Кофе и полынь (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна (читать книги без сокращений TXT, FB2) 📗
Дядя Рэйвен рассмеялся – тихо, почти беззвучно, а затем обернулся ко мне, снимая очки. Глаза у него были чуть покрасневшими, из-за усталости глубже обозначилась паутина морщинок в уголках, но парадоксально он выглядел моложе, чем раньше… Или, может, изменилась я сама – и больше не видела в нём только друга и ровесника моего отца.
– Я сам с некоторых пор предпочитаю или чай, или чистую воду, хотя и делаю исключение для вашего кофе, – он помолчал, рассматривая меня. Водитель тем временем притворялся уже не просто глухим, немым и глупым слугой, а бездушным механическим устройством. – Что случилось несколько дней назад в особняке? Мне докладывали, но без подробностей.
«Вот как, – пронеслось в голове. – Значит, Паола ему не рассказала… Хотя она, пожалуй, ничего и не знала толком».
– Вы о Кеннете? – спросила я вслух.
Дядя Рэйвен отвернулся к окну; автомобиль как раз покатил с холма, и появилось ощущение, что мы падаем куда-то.
В туман; в ночь.
– Это ведь был не припадок и не желудочная хворь?
– Нет, – вздохнула я, запрещая себе задумываться о самом страшном… о том, чего уже не исправить. – С ним произошло то же самое, что с Мадлен тогда. Помните, когда мы были в «Старом гнезде»?
– О да, – нахмурился он. – Сейчас мальчик в порядке?
– Кеннет часто просыпается по ночам, но в целом он здоров, как подтвердил доктор Хэмптон, – ответила я. И, помедлив, всё же спросила: – Дирижабли… К Бромли действительно направлялись алманские дирижабли?
Вопрос оказался настолько неожиданным, что заставил ощутимо дёрнуться даже дядю Рэйвена.
– Кто вам об этом… – начал он было опасным, низким, холодным голосом, но тут же оборвал себя сам. И улыбнулся: – Иден постоянно заставал меня врасплох подобными вопросами, когда вдруг заговаривал о вещах, знать о которых никак не мог.
Сердце у меня дрогнуло.
Не то чтобы я всерьёз надеялась, что часть про дирижабли мне просто приснилась…
– Значит, направлялись.
– Их было три, все уничтожены над заливом, – ответил дядя Рэйвен и опустил взгляд. Покрутил в пальцах очки, помедлил… Лишь затем продолжил: – Полагаю, вы знаете также, кого следует за это благодарить.
Преодолевая лёгкую дурноту, я кивнула.
– Вы… вы не знаете, что с ним?
– Лайзо Маноле не выходил на связь ни с одним из закреплённых за ним агентов, – произнёс дядя Рэйвен, как мне показалось, стараясь смягчить смысл сказанного интонациями. – Но обломки самолёта, а также… а также неоспоримые свидетельства, которые могли бы подтвердить его гибель, всё ещё не найдены.
«Неоспоримые свидетельства»… Полагаю, он хотел сказать «останки», но пощадил мои чувства.
– Думаете, он может быть жив? – спросила я тихо.
На сей раз выдержать долгий, пристальный взгляд было даже сложнее.
– Чему научила меня моя работа, так это тому, что не стоит делать выводы сразу, особенно если речь идёт о вопросах жизни и смерти, – сказал дядя Рэйвен… нет, маркиз Рокпорт, глава Особой службы. – Особенно если эти выводы не влияют ни на что, кроме душевного равновесия. Иногда нужно иметь силы не перечитывать раз за разом донесение, пытаясь отыскать ускользающие детали и тайный смысл, а убрать в конверт и положить в ящик стола. Всему своё время… И, к слову, о занимательном чтении. Через два дня выйдет статья о дирижаблях над заливом и о сорванных планах Алмании. Я ожидаю известий в том числе и от Лайзо Маноле, но если он не появится, то статью опубликуют как есть. И я должен предупредить, что она написана… в несколько патетическом тоне. Рассчитываю на ваше благоразумие.
– Благодаря Луи ла Рону мне достаточно хорошо известно, как пишутся газетные статьи, – ответила я, не дрогнув, хотя внутри у меня всё сжалось. – Попробую угадать: там будет что-то о «благородной жертве» и «жизни, принесённой на алтарь во имя множества других жизней»?
