Химеры (СИ) - Кузнецова Ярослава (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
— Я вижу жабу, — процедил День, — и называю ее жабой. Я вижу болвана ― и называю его болваном. Вы болван, господин Илен.
— Спасибо, Денечка, давно не слышал от тебя ласковых слов.
— Не обляпайся. Одиноко стало? Зверушку себе завел?
Рамиро скрипнул зубами, но сдержался, промолчал. Он опустил глаза и смотрел теперь на бриллиантовую заколку с цепочкой, скрепляющую шейный платок цвета сливы.
Он все еще надеялся разойтись миром.
— Пусть ЭТО, — тонкий палец с полированным ногтем ткнулся в Ньета, — пусть ОНО проваливает. Продезинфицировать залу. Хлоркой.
— Мы закончим работу и уйдем.
— ОНО умеет работать?
Ньет молчал, слава идолам. Но во взгляде ясно читалось все, о чем он молчал. Чертов Денечка, думал Рамиро. Принесла тебя нелегкая! Предупредил бы, что приедешь. На полработы не смотрят, так какого ляда ты приперся?
— Представь, он прекрасно работает. Очень мне помогает. И с ним штукатурка не сохнет.
— И пиво всегда холодное! — взвизгнул дролери. Выдержка подвела, голос сорвался. — Ты! — острый кулачок врезался Рамиро в грудь. — Человечий придурок! Дубина! Я вожусь с тобой, а ты… маляр несчастный!
Оглядел петли ненужного уже крафта, сваленные у стены, ряды банок с пигментами, миски с колерами, разбросанные кисти, ведро с водой, хлеб на газете, колбасные кожурки и яичную скорлупу — и скривил красивое свое лицо.
— Пикник устроили. Забавы на лужайке.
— День, послушай…
— Иди на хер.
Но пошел он сам, развернулся и пошел. Вымелся из залы — только газеты взвихрились.
Рамиро наконец выдохнул.
Пауза. Еле слышно пошевелился Ньет в своем углу.
— Извини, парень, — покаянно попросил Рамиро. — Не ожидал я, что День так из-за тебя взбесится.
— Вообще-то… — Ньет покашлял, — Мне показалось, он из-за тебя взбесился.
— Ну да, что тебя приволок… Черт, как нехорошо получилось. Ладно, побесится ― остынет; ему вечно вожжа под хвост попадает.
Рамиро достал папиросу и сунул в зубы. Руки трясутся. Чтоб тебе до вечера икалось, друг дорогой. Вот же характер! Войну прошли — кремень-напарник был. А как мир настал, прям подменили. Капризничает, указывает, попрекает — не то сказал, не тем боком повернулся. Цензура, итить.
Ньет хмыкнул, но оставил свое мнение при себе. Рамиро, зажав в зубах окурок, сильно потер ладонями лицо.
— Ладно. Давай доделывать. У нас еще много работы.
Ньет нашарил полупустую бутылку с пивом, допил ее, вытер нос и поднялся.
— Альфару не нравится, что я тут… рисую. Я лучше пойду.
— Куда ты пойдешь, не говори ерунды. Думаешь, День отличит, где я красил, а где ты?
Хотя черт его знает, может и отличит, подумал Рамиро и передернул плечами. С Денечки станется.
— Короче, закончим сегодня, я отвезу тебя в город, а уходить даже не думай. День свалил или еще по дому бродит?
— Он уехал.
Ньет тряхнул головой и вроде даже ожил. Подошел к окну.
— За что дролери вас так не любят? — спросил Рамиро, размешивая осевший в воде пигмент. — Ну воевали тыщу лет назад, так все воевали.
Ньет отворил окно и выглянул, потом вовсе залез на широкий подоконник с ногами, пачкая известковой пылью роскошную Деневу собственность.
— Красиво здесь. Деревья подстрижены, дорожки посыпаны. Я бы пожил тут… в прудах. В прудах совсем пусто… никого. Только рыбы и утки.
— И все-таки? Почему не любят?
— Ты же вроде знаешь сам. Вот, картину рисуешь как раз об этом. Все очень просто. Мы сражались за Стеклянный Остров, и альфары победили.
Все он, оказывается, знал, этот странный фолари. А Рамиро надеялся, что он не понимает сюжета фрески. Надеялся, что это просто красивая картинка для него.
— Ну… — буркнул Рамиро в некотором замешательстве, — подумаешь, победили. Люди альфарам помогали остров зачищать, тоже, считай, вас победили. И что? Мы же не ненавидим вас. Не презираем… хм…
Рамиро нахмурился. Ньет слез с подоконника.
