Полые холмы. Жизнь Мерлина - Стюарт Мэри (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Я стоял над телом человека, которого предал, который был другом моему отцу Амброзию, верховному королю. И вспоминал, как герцог явился ко мне просить подмоги в деле с его молодой женой и как он мне сказал тогда: «Я сейчас не многим мог бы довериться, но тебе доверяю. Ты — сын своего отца». А я молчал в ответ и только смотрел, как от пламени в очаге ложатся красные, будто кровавые, отсветы на его лицо, и только выжидал случая, чтобы привести короля к ложу его герцогини.
Это один и тот же дар: видеть духов и слышать голос богов, слетающихся к нам, когда мы приходим в мир и когда его покидаем, но дар этот столько же от света, сколько и от тьмы. Видения смерти могут являться с такою же отчетливостью, как и видения жизни. Невозможно ведать будущее и быть свободным от призраков прошлого, вкушать славу и довольство, не испытывая мук и угрызений за свои прежние дела. То, чего я искал у тела убитого герцога Корнуолла, не принесло бы мне ни утешения, ни душевного покоя. Такому человеку, как Утер Пендрагон, который убивает в открытом бою под открытым небом, тут и думать было бы нечего: покойник и покойник. Но я, доверившийся богам так же, как герцог доверялся мне, знал, подчиняясь их велению, что должен буду за это расплатиться сполна. Поэтому я шел сюда, даже не питая надежды.
Горели факелы. К моим услугам был и свет, и огонь. И я был Мерлин. И я хотел говорить с ним, мне ведь уже приходилось вступать в общение с умершими. Я неподвижно стоял, следя за мятущимися факелами, и ждал.
Постепенно в крепости смолкли голоса и наступила тишь: все уснули. За окном вздыхало и ударяло в стену море. Под сводами проносился ветер, и папоротники, выросшие вверху из трещин в стене; шелестели и бились о камни. Пробежала, пискнув, крыса. В факелах, пузырясь, кипела смола. Сквозь запах дыма я различал сладковатый смрад смерти. Монеты на глазах мертвого, мигая, тускло отражали свет факелов.
Время шло. Глаза мои, устремленные на огонь, слезились, боль в руке была как въевшаяся цепь, не отпускавшая меня из тела. Дух мой оставался скован и слеп, как мертвец. Я улавливал мимолетный шепот, обрывки мыслей уснувших стражей, в них было смысла не больше, чем в звуке их дыхания или в скрипе кожи, в бряканье металла, когда они со сна слегка шевелились. Но помимо этого — ничего. Вся сила, снизошедшая на меня в ту ночь в Тинтагеле, исчерпалась с убийством Бритаэля, оставила меня и действовала теперь, как я полагал, в теле женщины. В теле Игрейны, которая в эту самую минуту лежала рядом с королем в неприступных древних стенах замка Тинтагел, что высился прямо над морем в десяти милях к югу от Димилиока. А я был бессилен. Воздух стоял стеной и не расступался передо мною.
Один из стражей, ближайший ко мне, пошевелился, рукоять его уставленного в пол копья скребнула по камню. Резкий звук нарушил тишину. Я невольно взглянул в его сторону: молодой страж смотрел на меня.
Он стоял, весь напряженный, вытянутый, как древко его копья, кулаки, сжимавшие смертоносный стержень, побелели. Из-под густых бровей, не мигая, смотрели два горячих голубых глаза. Я узнал их, и меня словно копьем пронзило: глаза Горлойса. Это был Горлойсов сын Кадор Корнуэльский, он стоял между мной и мертвым и смотрел на меня неотступно, с ненавистью.
Утром тело Горлойса увезли на юг. Сразу после похорон, рассказывал мне Гайдар, Утер должен был вернуться к своему войску под Димилиоком и выждать тут, пока можно будет сыграть свадьбу с герцогиней. Ждать его прибытия я не собирался. Я распорядился доставить мне припасов, привести коня и, не слушая убеждений Гайдара, что я еще не окреп для путешествия, отправился в одиночестве под Маридунум, где в холмах находится пещера, которая по обещанию короля будет, что бы ни случилось, всегда принадлежать мне.
3
За время моего отсутствия в пещере не побывал никто. И неудивительно: ведь окрестные жители считали меня магом и боялись, к тому же всем было известно, что холм Брин Мирддин пожалован мне в собственность самим королем. От мельницы, свернув с главной дороги в узкую долину, ведущую к пещере, которая заменила мне дом, я ехал, не встречая ни живой души, не увидел даже пастуха, обычно пасшего овец на каменистых склонах.
