Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ) - Кисель Елена (книги бесплатно TXT) 📗
Нюкта-ночь появляется нечасто – зато с материнской обольстительной улыбкой. Шуршит покрывалом, заверяет, что никогда не сомневалась во мне. Каждый раз желает покойного сна, будто знает, что сплю я – хуже некуда, несмотря на усталость и все ухищрения Гипноса.
Перед глазами – пасть за железными дверями. Бесконечный зев, из которого лезет ядовитое «рано или поздно». Трясутся хрупкие подпорки – вот-вот с корнями вырвутся, а тогда обрушится, погребет… подхватить! А, нет. Над головой – потолок спальни. Ломится чернота в двери, поднимаются куски гниющей плоти, отковывают выжигающий нутро дотла серп: «Скучал, сынок?» – упереться руками, удержать открывающиеся створки… Где я? Опять в спальне.
И так по полтора десятка раз за ночь, ночи здесь меряют по колеснице Нюкты: покинула свой дворец – значит, можно на отдых. А кому и не на отдых: в подземном мире ночная жизнь кипит поживее, чем в верхнем.
Тартар изматывает хуже Эвклея и бесконечных визитеров. Среди узников неладно. Всей мощью колотятся в тюрьму, которую Гефест еще не до конца отделал. Тартар валится незримой ношей, которую не сбросить с плеч, он повсюду: в мегароне во время визитов, на колеснице, когда объезжаю мир, на площадке, если выпадает шанс поразмяться на мечах с Танатом. На ложе, на пиру, на совете…
– Ты упрямый, невидимка… ты справишься.
Я уже почти не чувствую, как она гладит меня по плечу. Касания слишком легки, плечи слишком нечувствительны…
– Выпрямь спину, – бурчит Эвклей. – Чего согнулся – не старик еще!
Стикс, наверное, полагает так же: наносила пару раз визиты вежливости и косилась странно. Сама прямая, как копье проглотила, а я сутулиться только больше стал – небось, так и хочется суровой титаниде взять дубину и выпрямить Кронида.
Помню, своих детей она за осанку дергала немилосердно.
Стикс приглашала побывать у нее во дворце, когда буду осматривать Элизиум. Переспросил:
– Осматривать что?
Посмотрела еще более странно – ну и Хаос с ней, можно будет у Гипноса узнать или у Гермеса.
Немезида и Мнемозина явились вскоре после второго посещения Стикс, почти одновременно. Возмездие и Память, в глазах у обеих богинь стыло вежливое равнодушие – холоднее Стикса. Немезис – тонкогубая, остроглазая, сварливая тетка, тут же подала жалобу на Эриний – хлеб, мол, отнимают, вернее, нектар и амброзию. Нашлись еще мстительницы…
– Это она чтобы тебя позлить, невидимка, – сочувственно протянула Ананка. – Сама-то с Эриниями в кости играет и притираниями делится, лучшие подруги.
Мнемозина-память была тиха и незаметна и больше уделяла внимание не новому царю, а покрытой воском дощечке в руках. Костяной стилос выводил по дощечке непонятные письмена, сама Мнемозина – серый пеплос, серый гиматий, вся повадка так и кричит: «Я – невзрачная мышка, не трогайте меня никто» – глаза только раз и подняла. Засвидетельствовать счастье от того, что лицезреет своего Владыку.
Лучше бы так и не отвлекалась от таблички со стилосом. Один взгляд Мнемозины насторожил меня больше всего стигийского бестиария, и до вечера мне не сиделось на резном ясеневом кресле, заменявшем трон (трон Гефест обещал отковать сразу же, как малость разберется с делами).
– Тревожишься, невидимка, - понимающе протянула Судьба.
– Видел ее глаза.
– И что же в них?
Там слишком ясно написано «Мы с тобой еще встретимся»…
Эврином – божок, пожирающий мясо с костей усопших, прячет в поклоне острозубую ухмылку. Кивают, как старому знакомому, кровопийцы-Керы, что выдирают тени из мертвых на поле боя. Застенчиво блестят окровавленными зубищами.
У троноса опять – Эвклей, лысина сверкает почти как золото, Керы при одном виде распорядителя испаряются тут же – надо будет узнать, может, он и их что-нибудь таскать заставлял.
– Что?
Это вслух. В глазах – правдивое: «Что еще?!»