— Давай работать, — сказал он мягко.
Ньет миновал пеструю толпу на набережной, сел на каменный бортик, свесил ноги. Во рту было горько, он сплюнул прямо в воду. Потом не выдержал и расхохотался, припомнив, как потешно выглядел разгневанный альфар. Сумеречные столько о себе понимают — просто оторопь берет. Не все ему равно, кто у него в доме стенку красит.
— С человеком якшаешься, — проскрипела за плечом Неясыть. — Смешно тебе. Наплачешься, Осока. Весь на слезы изойдешь.
— Молчи, старая дура.
— Мох тебя искал.
— Подождет.
— Дерзкий ты, Осока. Все тебе неймется, все выдумываешь что-то. Мокро-зелено, а кончится все одним — пена с водой пополам. О-хо-хо…
Ньет не вслушивался в ее клекотание, водил глазами по набережной, высматривал кого-то.
Закатное солнце окрасило мостовую алым, окна домов на том берегу реки потекли расплавленным золотом. Холодные синие тени протянулись по воде, по светлой ряби.
Его народ оживлялся на закате, в пограничное время меж светом и сумерками. Ускользающий свет менял их, тоскливых и пыльных, вечерняя прохлада придавала сил.
Трое парней играли на гранитной брусчатке в «волны-ветер», строили немыслимые фигуры, выгибаясь так, как человеку и в кошмаре не приснится.
На почтительном расстоянии стояла стайка подростков, пялилась жадно.
Топорщились радужные перья спинных плавников, тускло блестела чешуя на боках и предплечьях. Один из троицы почуял пристальный взгляд, вывернул голову, оскалил в улыбке острые зубы.
Ньет отвел глаза.
— Ты и впрямь сходил бы, Ньерито, будь ласков.
Озерка улеглась на живот, прогнулась колесом — босые ступни с темными когтями с легкостью опустились за плечи, утвердились на мостовой. Руки сложены под подбородком, раскосые глаза залиты изумрудной радужкой. Вместо волос — на голове светлый лебяжий пух клочьями.
— Он так гневался, вода на полпяди поднялась. Сходи, прошу.
— Ну ладно. Ты не переживай.
— Жалко его, — Озерка то ли чирикнула, то ли всхлипнула тихонько. — Сидит там один, весь белый свет ненавидит.
— Тут уж ничего не сделаешь, — мрачно сказал Ньет и сполз с парапета в реку, окунувшись с головой.
Голоса, смех и гортанный клекот в воде сразу расплылись, смешались в единый шум.
Мох засел в тупиковом отростке подземного водоотвода, куда свет отродясь не заглядывал с тех пор, как реку взяли в каменную оболочку. Под кирпичным выгнутым сводом лежала тяжелая, покрытая замшелой броней туша, упираясь спиной и хвостом в каменную стенку. Вода доходила аккурат до крошечных тусклых глазок.
Ньет прошел по пояс в воде, присел на каменный приступок. С волос, штанов и футболки текла вода.
Туша, облеченная зеленоватым свечением в темноте, чуть пошевелилась.
— Как дела по спасению мира? — прошлепала она.
— Привет, Мох. Все унываешь?
— Какого черта ты шляешься во внешний мир? Только нас позоришь. Мы не дружим с людьми. Люди лишили нас дома.
— Вы и с собой-то не дружите, — Ньет фыркнул. — Знаешь, Мох, я не готов прожить остаток дней так, как ты — приклеившись задницей к стене и разлагаясь на слизь и водоросли. Все меняется, даже альфары это понимают.
— Альфары… с-с-с-с-с…
— Так можно веками прятаться в канализации или развлекать зевак. Мутить воду. А потом сдохнуть.
— А ты что предложишь, Осока? Попроситься к людям? Вдруг не выгонят? Пустят в свои чистые дома, на мягкие постели? Не с-с-смеши меня.
— Нет… не предложу. Это очень тяжело — жить с людьми, — честно сказал Ньет.
Мох снова заворочался, пошевелил лапками-плавниками; капала вода, отдаваясь эхом под сводами.
— Должно быть место, где мы еще можем жить нормально. Не двое-трое фолари, которые в состоянии удерживать человеческий облик и пользоваться ножом и вилкой, а все, весь народ — кривые, хвостатые, чешуйчатые, собакоголовые… Все. Мох, ты раньше плавал в море. Если туда податься?
— Ты море видел? Река ведь в море впадает.
— Видел. Издали. — По правде говоря, Ньет увидел море только сегодня утром, проезжая с Рамиро по Журавьей Косе.