Бык из моря - Джеллис Роберта (бесплатные версии книг txt) 📗
Глава 13
Ариадна почувствовала, как кровь отливает у нее от щек, и прижала ладони к ушам. Сильные руки взялись за них и отвели в стороны, и она услышала смех Диониса.
— Глупышка, — проговорил он. — Зачем ты зажала уши? Ты же давно подозреваешь, что я не бог.
Глаза Ариадны, плотно сомкнутые, мгновенно раскрылись. Взгляды ее и Диониса встретились. Ярко-синие глаза его лучились весельем.
— Откуда ты знаешь? — резко спросила она. — Я никогда не говорила с тобой об этом, не задавала вопросов. Лишь бог может знать, что думает человек...
Ее прервал новый взрыв смеха.
— О твоих подозрениях мог догадаться любой — если он не полный дурак, конечно. Я не всегда внимателен, Избранница, но не туп. Ты очень старалась скрыть от своих жрецов и жриц, что я могу быть больным, опечаленным или усталым, что раны мои кровоточат, а не затягиваются в мгновение ока, что, когда я перетружусь, тело мое воняет, как у любого пахаря в поле... Сами эти старания выдавали тебя: ты знаешь что-то, чего не хочешь позволить знать им.
Ариадна потупила взгляд. Дионис подцепил пальцем ее подбородок и заставил поднять голову.
— Ты говоришь это только потому, что хочешь взять меня с собой на Олимп. — Ариадна услышала, что голос ее умоляюще дрогнул, и постаралась успокоиться. — Как можешь ты не быть богом? Ты бывал здесь — точно как сейчас — в дни моей прапратетки. Ты остаешься молодым на протяжении вот уже четырех или пяти жизней моего народа. Ты должен быть богом.
— То, что я хочу, чтобы ты попала на Олимп и жила там со мной, — правда, — сказал Дионис. — Но почему ты не хочешь слушать, когда я признаю то, что ты уже и так знаешь?
Губы Ариадны сжались в тонкую линию, и, хоть она и пыталась справиться с собой, в глазах ее пылал гнев.
— А кому приятно узнать, что он был простофилей и дурнем, что поклонялся ложным богам? Если вы не боги — почему мы должны приносить вам жертвы, славить вас и молиться вам?
Брови Диониса удивленно выгнулись.
— А зачем народ Крита платит оброк и налоги царю Миносу? Затем, что он защищает их, что иногда дает им то, о чем они просят, затем, что он могуществен и накажет их, не послушайся они его законов. Вот почему вы молитесь и приносите дары «богам» Олимпа. Я сказал, что мы не боги. Но я не сказал, что мы ничем не отличаемся от смертных.
— Значит, вы боги. Дионис чуть вздрогнул.
— Многие олимпийцы говорят так. Возможно, сейчас они даже верят в это сами. Но это не так. Наша Сила порождена не нами, мы откуда-то черпаем ее — вот почему она может иссякнуть, как вчера вечером иссякла во мне. Я чувствую, как Сила приходит ко мне и покидает меня, — и верю, что исходит она от Матери. Эрос, один из старейших среди нас — он помнит, как мы пришли сюда, — молится Матери.
— Мать — истинная богиня? — прошептала Ариадна.
— Я верю в это. Ее Сила неиссякаема. Ей не нужны жертвы, чтобы есть и пить, не нужны дары, чтобы украшать жилище. Ты не можешь увидеть или коснуться Ее, не можешь Ее ранить — но Она здесь. Она всюду — в Кноссе, на Олимпе, на Востоке, откуда пришел я — и везде одновременно. Она не бывает скупой, мелочной, завистливой к чужой Силе и — в отличие от нас — знает все.
— Я тоже верю, — сказала Ариадна, вздохнув. — Именно таким и должен быть бог.
— Да. А мы, олимпийцы, не такие. Наши грехи торчат из нас во все стороны, как черные бородавки на белом лице. Зевс — развратник, Афродита — шлюха, Аполлон безрассуден Артемида порочна, Афина столь же чувственна, как ее статуи Посейдон совершенно безответственен, и последний, отнюдь не лучший, чем другие, Дионис — безумен. О да, есть и иные почти боги. Гадес добр и справедлив; Персефона, источник Силы, из которого могут брать и другие, она почти подобна Матери. Но и они не свободны от человеческих слабостей, ибо любят друг друга с той же безрассудной, слепой страстью, что и простые смертные.
