Мы в город Изумрудный... (СИ) - Лукин Андрей Юрьевич (книги txt) 📗
— Тотошенька, — сказала девочка. — Бедненький мой, что же эта гадкая ведьма с тобой сделала?
Она подняла свою невесомую нежную руку и погладила его по голове. Отважная, маленькая, родная. И он, это кошмарное чудовище, умеющее только убивать, признающее над собой только одну хозяйку, никому не позволяющее не то что гладить — дотронуться невзначай, покорно прижал уши, закрыл пылающие злобной яростью глаза, подавил рвущийся из груди рык — и стерпел. Прижался к земле, дрожа всем телом, сломал что-то колючее и холодное внутри и позволил ей погладить себя. И ещё, и ещё. И ещё. И ничего в этом не было страшного, ничего унизительного. Всплыла в памяти пыльная степь, беззаботное детство, тепло и уют…
— Я знала, что ты меня найдёшь. Я знала, — она, кажется, заплакала.
Чёрный клык лежал у её ног, косился настороженно на отряхивающегося Льва, прислушивался к тихому голосу, и на душе у него впервые за много, много месяцев было тихо и спокойно.
Троянский лев
«Гнев, о Гудвин, воспой Урфин Джюса, вождя дуболомов, яростный, граду зелёному смертью грозящий…». Перо быстро скрипело по бумаге. Если бы у клоуна был язык, он высунул бы его, но, к сожалению, создатель лишил его столь важной части тела. Эот Линг задумался, погрыз гусиное перо, зачеркнул последнюю строку, исправил сверху, произнёс вслух:
— Изумрудному граду своими войсками принёсший неисчислимые беды… Нет, лучше так: освобожденье принёсший от гнёта Страшилы… От страшного гнёта… М-мых… Принёс избавленье от мягкосоломенной куклы, иголками ржавыми чья голова распухала…
Он в раздражении скомкал испорченный лист и отшвырнул его в сторону. Почему так мало подходящих слов? Почему они никак не желают укладываться в этот чудный, во сне явившийся, столь торжественный и многозвучный размер?
— Линг! Ты где, бездельник? Опять бумагу изводишь? — в походную палатку заглянул сам «яростный вождь дуболомов», успевший уже слегка остыть после очередного неудачного штурма. — Не надоело ещё ерундой заниматься?
— Великие свершения должны остаться в веках, о, повелитель, — без особого почтения отозвался клоун, даже и не подумав встать и поклониться. У него с хозяином давно уже сложились особые отношения. Правда, сам Эот Линг прекрасно чувствовал ту грань, за которую ему переходить не следовало, и при малейшем намёке на высочайший гнев мгновенно гнул деревянную спину в подобострастном поклоне. — Кто-то же должен поведать будущим поколениям правду о ваших подвигах?
— И это, разумеется, будешь ты, — хрипло захохотал Урфин, сбрасывая с плеч порванный в нескольких местах кафтан. — Великим завоевателем тебе не стать, поэтому ты решил сделаться великим брехуном.
— Поэтом, — гордо возразил Эот Линг. — Летописцем эпохи объединения.
— Откуда ты таких слов набрался, маленький негодяй? — удивился Урфин. — Кто тебя всему этому научил?
— Самоучка я, повелитель, — скромно потупился клоун. — Самородок. Своим умом до всего дошёл.
— Сдаётся мне, что я просто извёл на тебя слишком много живительного порошка. Ну-ка, полюбопытствуем…
Урфин взял со стола исписанный лист, прищурил глаза. Свет от рудокопских шариков явно не хватало для нормального освещения. Но после случая с обгоревшими дуболомами, любой открытый огонь в осадном лагере был строго настрого запрещён.
— Это ещё не окончено, — заметил Эот Линг. — А вот здесь я про создание дуболомов написал.
Урфин усмехнулся, взял другой лист:
— «Так он трудился упрямо с утра и до ночи, стружку рубанком снимал многоострым умело, верен расчёт его был и намеренье твёрдо. Первый солдат на исходе недели явился, а через месяц десяток уже был построен». Красиво звучит, хоть и приврал ты немного. Вот что, самородок, бросай-ка ты свою мазню, поручение у меня к тебе есть.
— Я весь внимание, о, повелитель.
— Как совсем стемнеет, отправишься с Гуамом в город. И не морщись, не морщись, ничего тебе не сделается.
— Он меня опять своими когтями исцарапает.