В нижнем конце долины густо рос лес; дубы еще шелестели прошлогодними пожухлыми листьями, каштан с платаном жались бок о бок, норовя перехватить друг у друга весь солнечный свет, между белесыми стволами буков там и сям чернел глянцевитый остролист. Выше деревья начинали редеть, тропа карабкалась по крутому склону, слева, глубоко внизу, бежал ручей, а справа уходил отвесно к небу травянистый откос с языками осыпей, увенчанный поверху грядой голых скал. Трава была еще по-зимнему бурой, но под прикрытием ржавого прошлогоднего папоротника проблескивали ярко-зеленые листья пролески и готовился зацвести терновник. Где-то блеяли ягнята, и их голоса да свист ястреба-канюка в высоте над скалами и хруст старого папоротника под усталым копытом моего коня. — вот и все звуки, нарушавшие общее безмолвие. Здравствуй, дом, простота и покой.
Жители не забыли меня и, как видно, слышали, что я должен вернуться. Когда в зарослях терновника у подножия скалы я слез с коня и отвел его под навес, там нашел я свежую папоротниковую подстилку и мешок с овсом на крючке за дверью, а когда поднялся на площадку перед входом в мою пещеру, у бившего из-под скалы источника меня ждал сыр и свежевыпеченный хлеб, завернутый в чистую тряпицу, и бурдюк местного слабого и кислого вина.
Источник был крохотный — одна прозрачная струйка, выбивавшаяся из трещины сбоку от входа в пещеру. Вода, иногда низвергаясь маленьким водопадом, а в другие времена только сочась по зеленому мху, стекала в круглое углубление, выдолбленное в плоском камне. Над источником из папоротниковых зарослей выгладывала статуя Мирддина — бога крылатых воздушных пространств. Вода струилась прямо из-под его растресканных деревянных стоп, и на дне каменной чаши, в которую она собиралась, поблескивал металл. Я знал, что вино и хлеб, как и монеты, брошенные в воду, предназначались столько же мне, сколько и богу Мирддину; в сознании простых людей и я сам уже стал преданием здешних холмов, их божеством во плоти, которое появляется и исчезает свободно, как воздух, и приносит людям исцеление.
Я взял у источника всегда лежавший там кубок из рога, наполнил его вином, плеснул часть к ногам бога, а остальное выпил сам. Бог разберется, был ли то просто привычный жест или же в нем содержалось нечто большее. А я, вконец измученный дорогой, не мог сейчас об этом размышлять или сотворять молитву, я выпил для бодрости, только и всего.
По другую сторону от входа в пещеру на россыпи камней росли молодые дубки и рябины, и в летнюю пору эта маленькая рощица затеняла и прятала вход в мое каменное жилище. Но сейчас нависшие нагие ветви не могли скрыть небольшого отверстия в скале, гладкого и округлого, словно бы пробитого рукой человека. Я раздвинул их и вошел.
В очаге у самого входа все еще лежала седая зола, ветер закинул в нее снаружи прутики и мокрые прошлогодние листья. Пахло запустением. Трудно было поверить, что и месяца не прошло с тех пор, как я оставил эту пещеру и поехал на зов короля, помочь ему в деле с корнуэльской герцогиней Игрейной. Подле холодного очага так и осталась стоять немытая посуда от последней трапезы, наскоро приготовленной на дорогу моим слугой.
Да, теперь мне придется самому быть себе слугой. Я положил на стол бурдюк с вином и узелок с сыром и хлебом и занялся разведением огня. Трут и кресало лежали на обычном месте под рукой, но я опустился на колени и протянул над кучкой хвороста ладони, чтобы сотворить колдовство. Это было простейшее колдовство и первое, усвоенное мною в жизни: добывание огня из воздуха. Я обучился ему в этой самой пещере — здесь обитал старый отшельник Галапас, и от него я перенял все природные искусства, которыми ныне владею. Здесь же, в кристальном гроте, что лежит глубже под холмами, мне было первое видение и открылся мой ясновидческий дар. «Когда-нибудь, — говорил мне Галапас, — ты пойдешь совсем далеко, куда я даже магическим зрением не в силах буду последовать за тобой». Так оно и было. Я расстался с ним и пошел туда, куда влек меня мой бог, куда только я, Мерлин, и мог дойти. Но вот высшая воля исполнена, и бог меня оставил. В крепости Димилиок над телом павшего Горлойса я убедился, что опустошен, что я слеп и глух, как слепы и глухи все люди, что сила моя исчерпалась. И теперь, усталый после долгого пути, я знал, что все равно не успокоюсь, пока не проверю, сохранился ли за мною хотя бы простейший из моих талантов.
