Год змея - Лехчина Яна "Вересковая" (бесплатные серии книг .txt) 📗
Усмешка Сармата была мертвая.
— Править размеренно и мудро — не по тебе. — Хьялма медленно отпил из чарки. — Скучно и тяжело, а разве ты когда-либо себя перекраивал? Ты честолюбив, и невидимый княжеский венец жжет тебе лоб, но послушай. Послы и зерно, строительство и торговля — неужели ты вправду жаждешь такой доли?
Сармат хрустнул шеей — одна из кос, звякнув золотым зажимом о зажим, свесилась, почти коснувшись стола. Словно не расслышав вопроса, ответил:
— Но ты жаждешь.
— Я — да. — Хьялма сделал жест рукой и обхватил подбородок пальцами. — А ты — не я. Взгляни на Ярхо: он не князь, а воин, притом великий. И Ярхо ли не знает, что мой путь ему не по душе и не по плечу? Так же, как мне — его.
— Я честолюбив, — напомнил Сармат. — И невидимый княжеский венец жжет мне лоб.
— Да, — согласился Хьялма. — Поэтому пока оставайся в Кринице. А как разберешься с ее укладом и своими желаниями, как почувствуешь, что этот княжеский терем для тебя слишком тесен, приходи ко мне.
Хьялма был последним человеком, у которого Сармат вздумал бы что-то просить. Его не привлекали осколки чужих владений. Иное дело — Халлегат и все Княжьи горы, распростершиеся от северных фьордов до кровавого Гурата. Сармат с грустью взглянул на карминное вино в чарке и на гроздья рябины, лежавшие на блюде, к которому не прикасался никто из них. Надо было найти мать и успокоить: она, наверное, страшно перепугалась, когда Хьялма вернулся раньше срока.
— Сармат. — Тон брата стал еще холоднее. Кольцо его княжеского перстня блеснуло багровым в серебре. — Ты буен, но неглуп. Захочешь ли стать мне врагом?
Их знамя, вино и рябина, старинный перстень. Все — красное, красное, красное.
— Ну, полно, братец, — улыбнулся мягче, чем прежде. Оба клыка еще были на месте. — Видят боги, я люблю тебя.
Хьялма медленно подался вперед — в его зрачках блекнул свет лампад.
— Да сохранят меня эти боги от твоей любви.
Красное, красное, красное.
Хьялма был последним человеком, у которого Сармат вздумал бы что-то просить.
— Пожалуйс-ста. — Кровь пузырилась в горле, толчками выливалась изо рта. — Молю, Хьялма, пожалуйс-ста.
На месте выбитого зуба зияла брешь.
У исполинских Криницких ворот, деревянных, с вырезанными конницами и степными чудовищами — отголосок былого величия — завершилась первая веха восстания Сармата. Рати Хьялмы и двух его братьев загнали мятежника в город, и Криница не выдержала долгой осады. А в единственном поединке с Хьялмой Сармат проиграл. И позже вся мощь дракона, хранившего несметные сокровища в недрах горы, не смогла вычеркнуть память об этом.
Скрюченные окровавленные пальцы цеплялись за ноги Хьялмы.
— Пожалуйс-ста, пожалуйс-ста. Пощ-щади.
Сармат стоял на коленях, и на его грязных щеках остывали дорожки слез. Спутанные рдяно-рыжие волосы, рана в боку и беспомощно переломанная тукерская сабля. Вскинув голову, Сармат смотрел в лицо брату — и он запомнил то зрелище на всю жизнь. Глаза — синие и ледяные, чудовищные. В них, словно в буре, заходились ненависть и презрение.
Княжеские полотнища рвались в небо. Щерились распахнутые Криницкие ворота, поля задыхались в дыме от подожженных стрел.
— Пожалуйс-ста.
Об этом же молила мать. Об этом, говорили люди, просил и ослепленный Ингол, умирая от голода в подземельях крепости Сармата.
— Смерть от меча — легкая смерть. — Дышал медленно, чтобы не проснулся кашель. — Ты ее недостоин.
Сколько раз он жалел об этом позже — не перечесть.
Хьялма грубо отпихнул Сармата ногой, а тот, зарыдав, зарылся пальцами в черную землю, и хлопья сажи медленно опускались на его спину, будто снег в княжеском саду.
ХМЕЛЬ И МЁД V
Последняя часть пути началась дурно: утром Та Ёхо не оказалось в шатре женщин. Позже Совьон нашла ее в прилеске у реки и вынесла к каравану — айха цеплялась за ее шею и волочила босые ноги по земле. Лицо Та Ёхо было залито потом, а бедро — распорото до мяса.
