Девочка в стекле - Форд Джеффри (читать хорошую книгу TXT) 📗

Именно в ходе размышлений над этим трудом Шелла осенило: нужно изменить мою национальность. К тому времени я уже прожил у него достаточно, чтобы подыскать для меня роль в его бизнесе. И Шелл придумал ее — роль мистического помощника, одно присутствие которого увеличивало шансы на встречу со сверхъестественным.

Тогда он сформулировал это так:

— Цвет твоей кожи мы не в силах изменить, а потому изменим твое место рождения. Начиная с этого дня ты будешь индусом.

— Но я понятия не имею, кто такие индусы и что они делают.

— Верно, — согласился он. — Но этого не знает и никто другой. Может, им придет в голову Гунга Дин, [11] или смуглый человек на спине слона, или — если тебе удастся сыграть эту роль — свами в тюрбане, одно присутствие которого стирает границу между жизнью и смертью.

— Неужели люди поверят?

— Диего, был такой знаменитый китайский маг по имени Чань Линь Су. В его программе был трюк под названием «Ловля пуль». Пистолеты заряжались двумя пулями, которые помечали зрители. Два снайпера из углов сцены стреляли в Су. Раз за разом он ловил эти пули на китайскую тарелку. Однажды — на восемнадцатом году исполнения трюка — в пистолете что-то сломалось, и он выстрелил по-настоящему. Пуля попала прямо в Су, и он, смертельно раненный, рухнул на сцену. Его доставили в больницу, и там обнаружилось, что он вовсе и не китаец, а некто Уильям Э. Робинсон. Никто даже не подозревал этого, потому что Су слишком часто говорил по-китайски. А может, это был и не китайский, а просто тарабарщина. Но у Су был восточный костюм, прекрасные декорации и приспособления, хороший грим.

Я никогда по-настоящему не задумывался, что от меня потребуется для перевоплощения в свами, да, откровенно говоря, меня это и не волновало — страшно хотелось участвовать в сеансах. Но я вынужден был признаться Шеллу:

— Я не знаю, с чего начать.

— Предоставь это мне.

Он направился прямо в свой кабинет и позвонил оттуда по телефону.

На следующее утро мы с Антонием сели на поезд из Порт-Вашингтона до Ямайки, а там пересели на поезд до Кони Айленда. Поздним утром мы добрались до ворот Пятицентовой империи [12] у моря. Я там прежде никогда не бывал, а Антонию это место было знакомо. Оглянувшись, он заявил:

— У этого местечка довольно захудалый вид. Я помню его в прежние времена. Какое оскудение. «Роняй и ныряй», «Красный дьявол», гонки Бен Гура, Хула-Хула Лэнд и обед у Стубенборда. Господи Иисусе, это теперь чистая помойка.

Мы прошли по Бауэри [13] до Мирового цирка Сэма Вагнера. [14] Антоний дал мне два десятицентовика, велел зайти внутрь и найти Чандру.

— Он знает, что ты должен прийти, — сказал Антоний.

— А ты со мной не пойдешь?

— Я бы пошел, малыш, но боюсь увидеть этих ихних идиотов. — Его пробрала легкая дрожь. — Мне при виде их выть хочется. А я тут буду стучать по силомеру — когда закончишь, ищи меня там.

Я нашел Чандру, князя свами, но перед этим немного поглазел на Лаурелло, человека с вращающейся головой, и Пипо и Зипо, непревзойденных идиотов. Чандра оказался маленьким, сурового вида человечком: он сидел, скрестив ноги, перед бархатным занавесом. На нем был тюрбан и что-то вроде накидки. Чандра наигрывал на каком-то удлиненном, напоминающем флейту музыкальном инструменте с раструбом на конце. Он дудел в эту штуковину, и под звуки странной музыки из плетеной корзинки, стоявшей в нескольких футах перед ним, поднимала свою голову с капюшоном огромная кобра.

Зрителей вокруг него не было, поэтому я подошел, держась подальше от змеи, и сказал:

— Извините, мистер Чандра, меня к вам прислал Томас Шелл.

Он медленно отнял от губ свою флейту, но голову ко мне не повернул. Взгляд его был прикован к змее, но глаза молниеносно стрельнули в меня. Потом Чандра положил флейту и поднялся одним гибким движением. Когда он встал, змея вернулась в корзинку.

