Благословение пана - Дансени Эдвард (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
Миссис Анрел понимала мучения своего мужа. Но она знала, что у него и в мыслях нет ослушаться епископа. Поэтому не стоило тянуть со сборами. И она вернула викария из мира грез, задав вопрос о том, на каком поезде они поедут.
– Мы едем в три двадцать?
Викария словно окатили холодной водой. Однако это помогло ему окончательно осознать, что он в самом деле должен ненадолго покинуть Волдинг, после чего решение далось ему легко, и они с миссис Анрел выбрали поезд, отходящий по расписанию в три двадцать на другой день.
Оставалось лишь написать епископу и собрать вещи.
– Я расскажу ему о Томми Даффине.
– Нет, – возразила миссис Анрел. – Он пока не хочет ничего знать. Напишешь ему сразу после возвращения.
Волнуясь из-за предстоящего отъезда и сборов, викарий кивнул, хотя не понял, почему она так сказала. Те, кто путешествовал по Африке, вдали от дорог, троп и тропинок, и знает, что стоит забыть какую-нибудь мелочь и придется жить без нее несколько недель, а то месяцев, те легко поймут волнение, охватившее Элдерика Анрела, едва начались сборы. Для него Брайтон был дальше, чем Африка для некоторых из нас, да и путешествие казалось более тяжелым, так что параллель напрашивается сама собой.
Викарий коротко написал епископу, еще короче – капеллану и вскоре был целиком захвачен страхами и волнениями, неотделимыми от затраченных на сборы физических усилий и усугубленными воображением, которое летело вперед, дабы предвидеть все, что может понадобиться на отдыхе, и удерживать его в банальном настоящем было не менее утомительно, чем трудиться руками.
Глава пятая
ГОЛОС ВЕТРА
Чета Анрелов вовремя прибыла на вокзал в Мирхэме, уехала в поезде, отходившем в три двадцать, пересела в другой поезд в Селдхэме и отправилась в Брайтон, а потом в Хоув, в пансион миссис Смердон. Там, в уютной комнатке среди переплетенных фолиантов из забытых журналов, мистер и миссис Анрел пили вечерний чай, в то время как в Волдинге заходящее солнце расчерчивало склоны Волда тенями терна и ежевики, шиповника и Томми Даффина, сидевшего неподвижно среди своих дикорастущих приятелей и пристально глядевшего на что-то по другую сторону долины так пристально и так долго, что можно было подумать, будто он смотрит на что-то особенное. Однако смотреть было не на что, кроме как на мерцающую траву, менявшую вид горного склона, на дальние окна, загоравшиеся одно за другим в лучах солнца, на тени, поднимавшиеся из долины от черных вязов и постепенно завладевавшие Волдом, пока лес наверху не стал преградой свету; а потом и лес сделался черным, лишь небо все еще сияло, да сияли грудки возвращавшихся домой голубей.
Миновал почти год с тех пор, как Томми Даффин впервые пришел сюда один. В последний день августа, в такой день, когда в воздухе, как пророчество, появляется едва ощутимый намек на скорую осень, ему неожиданно захотелось подняться на Волд. Очень уж его донимала тогда скука, в тот самый вечер тем более нестерпимая, что было воскресенье; вот тогда-то перед его мысленным взором встала большая сумеречная гора, и ему показалось, что на все вопросы можно получить ответы, стоит лишь понять некую цель, никому в деревне не ведомую. Итак, он выскользнул из дома в долине и, прежде чем отец и мать узнали об этом, уже поднимался на гору. Еще не стемнело, пока младший Даффин шел по деревне, и лица соседей были легко различимы, однако вскоре стали сгущаться сумерки. В тот раз он тоже сидел в кустах, в которых сидел сейчас, и смотрел вдаль. По другую сторону долины было что-то таинственное, тоже смотревшее на него, но тихое, словно прижавшее к губам палец, и недоступное взгляду, потому что находилось по другую сторону от вершины, за дубравником. Томми долго не сводил глаз с черных деревьев на восточной стороне долины, но не находил там ничего необычного; а найди он это, узнал бы, по крайней мере так ему казалось, не только о предназначении многих поколений людей, живших в Волдинге, но и о маленькой лещине за перевалом, где был круг из старых камней, которые год от года все больше зарастали мхом, бросая бесполезную тень на пашню. Этот круг называли в деревне Старыми Камнями Волдинга.