У него вырвался смешок; кажется, я угадала.
– Так или иначе, статья будет полезна вашему жениху, если он вернётся, – подвёл итог дядя Рэйвен, и я снова вздрогнула, но уже по другой причине: как странно было слышать это «жених» от него! – Если же нет… уместно ли пошутить про достойную эпитафию?
Я сказала, что да, и расплакалась уже в своей спальне, когда вернулась домой.
…А ночью снова искала во сне Лайзо, долго и безуспешно. Проснулась совершенно измотанной; как и в прошлый раз, болела голова, неудачно подвёрнутая нога словно онемела… Да что там, верней сказать, что всё тело ощущалось каким-то избитым.
Но горе теперь стало приглушённым, угас и гнев.
Если раньше я чувствовала себя птицей, беспомощно бьющейся в окно, то в ужасе, то в ярости, то теперь словно бы оделась в стальное оперение.
Может, не такое лёгкое и яркое, зато прочное.
Когда вышла статья, то мне даже хватило сил прочитать её, не изменившись в лице – и сохранять спокойствие, когда ночную атаку дирижаблей обсуждали в кофейне. Луи ла Рон несколько раз спросил, откуда я могла узнать обо всём этом заранее, но, по счастью, он сам был настолько взбудоражен, что не слишком-то и вслушивался в ответы… Трудно его судить: статья, снабжённая детальными рисунками и насыщенная хлёсткими метафорами, и впрямь произвела фурор. Миссис Скаровски даже написала оду «для неизвестного героя»…
Знал бы Лайзо!
А с «жизнью, принесённой на алтарь во имя множества других жизней» я и впрямь попала в точку.
Тем же вечером в «Старое гнездо» наконец заглянул и Эллис, и не с пустыми руками, а с целой стопкой машинописных листов.
– Вот, признание Гибсона, – пояснил он, передавая бумаги мне и подвигая к себе чашку чая – для разнообразия – и тарелку с пирогом. Пирог приготовил лично Рене Мирей и именно для «мсье детектива»: с тех пор как Эллис буквально спас ему жизнь, он полностью изменил своё отношение и не скупился теперь на угощения… Хотя подшучивать над ним и Мэдди не перестал. – Прочитайте сейчас, но учтите, что всё это – большая тайна. Можно сказать даже, что государственная! И, кстати, оцените слог: показания печатал на машинке тот самый Рэндалл, который постоянно вьётся вокруг маркиза и явно метит в его преемники, если не сказать больше. Так вот, в парне явно гибнет писатель! Конкурент, не побоюсь утверждать, великого Монро.
Я, конечно, вежливо улыбнулась, но потом вынужденно признала, что не так уж он шутил.
А история мистера Гибсона оказалась запутанной – и одновременно очень простой.
Всё началось примерно десять лет назад, когда покончила с собой Конни, а её мать, опустошённая горем, полностью отрешилась от мира, отказываясь даже умываться самостоятельно. Во всём этом Альберт Гибсон винил только себя: уступил щедрым посулам, когда нанимался в усадьбу к Каннингу, потом отмахнулся от дурных знаков, не уследил за дочерью и позволил ей попасться извергу на глаза… Самого Каннинга он ненавидел. Чувство это было настолько давнее и сильное, что оно вросло в плоть, стало неотъемлемой частью мира.
Арчи Каннинг – не человек, а чумная крыса, которую надо уничтожить.
Поначалу Гибсон надеялся добиться справедливости законными методами. Но «гуси», которые сперва очень и очень заинтересовались безвременной гибелью бедной девушки и событиями, предшествующими трагедии, вскоре как-то слишком резко переменили мнение и стали говорить, что-де «покойная, вероятно, не отличалась благонравием» и сама была во всём виновата. Газетчики, которые обещали устроить большой скандал, исчезли, так и не выпустив статью… У Каннинга были, разумеется, политические противники, которые с охотой ухватились за этот чудовищный случай, но дело так и ограничилось пустыми посулами.
Гибсон не сдавался. Он продолжал отправлять письмо за письмом в Управление спокойствия, писал в газеты, в парламент… В какой-то момент показалось даже, что победа близка: очередное письмо попало в руки сентиментального генерала, который пообещал добиться аудиенции у самой королевы и сместить наконец Каннинга – а заодно и потопить партию, интересы которой тот представлял.
