Где же ты, Орфей? (СИ) - Беляева Дарья Андреевна (читать книги регистрация .txt) 📗

Сто Одиннадцатый слушал по-особенному внимательно. Кажется, у меня получилось впечатлить его. Я сделала крохотную паузу, чтобы перевести дух, и в нее вклинилась музыка. Совершенно прекрасная музыка, равной ей не было. Виолончель уверенно солировала в кажущемся хаосе инструментов, придавала ему смысл и звучала, словно человеческий голос, столь тоскливый и сильный, что на глаза наворачивались слезы. Казалось, музыка была повсюду, она зазвучала так громко, словно началась с кульминации.

Тесей. Он все же помог мне, он знал, что ночью мне нужна будет его музыка, и он на самом деле не бросил меня, не отказал.

Сто Одиннадцатый приоткрыл рот, его поразило сочетание музыки и слов.

— Как...

У него не было верного выражения для этого чувства. Даже у меня не было. Музыка действительно настолько совпала с мелодией и смыслами произнесенного мной, что мне не верилось в это. Словно в спектакле, где режиссер долго сонастраивал все детали. Но мы с Тесеем едва знали о том, что делаем, и все же делали это друг с другом. Музыка была тончайшей нитью, протянувшейся от Тесея ко мне, и эта нить, я знала, поможет мне не утонуть. Какой эта музыка была грустной — в ней осталась вся тоска, что испытывал Тесей. Какой глубокой она была, я и не подозревала, что Тесей способен осознать нечто подобное. И в то же время, наряду с пронзительными нотами, которые раз за разом выхватывала из пустоты виолончель, было в музыке и нечто о жизни, которая была прекрасна, несмотря ни на что, и продолжалась. Я на секунду закрыла глаза, утонув в трагедии, которую принес с собой Тесей. Я была уверена, что музыка эта разносится далеко-далеко, и всякий, кто слышит ее, человек или тварь, благодарен за то, что она есть. Это было прекрасное исполнение невероятной вещи. Прежде я ничего подобного от Тесея не слышала. Должно быть, он хранил эту симфонию для особенного случая.

Я снова заговорила, словно была одним из инструментов, для которого настало время вступить в общее течение звуков.

— Я все это время рассказывала тебе, как прекрасен мир, сколь много в нем хорошего, и как ждет тебя все, что ты любил когда-то. Но сегодня, наконец, пришло время поговорить о другом. Орфей, я повзрослела, и я многое поняла, я хочу донести до тебя эти слова, я надеюсь, что ты слышишь их. Я так много говорила о том, чем прекрасен мир, но в последние дни я столкнулась с таким количеством боли и отчаяния. Меня окружали люди, которым не на что надеяться, люди, которые потеряли себя, люди, которые потеряли тебя, люди, которые потеряли других людей. И на секунду я подумала, что этот мир полон отчаяния, что все в нем так тоскливо и страшно, и от этого никуда не убежать. Люди умирают, еще их можно поглотить, они могут оставить тебя, и тогда все рассветы на земле покажутся пустыми. Вот что я думала об этом. И, конечно, я не планировала писать тебе все это, Орфей. Ты и так не в самой прекрасной ситуации, и тебе не нужно знать всего этого, когда ты очнешься. Но вдруг я села за стол, и меня поразило, как же здорово, что все мы встречаемся и расстаемся в этом сложном мире. Как здорово, что у нас есть шанс прожить все, что нам предначертано, даже если это очень мало, даже если это очень тяжело. У мира огромное преимущество перед небытием, всем мертвым, безусловно, повезло больше, чем тем, кто так никогда и не появился на свет. Само переживание, сам вкус жизни лучше, чем ничто, никогда и нигде. И это чудесное знание, потому что оно освобождает от всего. Пусть есть множество историй, которые заканчиваются трагически, пусть не все из нас могут видеть прекрасные рассветы, пусть некоторых не волнуют моря. Мы живем и жили, дышим и дышали, и однажды мы все умрем. Потому что мы — люди. И у нас был этот неповторимый опыт существования на этой Земле. Его никто не отнимет ни у тебя, ни у меня. Я знаю и люблю каждую твою черточку, ты сложился из звездной пыли, из лотереи ДНК, из прочитанных книг, из биохимического баланса, из нарратива истории, из теории вероятности. И ты был. И я люблю тебя, и спасибо тебе за все.

Я встала и подошла к нему ближе. Сто Одиннадцатый сидел в кресле неподвижно. Кажется, сочетание моего голоса и музыки, слова и мелодия, влились в него и не оставили ему никакого пространства для маневра.

Такие могущественные существа покоряются нашей, человеческой слабости к красоте. Сто Одиннадцатый был моим. Я знала, что весь он неподвижен, не только тело моего Орфея. Музыка все звучала и звучала, и я думала, что Тесей будет играть без устали, пока не свалится без сил. Однажды я такое видела. Он был так вдохновлен, что играл шесть часов подряд, отказываясь сделать хоть крошечный перерыв. А потом просто упал на пол и сказал:

— Больше не могу.

И не мог.

Я отложила тетрадь, теперь мне не нужно было туда смотреть. "Письма к Орфею" были закончены. Я продолжила:

— Мне жаль вас, Сто Одиннадцатый. И в то же время вам, безусловно, стоило бы пожалеть нас. Мы очень разные. Теперь я знаю, чем мы отличаемся на самом деле. В отличии от вас, мы вышли из небытия. Полностью. Мы можем сказать о том, что мы — есть или, по крайней мере, были. И я бы абсолютно точно не хотела бы быть, как ты, не знать ни отчаяния, ни боли, и жить вечно, не способной ни к какому созиданию. Я жалею тебя.

Я подошла к Орфею совсем близко и обняла его. Я чувствовала отростки, исходящие от него, пульсирующие, пещеристые, мои пальцы то и дело попадали в странные, холодные, склизкие выемки.

— Будь это другая история, я непременно научила бы тебя тому, что знаю. И, может быть, это могло бы быть полезно для нас обоих. Но сегодня все так, как есть, а значит — никак иначе.

Хорошая фраза, подумала я, но странная. Быть может я уже никогда не запишу ее. Я достала нож и посмотрела на своего брата.

Это забавно, в фильмах, если злодей много говорит, он может попасть в беду. А я — злодейка? Если так, то я нарушала основополагающие законы композиции. Мне нужно было говорить, и я боялась остановиться. Слова и музыка слились, спаялись, и их было не оторвать друг от друга.

— Не бойся ничего, Орфей, — сказала я. Какая я была врушка! Это же я боялась, и как я боялась — словами не передать. Лезвие ножа блеснуло, вторя особенно высокой ноте, которую взяла виолончель.

Я знала, что все закончится сейчас. Я на самом деле знала. Было страшно, но и облегчение тоже будет — потом. Мне казалось, что время замерло, и я могу тянуть эту секунду бесконечно долго, как розовую жвачку, как нить из юбки, как полосу рельсов на дороге. Я не хотела.

Как же я не хотела.

Во мне не было ни тени влечения к тому, что должно произойти. Была ответственность за Орфея. Была благодарность за все, что он сделал для меня. Он был самым лучшим братом на свете. Он подарил мне этот мир во всей его сложности, все объяснил и рассказал, и когда-то я верила ему, как себе. Однажды Орфей сказал, что и он доверяет мне безоговорочно. Это испугало меня, потому что означало ответственность. Но теперь я знала, как это — нести ее.

Я не была готова. Я просто знала, как это — быть готовой. Я встала на цыпочки, и мне показалось, что это высоко-высоко. Глаза Орфея с радужками чистыми и светлыми, как вода, теперь стали еще страшнее. В них не было ни жизни, ни страха смерти. А что было — этого сказать нельзя, у меня совсем не осталось слов, и я не была уверена, что знала их когда-то.

Я поцеловала Орфея в губы. Нет, не так, я прижалась к нему всем телом и целовала его очень-очень долго, почти как женщина целовала бы мужчину, и это было правильно, пусть и только в тот момент.

Эвридика ищет Орфея. Я нашла тебя, Орфей.

Я занесла нож и вспомнила все, чему учил меня Одиссей. Удар показался мне таким правильным, но сопротивление плоти было сильнее, чем сопротивление ткани.

И все же я сделала это, нож вошел в его шею, и я увидела рубиновую кровь, я вытащила нож, и ее стало очень-очень много. Я смотрела в рану, как смотрят в глаза любимому человеку — со страхом, с надеждой и с принятием. Я сделала для Орфея все, что могла, и рана была похожа на раскрытую, маленькую пасть чудовища. Оно было красным и жадным, оно, казалось, сокращалось. Живое тело приняло мой удар. Меня бросило сначала в жар, потом в холод, и я поняла, что плачу, но это были другие слезы, чем всегда. Тошнота души.