— Переживёшь. Ты же деревянный, тебе не больно. Встретишься в городе с неким Руфом Биланом, смотрителем дворцовой умывальни. Филин уверяет, что его точно можно подкупить. Он, похоже, сам этого с нетерпением ждёт. Обещай ему всё, что угодно, но сделай так, чтобы он согласился открыть в нужный момент городские ворота. Всё ясно?
— Так точно, о хитроумный. Дозволено ли будет спросить, что у тебя с ногой, повелитель? Почему ты хромаешь?
Урфин поморщился, сел на стул и с наслаждением стянул сапоги.
— Сегодня во время штурма, какой-то идиот в зелёных очках швырнул со стены камень и ушиб мне левую пятку. Я сгоряча и внимания не обратил, но болит всё сильнее.
— Войны без жертв не бывает, — философски заметил клоун. И добавил, выходя из палатки: — Камнем в пяту поражён хмуроликий воитель.
Вылетевший следом сапог, угодил в дремлющего перед входом Топотуна.
На стенах города пылали факелы, поблескивали шлемы часовых. Упрямые горожане сдаваться не собирались. После того, как удалось отразить семь приступов, даже самые робкие из них уверились в том, что город неприступен, и врагу придётся отступить несолоно хлебавши. Страшила Мудрый, который, как известно никогда не спит, облокотившись на зубцы надвратной башни, задумчиво смотрел вдаль. О чём он размышлял, какие мысли бродили в его набитой булавками голове — кто знает. На улицах было тихо, лишь изредка перекликались сонные стражи-ополченцы.
В этот поздний час, на краткий миг заслонив яркие звёзды, над городом беззвучно пронеслась большая крылатая тень. Филин Гуамоко, сжимая в лапах маленького шпиона, возвращался в лагерь.
— Крылья раскинув, там филин парит в поднебесье, крепко когтями сжимая отважного Линга, — бормотал вполголоса клоун, вглядываясь во мрак. Где-то внизу белела палатка повелителя, темнели застывшими громадами дуболомы. — Охо-хо, тяжела ты, шпионская служба.
— Руф Билан трус и подлец, каких свет не видывал, — докладывал он Урфину спустя десять минут. — Ворота нам не откроет. Побоится. Сообщников у него верных нет, все его дружки — такие же ни на что не способные трусы. Фарамант охраняет ворота даже ночью. Билану он не по зубам. Смотритель умывальни отважен только на словах.
— Боюсь, без помощи изнутри мы город не захватим, — угрюмо признался Урфин. — Я не ожидал такого упорного сопротивления. Что-нибудь ещё?
Клоун невесело (впрочем, по-другому он и не умел) оскалился:
— Билан сообщил, что Страшила отправил к Железному Дровосеку ворону Кагги-Карр с просьбой о помощи.
— Дуболомы с дровосеком могут и не справиться, — кивнул Урфин. — Он очень силён.
— А ещё дней через пять должен подойти из дальнего леса Смелый Лев. Все в городе уверены, что он приведёт с собой большую стаю тигров и волков.
— Значит, мы должны захватить город до того, как они подойдут.
— Но как, о, повелитель? Я бы и сам открыл ворота, но у меня на это не хватит сил.
— Смелый Лев, говоришь? — Урфин сверкнул глазами из-под густых бровей. — Что ж, это нам на руку. Появилась у меня одна задумка. И если она сработает, у нас всё получится. Вот что, клоун, там дуболомы местных жителей отловили… Поговори с ними — с жителями, разумеется, не с дуболомами, — успокой и скажи, что нам нужны доски и брёвна. Пусть везут немедленно.
— Реквизируем для нужд армии?
— Купим, — поправил Урфин. — Мы всё купим. Это ведь теперь наши подданные.
Армия коварного завоевателя уходила. Говоря точнее, бежала. Ещё вчера казалось, что Урфин Джюс готовится к очередному штурму, ещё вчера деревянные солдаты воинственно потрясали дубинами чуть ли не у самых ворот, и вдруг — такой конфуз. Побросав всё лишнее, непобедимое (и непобедившее) войско скрылось в ночи. Сначала на городских стенах никто не понимал причины столь поспешного отступления. Страшила даже заподозрил подвох, какую-то военную хитрость, на которую, как он полагал, вполне способен коварный завоеватель. Но вскоре стражники над угловой башне победно закричали, принялись размахивать факелами и копьями, затем и другие защитники подхватили торжествующий крик:
