались люди и не примчался сам хунно — сотник, глава нескольких деревень. С трудом взрослые мужчины смог разжать хватку семимесячной девочки.
Грудь у кормилицы посинела. Затем почернела, пошли пятна, началось заражение и горячка.
Кормилица умерла через несколько дней в страшных мучениях.
«Ты сжимала ее грудь и звонко смеялась, — сказал хунно, когда Бертхильде исполнилось семнадцать лет. — „Никогда не забуду твое лицо в этот миг“.
Кажется, он так и не научился видеть в ней свою дочь.
Он видел только маленькое чудовище, сжимающее грудь красивой молодой женщины.
— Такая сила не бывает человеческой, — решили старейшины. — Девочка посвящена богам.
И маленькую Бертхильду отдали старухам, в священную рощу.
Теперь она воин. В отличие от других девушек, отданных в обучение к великим матерям, ее не учили гадать, ее учили сражаться. И убивать.
— Римляне думают, что мы их убиваем, — говорит вредная старуха. — О, нет. Мы их не просто убиваем. Мы приносим их в жертву.
Старуха щурится. Корявые пальцы с распухшими суставами берутся за жертвенный нож, сжимают рукоять. Старая Альбруна очень сильна, несмотря на внешнюю дряхлость. Иначе как бы она могла приносить жертвы?
Жертвы, думает Бертхильда. Она смотрит, как старуха перебирает круглые плашки с рунами, ссыпает их в кожаный мешок. Затем Альбруна снова начинает возиться с ножом — лезвие из черного стекла, обсидиана, отсвечивает в тусклом свете. Кажется, на ноже навсегда застыла кровь, а внутри переливающихся черных граней живут души мертвых.
Руны всегда дают ответ, но его нужно проверить гаданием по птицам. Другое надежное гадание — с помощью коней.
Ослепительно белые кони, живущие в священных рощах. Их запрягают в колесницу и объезжают на ней вокруг рощи. Фырканье коней и будет ответом. Его только нужно уметь растолковать…
Но можно гадать и на внутренностях пленных врагов. Это надежнее всего. Бертхильда пожимает плечами. Особенно, когда врагов так много, как римлян.
— Асы когда‑то завоевали и сделали своим мир Ванов, — говорит старуха. — Теперь он называется Асгард или Верхний мир. Мы же живем в Миддгарде — Среднем мире.
Бертхильда терпеливо кивает. Это знают даже дети.
— Ваны проиграли в прошлый раз. — старуха не умолкает. — И Ваны хотят обратно свой ледяной мир. Они снова хотят дышать льдом и туманом. Они мечтают превратить наш мир в свой замерзший Вангард.
Бертхильда смотрит на старуху сверху вниз. Она высокого роста, крепкая, с длинными белыми косами.
Как у любого воина, ее лицо в шрамах. Их даже слишком много — для молодой женщины, которой бы давно пора замуж.
Но — нет. Она умрет девственницей. И умрет — в бою. Так предназначили боги.
Тиуториг, думает Бертхильда невольно.
Глядя на него, ей хочется плакать.
Про него говорят, что он сам отрубил себе руку. Теперь она служит ему, как собака. Бегает по ночам и приносит добычу.
А еще ночью эта рука подползает и душит его врагов.
Поэтому никто из германцев не рискует связываться с Тиуторигом.
Однорукий воин, обладающим даром впадать в священное воинское безумие. И еще он — колдун.
Потому что от одного его взгляда у Берты тянет внизу живота и слабеют колени.
— …но, боюсь, — говорит старуха, — пытаясь отсрочить явление Ледяного Волка, мы незаметно для себя начали его подкармливать.
Волк уже вырос, Берта.
Он огромен, и злобен, и вонюч.
И он воет, Берта. Слышишь?
Берта кивает. Хотя и не слышит.
— Мне нужно идти, Великая мать.
Альбруна поднимает голову, смотрит на нее с хитрецой.
— Что, опять к своему Сияющему?
Берта чувствует приступ раздражения.
Тиу — это имя бога сияющего неба. А „ториг“ означает, что этот человек из дружины Тора, бога с молотом. Бог яркого неба из людей Тора.
— Мы воюем с римлянами, — говорит Бертхильда.
— О, я не забыла, девочка.
Сотни разноцветных круглых щитов. Правильный строй.
Похоже, в этот раз гемы решили дать нам серьезное сражение. Это то, чего мы добивались от них долгие два дня.
Очень вовремя. Когда от нас осталось полтора легиона, измученных долгим маршем, непогодой и постоянными стычками, и совсем нет конницы.
