Трафарет вечности - Костромина Елена (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
— Приношу ей, пусть развлекается, — сказал Кузя, — а то просто вянет, если рвать нечего. Свежие больше любит. Пожелтей.
Одолень-трава медленно, но верно одолевала большой стеклянный колпак, коим была накрыта во избежание эксцессов.
— Может железным накрыть?
— Железный она в два приема одолеет. Забыл, что она со свинцовым сотворила?
Федор усмехнулся и кивнул. Удержание одолень-травы на одном месте было хитрым искусством.
Папоротник набил бутоны и, явно, собирался в этом месяце цвести. Петров крест светился в полутьме оранжереи, как аметист. Плакун-трава, тихо всхлипывавшая в своем уголке, при виде людей разразилась бурными рыданиями.
Федор, не обращая внимания на все эти чудеса, прошел в дальний угол подвала. В нем было сделано несколько ниш, отгороженных крепкими стальными решетками. В одной из них сидел мальчишка, сжавшись в комок и закрыв голову руками. Вокруг него, участливо поглаживая его по плечам и голове, стояли молодые мандрагоры, периодически переговариваясь пронзительными голосками.
При виде Федора мандрагоры быстренько разбежались по своим горшкам и закопались для надежности. Беляев шикнул на зазевавшихся так, что те бросились закапываться в один горшок все месте. Подойдя к нише, он выдернул застрявшую между прутьями особо толстую мандрагорку, что уже начала истерически повизгивать, метко бросил ее в пустующий горшок, открыл замок и вошел в загончик:
— Пришел в себя?
— Да… — юноша поднял голову, заглянул Федору в глаза, но увидел в них только холодную насмешку, — Пожалуйста, заберите меня отсюда!
— Тебя кто-то обидел здесь? — участливо спросил Федор.
— Нет… Просто они очень…
— Кто? Здесь, кроме тебя никого не было, — доброжелательно сказал врач.
— Эти кусты… Они хотели меня съесть!
— Эти кусты? Они же растения, растут в горшках, — Федор улыбнулся.
— Они вылезают из горшков. Они все время орали, я чуть с ума не сошел…
— Такое бывает… при таких наркотиках, какие ты употребляешь.
— И еще… Еще этот кот… Что сидит на дубу! Он все время рассказывал какие-то сказки, про крыс, про мумии, про каких-то ужасных богов…
— Успокойся, здесь нет никакого дуба. И кота никакого нет!
За спиной Федора неслышно возник дуб, окованный золотой цепью и погрозил юноше ветвями. Кот, спящий на цепи, обмотанной вокруг ствола дуба, зевнул, открыв черно-розовую пасть, при этом обнажились здоровенные клыки.
— Ненавижу Пушкина! — застонал мальчишка, — Помогите мне, — он просительно заглянул в глаза врачу, — Пожалуйста! Они приходят! Кот хотел меня съесть! Он пролезает сквозь прутья…
— Сейчас я отвезу тебя к отцу. Он очень волнуется за тебя. Он поможет тебе вылечиться.
Федор сделал паузу, давая мальчишке насладиться ощущением покоя и обещанием безопасности, а затем, как ни в чем не бывало, продолжил:
— Но если ты еще раз притронешься к игле, эти маленькие кустики вместе с котом придут и сожрут тебя живьем… Ты меня понял?
— Да, да! Я больше никогда не стану колоть эту дрянь!
— Вот и отлично, — Федор протянул руку и, взяв за плечо, поднял съежившегося подростка с пола, — Поехали!
Приехав в Петербург и возвратив юную неприятность в лоно семьи, Федор смог вернуться к более серьезной проблеме — Леониду.
Леонид лежал в одиночестве в частной палате и, задумчиво смотрел в потолок, когда к нему вошел Федор.
— И что? — безжизненным тоном спросил Леонид, вместо приветствия, — привез ты меня сюда…
— Не хочешь лечиться — выпущу, — ответил Федор.
— А смысл? Лечиться? Для чего?
— Жизнь не закончилась, Леня.
— Закончилась.
— Для тебя еще не закончилась. Для Марины… Ты думаешь, ей приятно было бы знать, как ты тратишь свою жизнь?
Леня, как змея, развернувшая свои кольца и метнувшаяся на врага, вскочил с кровати и бросился на Федора. Врач легко отразил атаку бывшего спецназовца и ловко швырнул его на кровать.
— Не дорос ты еще, драться со мной, — без малейших признаков превосходства, а просто констатируя факт, сообщил Федор.
— Это точно, — согласился Леонид, — В морду тебе дать не выйдет.
Федор отстраненно согласился:
— Не выйдет.