Пылает Флегетон – мигает подслеповато и недоуменно, и его прибила энергия суеты во дворце. Колесница ждет у входа, Аластор сходу пытается цапнуть вредного распорядителя – знает, что тот не даст как следует прокатить возницу, займет разговорами, потребует там притормозить, а тут остановиться…
– Вот, значит, ворота мы поставили. На алмазных столпах! Тени – и те любуются. Алмазов-то нанесли из твоих копей – некуда было девать. Там еще два таланта осталось…
– Какие копи?
– Западные, где пленные великаны колотятся.
– Какие великаны?!
– Двадцать ночей назад тебе говорил – я же их туда и пристроил. Значит, с дворцом судейским, который у Белой Скалы. Там строительство начали. Что – «на кой»? Тени судить! Правда, чего с грешниками делать – это не ясно пока, надо какие-то муки попробовать…
«На тебе и попробую», – мрачно прыгает в мыслях.
Интересно, Посейдон и Зевс – тоже так… со своим владычеством?
Квадрига мечтает сорваться на полную силу – дать волю ногам. Квадрига слышит мысли хозяина.
Бухает смехом Тартар: «Что, Кронид, взял? Получил жребий – кушай не обляпайся!»
Подозрительный, мрачный взгляд сверлит спину, толкает в грудь, я знаю, что это, это – мой мир, тот, который не собирается быть моим миром. Это он скалит зубы и старается попасться крупными камнями под колеса моей колесницы, он вливает свинец в двузубец, и мне временами кажется, что я сам бегу в упряжи своей же колесницы, а мир – гикает и бьет вожжами, чтобы бежал быстрее.
Изматывающая колесничная гонка по полям асфоделей, называющаяся – правлением…
– Тут останови. На дорогу плит не хватает, надо бы кого-нибудь направить – чтобы вырубили и доставили.
– Тени эти… под ногами путаются. Стонут, тоже, непонятно, что им надо…
– Правь ровнее! Мне все брюхо растрясло. Правее, правее закладывай!.
– Герионовы коровы опять как у себя дома по нашим лугам гуляют. Асфодели жрут, заразы. Доколе!
Улыбается Нюкта, выезжающая со своей колесницей в небо.
– Приятного отдыха, повелитель!
«Спи, милый мальчик!» – насмешливо слышится из ее глаз – знает же, что не усну…
Дыхание почивающего Эреба – вот кто дрыхнет всем на зависть! – долетает от дворца Ночи даже и сюда.
Клубится огненная полутьма. Эвклей рядом аппетитно чавкает очередной лепешкой.
– Правильно, к Коциту, к Коциту заворачивай. Там у нас шестнадцать кузниц – обязательно надо посмотреть…
– А над кладовыми я гидру посадил. Дочку этой… Кампе. Ну, которая Тартар охраняла, значит.
Гермес, олимпийский вестник, объявляется из пустоты, хлопает белыми крыльями над ухом.
– Владыка…на пир к брату не пожалуешь?
Со свистом несется к выходу, по лицу прочитав ответ.
Ритуал отхода ко сну в последнее время один и тот же: двузубец – в угол с размаху, меч – в другой угол, багровый плащ – как тряпку, в ноги, а хитон можно не снимать. Упасть, всем телом чувствуя тяжесть жребия, прикрыть глаза – в ожидании: когда-то привидится черная бездонная пасть и раскачивающие дверь руки?
И ожидание не обманывает – бездна приходит исправно.
На поверхность в первый год правления я так и не наведался.
***
– Уфф, Владыка, а я-то тебя во дворце обыскался!
Гермеса подземный мир не давил, этого в Тартар сунь – а он все таким и останется: встрепанным, вертлявым, наглым и с обаятельной косинкой в глазах. Подольше посмотришь в эту косинку – а в ней пропасть звездного света, море искренности и дружелюбия.
Скульпторы рвут на себе волосы: изваять такое попросту невозможно. Как и манеру казаться мальчишкой-шутом, несмотря на фигуру атлета и олимпийскую красоту.
– Зря, – сказал я, не оборачиваясь.
Вестник подловил меня на уступе, с которого открывался вид на мир. С этого уступа я в последнее время не слезал: торчал там все больше под невидимостью, избегая дурных визитеров (и Эвклея). Седобородому Харону пришлось, исходя злобной пеной, подвинуться и уступить место царю, а то ведь как старшему Крониду вотчину свою осматривать?