Потом ему надоело напрасно всматриваться в дубравник, и он перевел взгляд вниз, к подножию горы; там тоже была тайна, которую скрывали черные деревья, почти неразличимые за деревенскими домами, но глядевшие на него поверх домов с желтыми рамами окон, что хмурились под низкими крышами. Ничего ему не открылось ни там, ни на склоне горы, ниже того места, на котором он сидел, где начали странным образом топотать по шелестящей траве маленькие ножки. Потом Томми повернулся лицом к вершине Волда; небо мерцало наподобие бирюзового фонаря с одной неяркой свечой, а опушка леса как будто приблизилась и стала эбонитово-черной. Оттуда, с такого близкого расстояния, что он испугался, тайна поманила его, и, поднявшись с земли, он пошел в лес; но и там ничего не отыскал. И долина, и массивные горы, словно обнимавшие ее, и лес, и шиповник, и тишина, и пронизывающие ее звуки, и огромный синий круг Вечерней Звезды – весь купол ночи был насыщен чем-то таким, что не имело смысла. Но когда безбрежная ночь – с шепотом и тишиной, как будто желавшая открыть ему древнюю тайну и в укромных уголках на нехоженых лесных тропинках, и на дорогах вечно движущихся звезд, – не сказала ему ни слова, он повернулся и, недовольный, зашагал прочь. Несмотря на всю красоту звездной ночи, он был недоволен. Не различая пути, Томми шел по полям, где дорога была не так темна благодаря светлячкам, ибо эти крошечные путешественники несли свой свет в ночи; и по полянам, над которыми возвышались пахучие ломоносы, он тоже шагал с видимым равнодушием. В долине, где запах дыма из каминов насыщал сырой ночной воздух, светились умудренные опытом окна; время от времени грозная масса черного вяза поднималась в темноте над Томми; но он ничего не замечал. Одна мысль сверлила его ум. Предназначение? Предназначение? Зачем всё это? Ночь знала, но не открыла ему свою тайну. Религиозных и мирских объяснений ему было мало. Ночь знала что-то еще, но не открыла ему свою тайну.
На другой день странные ощущения не покинули Томми, и он все утро, пока работал в поле, не говоря никому ни слова, размышлял о них. В деревне жила старуха, миссис Тиченер, которую Даффины иногда приглашали убирать в доме и которую Томми знал всю жизнь; одно из его самых ранних воспоминаний было связано с букетом цветов, который он подарил ей, а потом нашел выброшенным и горько плакал, но в конце концов был ею же утешен, как она утешала его много раз. Томми навсегда запомнил день, когда задал ей совсем простой вопрос о жизни – в то время ему все казалось новым и непонятным. Одним из его вопросов был: “Почему лают собаки?” Возможно, этот вопрос он и задал тогда, и она ответила ему как-то необычно, отчего он спросил, откуда ей это известно, и тогда миссис Тиченер сказала: “Я всё знаю”.
Всё знала старуха или не всё, но доверие ребенка она завоевала; Томми не только навсегда запомнил ее слова, но они повлияли на его отношение к ней, и Томми считал миссис Тиченер очень мудрой. К ней он пришел в конце того дня, когда ставил копны сена, и отыскав ее в маленьком садике, где она сидела возле шток-роз, рассказал о своих огорчениях, о неодолимом желании подняться на гору, о недовольстве своим домом. Поначалу она попыталась было успокоить его привычными фразами и затертыми поучениями. Однако ему требовалось совсем другое. Во все времена старухи, любя посплетничать вечерами, плетут свою мудрость, как паук прядет паутину в старом амбаре, вот и миссис Тиченер имела большой запас мудрости, в которой давние события попадали, как пылинки в паутину. Если все это одна суета, то зачем мы живем?
Снова и снова он задавал ей этот вопрос, не удовлетворяясь ее ответами, потому что они не отличались от того, что ему могли бы ответить и другие. А потом она сказала:
– Во всем виноват преподобный Дэвидсон, тот самый викарий, который венчал твоих родителей.
