Валькирия - Семенова Мария Васильевна (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
Немалое время вождь смотрел на них и молчал, и скулы у него были белые, и мне впервые казалось, что выдержка могла ему изменить. Вот как опасно трогать его человека. Даже самого бездельного. Всё-таки он превозмог себя и напряжёнными, плохо гнувшимися руками второй раз поднял тяжёлый щит – как и прежде, вогнутой стороной к ним. Тогда паруса были спущены, и корабли сошлись борт в борт – разговаривать. Но я запомнила это не особенно хорошо, потому что Блуд раскроил ножом мой рукав и коротко приказал:
– Терпи!
6
Новогородский вожак прозывался смешно и неподходяще: Оладья. Должно быть, родители нарекли, пока вправду был пухленький да румяный. Теперь от того оладушка немного осталось. Мерил шагами палубу высоченный, жилистый воин с пасмурными глазами…
Корабли бежали бок о бок, и я хорошо видела Оладью. Он без устали шагал туда-сюда меж скамей. Князь Вадим дал ему добрую, недавно построенную лодью, послал продавать корелам хлеб и тонкие ткани, выменивать драгоценный рыбий зуб и искристые бобровые шкурки. Грозный Рюрик не тронул купцов, не возбранил пройти мимо Ладоги в море, в широкое Нево. Хозяин Морской не сгубил молодых, неумелых ватажников на молодом корабле… и вот тут, когда начали переводить дух, нанесло нас и нашего воеводу!
Сдуру выпустили стрелу. Обидели. За рану княжьего человека Правда требовала сурово. Мог Мстивой отнять у Оладьи изрядную часть добра и вышел бы прав. Оладья сам предлагал полувирье, но варяг лишь сказал: поворачивай. Теперь с нами пойдешь. И ничего не добавил, и я бы хотела взглянуть на того, кто решился бы расспросить. И вот шли и не ведали, какой нарок ждал впереди, и с тоской оглядывались на берег, совсем отступивший за небоскат, и не знали, по-моему, чего больше бояться – нас или открытого моря, мерно вздымавшего корабли?
По совести молвить, я думала – языкатые кмети, всегда норовившие подразнить, ущипнуть обидным намёком, теперь уж вконец меня заклюют. Ничуть не бывало! Широкоплечие парни жалели меня, самую маленькую и слабую, как умели подбадривали, помогая терпеть. Всё-таки хорошо, когда вокруг побратимы. Если бы мне с моим скудным мужеством – да вдруг одной!
– Это хуже всего, после боя, когда лютость проходит, – объяснил Блуд. Он устроил мне тёплое ложе около мачты и сидел рядом, теша беседами. Рука немилостиво казнила при всяком движении, но смирно лежать оказывалось не легче. Как ни боялась я лишний раз лезть вождю на глаза – делать нечего, вставала и принималась ходить, совсем как Оладья. Меня вновь мутило от качки, я ничего не ела и лишь твердила, как заклинание: это кончится, это не навсегда… Неужели действительно не навсегда?
Воевода сидел на корме, рядом с Плотицей. Он молча глядел поверх наших голов. Иногда он брал руль. Скверная примета, первое ничтожное дело – начать с урона себе… И я виной, как обычно.
Люди славят Перуна, взыскав победу в бою. А я, пожалуй, пойду в неметон кланяться грозному Богу за то, что мечи остались в ножнах, за то, что сама осталась жива и никого не убила.
Как я обрадовалась, узнав наконец впереди сизый щит далёкого берега!.. Я даже забыла ещё раз удивиться мастерству Плотицы – крепость была прямёхонько перед нами, кормщик не погрешил и на полверсты. Ох, неужели вправду дождусь, чтобы под ноги стелилась ласковая трава вместо палубных досок, ласковая лесная трава…
– Смотри-ка, гости у нас, – сказал Плотица вождю. Тот присмотрелся, вначале тревожно, и я успела вновь испугаться и горько обидеться на немилостивую судьбу – но продублённое ветром лицо варяга смягчилось вдруг почти до улыбки.
– Если я не совсем ещё разучился узнавать корабли, это Вольгаст.
У берега вправду виднелась какая-то чёрточка. Вождь покосился на новогородскую лодью, из-за которой мы не могли идти так быстро, как ему бы хотелось. Вольгаст, подумала я. Я-то ещё зимой готова была хоть Белёне, хоть дядьке прыгнуть на шею. А наше печище было – рукой подать. И родня жила себе поживала, никто не жёг избы, не резал старых и малых!