— Зверь, — коротко объяснила Совьон, пока бесчувственную девушку укладывали в повозку к драконьей невесте. — Кто знает, что за твари водятся в этих лесах.
Тойву, нахмурившись, спросил, видела ли Совьон чьи-то следы. Нет, покачала головой женщина: видимо, зверь шел берегом и речная вода смыла все к рассвету. Бесполезно его искать — глубинно-синие глаза воительницы остановились на Оркки Лисе. Совьон смотрела на мужчину дольше, чем следовало, и Лутый, топчась у телег и глядя на блестящие в траве капли крови Та Ёхо, чувствовал, как язык прилипал к гортани.
Можно уже было сложить два и два.
Тойву говорил, что теперь не стоит бродить в одиночку, — остальные молчали. Деревья качались над дорогой, и птицы пели невесело — что за сила толкнула Та Ёхо идти ночью в прилесок в одной рубахе? Что за когти или зубы ее покалечили? Почему лицо у Оркки Лиса стало, словно у покойника, мертвенно-восковое? Его глаза помутнели, а руки тряслись так, что не могли удержать поводья. Но больше Тойву ничего не сказал. И ничего не сказала Совьон — значит, никому не следовало задавать вопросов.
И отряд продолжил путь, двигаясь на юго-восток по Плато Предателя.
Травы становились все гуще, и ветра гуляли над равнинами — впервые дохнуло теплом. Слоистый уступ плато напоминал поросший срез оникса, внизу бежала полноводная река. У горизонта поднимались настоящие леса — густые, непроходимые.
— Никогда не слышал, чтобы на Плато Предателя обитали кровожадные звери. — Сейчас Лутый был единственным, кто мог развеселить угрюмый отряд. Он ли не знал, что Та Ёхо ранило не животное? — Кто угодно, но не они.
— Разбойники, — выплюнул Корноухий, откидывая за шею чуть вьющуюся жидковато-каштановую прядь. Мужчина хлопнул коня по боку, добавив: — и мереки.
— Кто? — переспросили. Но тихо, хотя и заинтересованно, — слова не долетали до головы отряда, где ехал Тойву со своими ближайшими соратниками.
— Это не ко мне, — Корноухий провел языком по зубам, — это к Лутому. Мереки — его маленькие слепки.
— Полно врать. — Юноша улыбнулся, пристраиваясь к последней телеге. Он обвел глазами лица молодых воинов, удостоверившись, что его слушал даже Скали, прячущий лицо в темном капюшоне, — все люди Оркки Лиса, до сих пор державшегося обособленно. Оркки замыкал караван, и Лутый не смел тревожить его одиночество.
Мереки, как рассказывал Лутый, — это злые духи, обитающие в южных топях у подножия Костяного хребта. Юркие пакостники — настигая отряд, мереки стреноживали лошадей, рвали палатки и крали вещи, стремясь рассорить путешественников между собой.
— Они приходят душными ночами и никогда не нападают в открытую. — Лутый коротко втянул воздух через нос. — Мереки оставляют за собой вереницу мелких неприятностей, но порой их нашествие обращается страшным горем.
Они сеяли ругань и смуту — воины не одного отряда, схлестнувшись, поубивали друг друга после стараний мереков. Недобрые шутки сбивали караваны с пути и увлекали людей в трясины.
— А выглядят они как крошечные человекоподобные создания, и лица у них крупные, с безгубыми ртами и острыми зубами, оплетенными тиной. Мереки часто опутывают себя травами с брусникой и клюквой — редкий глаз сможет их увидеть.
— Но твой-то сможет?
Лутый усмехнулся.
— Узнаем.
И все же парни приободрились. Маленькие плуты — не неизвестный зверь из прилеска, распоровший Та Ёхо бедро. Даже если они действительно живут на болотах, с ними умелые воины справятся.
— Эй, Лутый. — Гъял подал голос, и Безмолвный кивал в такт его словам. — Ты, похоже, знаешь про леса на плато лучше нас. Расскажи еще.
Да, юноша слышал многое. Но отшутился и не стал больше ничего говорить — об этом не баяли собиратели историй, а предупреждал Оркки Лис. Черногород находился достаточно далеко от Плато Предателя, чтобы для отряда разбойники, ютившиеся в чащобах, казались неотесанными и безликими. Они — не ровня княжеским доверенным. Тойву мудро решил, что не стоит тревожить воинов понапрасну, — чем ближе к Матерь-горе, тем всем страшнее. А от Лутого Оркки Лис не утаил о Шык-бете — разбойничьем атамане, лютовавшем на плато пару лет назад.