Ариадна положила свою руку на его. — Ты не безумен, Дионис. Ты молод и еще не научился обуздывать свои желания. — Как Астерион, подумала она, но вслух этого не сказала. Было небезопасно поминать сейчас ее сводного братца, и еще опаснее — сравнивать с ним Диониса. — Я понимаю, что ты пытаешься сказать мне, — продолжала она, — но это не уменьшает мой страх. Я не могу взойти на Олимп. Унижение перед богом — не унижение для меня. Мне не стыдно преклонить колени перед Матерью, взывать к Ней, воздев руки, но служить точно так же белым ликам с черными бородавками... Нет, уволь. Ты говоришь, они мелочны, завистливы, скупы — и ужасающе могущественны. Я только обозлю их, Дионис. Они уничтожат меня.
Губы Диониса медленно растянулись и раздвинулись, обнажая грозный оскал:
— Тебе нет нужды бояться олимпийцев, Ариадна. Они знают, что, если прогневят меня, я разрушу весь их благополучный мирок. Они все станут безумцами и обратят Силу против самих себя. Нет. Они не причинят тебе вреда.
Ариадна задохнулась от ужаса, ее рука судорожно сжала его ладонь.
— Нет. Нет. Никогда. Даже защищая меня. Даже защищаясь сам. Ты не должен уничтожать целый народ. Ты не сможешь жить с памятью об этом.
Лицо Диониса исказили воспоминания. Он едва не сделал этого с народом Пентея. От вернувшейся боли он забыл дышать, а когда вспомнил — воздух вырвался из груди долгим выдохом. Подняв свободную руку, он погладил Ариадну по щеке.
— Понимаешь теперь, почему ты нужна мне, Избранница?
— Понимаю. Но если, через мою слабость или глупость, на Олимп придет беда — все может обернуться куда хуже. Нельзя ли отыскать какой-нибудь другой способ, кроме как переселять меня туда?
Дионис нахмурился.
— Можно, но тогда я не смогу видеть тебя все время рядом с собой. — Высказанные с мягким упреком, слова эти напомнили ему о женщине, которая из-за любви едва не погубила Эроса. Он прикусил губу и поднялся. — Мне нужно идти. Я едва не забыл, что Эрос болен. Надо выяснить, не лучше ли ему и сдержала ли Афродита слово не трогать Психею.
Ариадна, по-прежнему сжимая его руку, поднялась вслед за ним.
— Ты вернешься, господин? Я не рассердила тебя тем, что боюсь идти с тобой?
Дионис пожал плечами.
— Ты не трепещешь предо мной и не боишься меня. Уверяю, ни один олимпиец не осмелится бросить на тебя хотя бы косой взгляд — отчего же тебе бояться их?
— Разница в том, что тебя я люблю, господин. Даже если ты лишишь меня разума, я буду любить тебя. Но я страшусь того, чего не знаю.
— Возможно, если ты узнаешь о нас больше, твои страхи пройдут. Я приносил сюда свитки... или ты уничтожила мои вещи, когда я исчез столь надолго?
Ариадна рассмеялась.
— Найди я твой волос — я и его сохранила бы. Все игры и свитки — вон в том сундуке. — Она кивнула в сторону.
— Прекрасно. Найди среди них тот, что озаглавлен «История олимпийцев». Прочти его — и ты поймешь, что так называемые «боги» не так уж сильно отличаются от тебя и твоего народа. Они едят, пьют и испражняются, любят и ненавидят, падки на лесть и восторг и могут быть столь же глупы, как любой смертный.
«Вот только мой народ не умеет метать молнии, когда злится» — подумала Ариадна, — не вздымает гор на месте морей и не заставляет себе подобных за проступки разрывать ближних на кровавые лоскутки». Но она не стала возражать, а только сказала:
— Но я все равно не пойму всего. Знаю, что не пойму. Ты ведь вернешься, чтобы ответить на мои вопросы?
Он снова коснулся ее щеки.
— Вернусь, маленькая плутовка, вернусь. Вот только на вопросы твои вряд ли отвечу. — Он снова пожал плечами и признался со стыдом в глазах: — Я никогда не читал «Историю олимпийцев».
— Но ты ведь олимпиец. И не знаешь своей истории? Он тряхнул головой.
— Я — младший из всех и последний, кто родился от любви олимпийца и смертной. Я был рожден на Востоке, и Зевс, чтобы скрыть свою неверность от Геры, унес мою мать в Нижний Мир, оставив вместо нее золотой дождь. Меня он оставил в Уре с Нимфеей. Я до сих пор не уверен, хотел ли он таким образом защитить меня от Геры — она ведь была ужасно жестока с бедным Гераклом — или просто не желал обременять себя младенцем. Как бы там ни было, я пришел на Олимп взрослым, много спустя после тех событий. — Дионис усмехнулся. — Вот если пойдешь со мной на Олимп, Эрос тебе все объяснит... — Усмешка его пропала и он высвободил руку из ее ладони. — Ты искушаешь меня, Ариадна. Когда я с тобой, мне так спокойно, что я забываю обо всем на свете. Мне пора!