Славомир, Вольгаст и Велета вместе стояли на берегу и махали руками, Велета – посередине. Вот они, братья, подумала я завистливо. Братья-воины, хоть за море с ними, от них любая порча отскочит, как от щитов… Светловолосый Вольгаст обнимал Велету, он издали был чем-то похож на сгинувшего Яруна, однако потом, когда сбросили парус и под килем скрипнул песок, я разглядела на его лице жестокие шрамы, и сходство исчезло. Воевода перескочил через борт и взбежал к ним наверх, не дожидаясь, пока сбросят мостки, и я вздохнула. Мне бежать было не к кому. Даже Хаген, мой славный наставник, смеялся чему-то с молодыми гостями. Я скользнула тоскливым взглядом по берегу. В сторонке стояла Голуба и смотрела, не отрываясь, на воеводу. Не пыталась сказать ему что-нибудь или подойти, просто смотрела. Всю зиму отец-старейшина сажал её на беседах подле варяга. Хотел опутать вождя красавицей дочкой. Сказывали – грозился уши надрать, если задумает другим улыбаться.
Нынче не было нужды бранить своевольную, подталкивать упрямую к жениху. Сама прижалась бы шёлковыми устами к устам, и не потому, что батюшка приказал… Бедная девка! Столь тяжко, когда желанный проходит мимо, еле кивнув.
Я одолела качавшиеся мостки, села наземь и долго не хотела вставать.
Новогородцы вытащили корабль и собрались кучкой, пасмурные и оружные. Плотица подошёл к ним, скрипя деревяшкой:
– Что встали? Готовьте товары, торг будет.
Они только переглянулись и не поверили. Неужто затем тащили их через море, чтобы дать торговать и отпустить, не ограбив? Но быстроногие отроки уже снесли Третьяку весть, и старейшина с сыновьями вышел на берег. В этих местах никогда раньше не было торга. Но вот женщины увидали тугие мешки с зерном и яркие паволоки, а новогородцы – чёрных лисиц, и дело сразу пошло.
У Оладьи было на корабле деревянное изваяние Волоса, помощника на торгу. Новогородец извлёк кленового Бога, утвердил в низине за холмом, подальше от крепости, чтобы не гневать Перуна и воеводу, стал потчевать старого Змея сырым мясом, печёным хлебом и луком…
Славный торг получился! Ни разу ещё я не видела одновременно столько богатств. Ну, может, разве весной, когда грузили корабль с данью для князя.
Кормщик же новогородский оказался молодым парнем, белёсым и на вид вялым. Звали его Вихорко. Плотица разговаривал с ним, даже ходил посмотреть, как у них уряжен корабль. А я только гадала, достанутся ли мне хоть вышитые сапожки, когда купцы поклонятся подарками воеводе и нам, кметям.
У воинов не было принято хвастаться пустячными ранами вроде моей – но что делать, раз воевода поневолил купцов как раз из-за неё? Робкая Велета ла, и я знай следила, чтобы она не прижала руки к лицу, как бывает с испуганными. Ещё не хватало, чтобы дитя родилось с красным пятном на лбу. Славомир велел поднять рукав, посмотрел и сказал почти зло:
– Моя станешь – запру!..
К тому времени меня начало уже лихорадить, не то, пожалуй, спросила бы – отколь взял, что стану твоя? А может, и не спросила бы. Хоть какова, а забота, что обижать.
– Первая рана – всегда самая больная, – сказал Хаген. – Теперь не будешь бояться.
Я задумалась над его словами и решила, что он был прав.
Вечером собрали пир, но мне не пришлось сидеть за столом под любопытными взглядами Вольгаста и новогородцев. Меня снова заперли в клеть, знакомую со времени Посвящения, и я голодная ходила из угла в угол, баюкая руку, потом легла, кутаясь в одеяло.
Наши пращуры крепче нас помнили заветы прежних времён, лучше нас знали, что можно, чего нельзя смертному человеку. Сто лет назад не я одна – все, ходившие в море, сидели бы взаперти. Ведь ещё жили старцы, которые ни за что не сели бы есть из одной мисы с охотником, вернувшимся после ночёвки в лесу. Пусть сперва подтвердит, что он вправду тот, за кого себя выдаёт, не дух леший, похитивший человеческое обличье. Пусть сперва посидит один и подальше от общего очага – подойдёт к нему, если за эти дни ни с кем не будет беды… А если не просто бродил в лесных закоулках, если срубил великое дерево или убил опасного зверя!.. Недогляди – и случится, как с пращуром, обидевшим Злую Берёзу!