— Иди за мной, — сказал он с заметным индийским акцентом, отодвинул занавес и повел меня вниз, в большую гардеробную.

Когда мы оказались в этом помещении, Чандра повернулся и посмотрел мне прямо в глаза — взгляд у него был пронзительный, и мне даже стало не по себе. Он сложил губы трубочкой и сделал выдох, и когда воздух вышел из Чандры, он вдруг изменился. Прежде чем он сделал новый вдох, мне стало ясно (хотя пару секунд назад я об этом даже не догадывался), что он явно никакой не индиец, а белый человек, чья кожа покрыта каким-то темным красителем. Он внезапно улыбнулся:

— Ну как там дела у этих двух мозгокрутов, с которыми ты живешь?

К собственному удивлению, я смог только кивнуть в ответ.

— Значит, Томми хочет, чтобы я сделал из тебя свами? Запросто, малыш. Сделаем.

ТУЗ ЧЕРВЕЙ

На следующий вечер мы с Антонием и Шеллом поехали во Флэтбуш [15] на поминки. Не успели мы войти в прощальный зал похоронной конторы, как раздались крики «Томми!» и «Генри!». За то время, что я провел с Морти, у меня создалось впечатление, что среди всякого рода циркачей с Кони-Айленда, магов и аферистов во всем городе Шелл был чем-то вроде знаменитости. Многие старожилы все еще называли Антония Генри — это и было его настоящее имя, Генри Брул. Сценический псевдоним Антоний Клеопатра он взял себе больше двадцати лет назад, увидев постановку одного бродвейского цирка о знаменитых любовниках древности. Он не возражал, когда его называли «Генри» — только улыбался и обнимался со всеми подряд. Меня представляли как малыша, или Диего, или Онду, и моя самоидентификация скакала туда-сюда как сумасшедшая.

Кое-кого из присутствующих я знал: Сала Кутса, мага, известного под именем Волшебник Салдоника; Хала Изла, страдавшего редкой врожденной болезнью — волосатостью: волосы покрывали его тело от головы до самых пят; Мардж Темплтон толстуху; Пиви Данита, жалкого афериста, который устраивал лохотроны и карточное обувалово по всему Нью-Йорку; мисс Белинду — женщину-мага, в номере которой участвовало двадцать голубей; Джека Бантинга, безногого мальчика-паука, который ходил на руках и мог перекусить серебряный доллар. Были тут и другие: Капитан Пирс, отошедший от дел престарелый метатель ножей, и Хэп Джекланд — гик, [16] а по совместительству коммивояжер, торгующий обувью.

Народу было — не протолкнуться. Морти лежал посреди зала в гробу, среди букетов и венков, но обстановка там царила далеко не скорбная. Неутихающий шумок разговоров время от времени перекрывался взрывами пронзительного смеха. Иногда кто-нибудь из провожающих подходил к гробу, проводил у него несколько мгновений и отходил прочь, вытирая глаза.

После первых представлений Шелл прошептал мне: «Сначала главное» — и кивнул в сторону гроба. Мы подошли к нему вместе, и по мере нашего приближения я чувствовал, как все сильнее сжимается желудок. Я видел смерть и прежде, когда был младше и жил вместе с братом на улице. Перспектива ее безвозвратности пугала меня, и никакие науки, никакой интеллектуальный идеал не могли стать противовесом этому ужасу. Должно быть, Шелл почувствовал, как трудно мне стоять так близко к мертвецу, и легонько приобнял меня за плечи.

Морти лежал, нахмурившись, чего я не помнил за ним в жизни. Даже в личине Чандры, когда серьезные манеры были неотъемлемой частью его роли, он никогда не позволял этой торжественности съехать в негатив. Как он однажды сказал мне: «Слушай, малыш, никто не приходит сюда, чтобы посмотреть, как я за грош буду нюхать дерьмо. Свами обычно не должен шутить, острить, но тут нужно знать меру и не скатываться в печаль или злобу, потому что тогда твоя публика решит, что ты их осуждаешь. Ты должен быть метафизической загадкой, но не всемогущим господом. Понял?»