— Ты понимаешь, что я люблю ее?
— Понимаю, — кивнул Федор.
— Что ты понимаешь! Вот ты… Ты ведь колдун?
— Можно сказать и так, — ответил Федор, не желая вдаваться в тонкости.
— Можешь сделать так, что бы я ее разлюбил? Что бы каждую секунду ее не вспоминал?
— Хитрое дело… — задумался Федор, затем принял решение, — Я могу лишить тебя способности любить вообще. Любить всем сердцем. Привязываться.
— Вообще никого не смогу полюбить?
— Вообще. А взамен, могу дать тебе какую-нибудь другую способность. Талант актера. Или сногсшибательную привлекательность для женщин. Или сразу обе этих способности.
— Врешь, — протяжно, как как-то по-детски, сказал Леонид, — Не бывает такого.
— Бывает еще и не такое.
Леонид поерзал, встал на ноги и подошел к окну, на Федора он не смотрел.
— Хм… А зачем мне привлекать женщин, если я их любить не смогу?
— Ты их душой любить не сможешь. А так… пожалуйста. Увлекаться, увлекать за собой…
— Нет, это я понял… А смысл?
— Закрыть пустоту в душе.
— О! Это ты прав… Только она уже есть… Пустота…
— Та пустота — другая. Так что — решай.
— Прямо сейчас?
— Да, — кивнул Федор, — прямо сейчас.
— Знаешь, что… Наверное, ты прав. Любовь — это такая мука… Давай, забирай!
— Дай мне руку.
Леонид протянул Федору руку, тот крепко взялся за нее и, используя прикосновение, как проводник, мощным мнемоническим толчком лишил мужчину сознания. Остальное было делом довольно обычным — Федор закрыл участки подсознания Леонида, отвечающие за глубокие эмоциональные привязанности, оставив только его родителей и самых близких друзей. Актерский талант разбудить было довольно просто — Леонид и так был талантливым художником, немного простимулировать этот участок мозга не представляло никаких трудностей. Ну, а насчет привлекательности для женского пола — здесь и стимулировать ничего не требовалось, великолепная мужская красота Леонида вовсе никуда не делась, а шрамы лишь добавили ему загадочной притягательности.
Когда Леонид очнулся, он ощутил странную пустоту и легкость. Образ жены потускнел и был просто воспоминанием, а не открытой, ноющей раной. На тумбочке Леонид увидел визитную карточку небольшого театра. Через месяц он уже вышел на сцену в первом спектакле в своей жизни.
Единственное, чего не стал делать Федор — это блокировать воспоминания о счастье с Мариной. По этой ли, по какой-либо другой причине, но Леонид не мог жить в одиночестве в своей квартире. Помучившись в разных местах, он как-то заехал к Кузе, где по обыкновению, пребывал Федор. Разговор сошел на невозможность найти нормальную комнату и, в конце концов, Леонид поселился на кухне Фединой коммуналки.
Глава 2.
Известный актер с интересом смотрел на Федора, ожидая традиционной шпильки.
— Впечатлил? — с ехидцей спросил Федор, зная многочисленных возможностях приятеля.
— О-ой! Такой, говорит, камасутры и в кино не видывала. Как твой шеф на этой табуретке спит, непонятно! — лениво потянувшись и встряхнув головой, ответил Леня.
Федора он традиционно представлял своим дамам как художественного руководителя театра.
— Самому непонятно, — меланхолически согласился Федя и вошел внутрь, закрыв за собой дверь.
В единственном свободном углу, под окном комнаты, стояло антикварное угловое канапе. Другой мебели, хотя бы минимально пригодной для сна, в комнате не было. Как бы подтверждая эту мысль, на канапе была постелена свежая простыня. Бросив на пол сумку, врач повернулся к висевшим в углу иконам и кивнул им, здороваясь.
Комната Федора была большой, как банкетный зал, угловой с тремя окнами, светлой и, даже, когда-то, просторной. Но теперь… Простенки между окнами и стены у двери были заняты двумя высокими платяными шкафами в стиле ампир, и огромным французским буфетом, заставленным статуэтками расписного фарфора и безе, расписной фарфоровой и нежнейшей хрустальной посудой, немецкими пивными кружками, эмалевыми кубками и золотыми графинами. Оставшиеся стены были заняты тремя старинными книжными шкафами, в свою очередь заставленными книгами, забитыми под завязку офортами, гравюрами, художественными альбомами. На середине комнаты стоял бескрайний, как пшеничное поле, письменный стол, инкрустированный дорогим деревом, на ножках в виде драконьих позолоченных лап. Вокруг стола стояло три итальянских кресла XVII века. Но все это было еще пол беды.
