О непредсказуемости жизни (сборник рассказов) (ЛП) - О'Кэйн Крис (книги бесплатно .txt) 📗
—Эй, кто-нибудь, ну помогите же!! — еще раз шепотом позвал юноша.
Снег вокруг тела, растаявший в жидкую, скользкую грязь, сейчас начал подмерзать и вытягивать тепло. Мех на спине частично пропитался кроваво-снежной жижей и теперь куда хуже сохранял тепло тела...
— Ну, кто-нибудь!! — захныкал Мишель. Потом шмыгнув носом, в который уже раз попытался осмотреться. В поисках... он сам не знал, что ищет. Людей, палку, отломленный сук... хоть что-нибудь! И... нашел. Невдалеке, в каких-то двух шагах виднелся ремень. Ремень его сумки!!
— Сумочка, сумочка моя, сейчас я тебя... — бормотал бобер, скособочившись и вытягивая лапу. Но... слишком далеко и неудобно лежал ремень, и лапа не доставала.
— Ну гадина, я тебя все равно вытащу! — остервенело прохрипел Мишель, крутя головой, а потом борясь с одышкой, обламывая подходящую, уже надломленную падением, ветку. Загогулину с рогулькой на конце. Крючок еще пришлось обгрызть, и наконец, юноша смог зацепить и подтянуть к себе ремень.
— Сейчас, сейчас...
Взяв лапой полотняную лямку, Мишель осторожно потянул саму сумку. И тут же захолодел. Сумка зацепилась!!
— Эли! Создатель дорог, ну помоги же! — первый раз в жизни Мишель действительно искренне молился одному из богов. Наверное этот бог услышал молитву, а может, просто так повезло, но после очередного рывка, что-то треснуло, сдвинулось и сумка выползла из-под скопища надломленных ветвей, прямо под нос бобру.
И не только сумка — зацепившись пряжкой ремня, из-под веток показался его меч.
— Эли! Не знаю, ты ли мне помог... — прохрипел-прошептал Мишель, — но если ты — спасибо!
Потом ему пришлось еще потрудиться. Не имея возможности ни встать, ни даже толком согнуться, он ножнами меча кое-как выскреб под собой полужидкую кроваво-снежную кашу — почти до земли, или по крайней мере, до чего-то твердого; кривясь и постанывая от боли в ребрах, обтер спину сумкой и наконец, укутался в сухой и теплый плащ.
— О-ох-х-х...
Где-то высоко, в небесах черные ветви деревьев, колышимые ветром, сбрасывали с распростертых лап снежные комки и комочки. Мишель моргнул, когда один из рыхлых комочков коснулся его морды. Юноша вдохнул аромат упавшего и тающего сейчас снега... Вгляделся в яркое высокое-высокое небо, облака размытыми белыми струйками парили в лазурной вышине. Чуть в стороне высился скальный гребень. Серо-белый пик пронзал небо, его вершина возносилась в недосягаемые высоты. Это место самими богами создано для прекрасных летающих созданий... Как он хотел бы коснуться шершавых камней этого пика, посидеть вровень с парящими в небесах, ощутить великолепие горных кряжей своими лапами...
Мишель лежал в оцепенении, просто глядя вверх — на деревья, склоны гор и небо, на солнце, ползущее ежедневным путем. В голове так же лениво и неспешно, как облачка на небе, ползли мысли, мысли о конкретном дикобразе. Ее иглы качались и колыхались, ее искристые глаза бросали ему манящие взгляды. Он видел ее крепкие ноги и высокие, такие упругие груди, все четыре... и такой пушистый, такой чуть переливающийся мех. Странная, причудливая, совершенно непостижимая, и все же всякий раз, когда Мишель думал о ней, его сердце ускоряло стук. Как бы ни кружилась его голова, как бы ни мутилось перед глазами — от боли, от потери крови, она оставалась надежным якорем в этом мире.
В очередной раз Мишель ощупал раны на животе и попытался пошевелить ногами. Все так же зажатые ветками, они ныли и мерзли, но и только, а вот живот и грудь постепенно начали неметь. Собственно, юноша уже почти не чувствовал их, и только порадовался этому. Он все еще мог говорить лишь шепотом, и уже оставил попытки дозваться далеких друзей. Может быть они придут, а может и нет. Придут — хорошо, не придут... что ж, пока он мог думать о Паскаль и быть с ней, пусть даже мысленно, это не имело особого значения. И, думая о ней, Мишель медленно-медленно погрузился в мир грез, туда, где всегда тепло и всегда лето, где они танцевали вместе и вместе бродили обнаженные по лесу. Потом они лежали у мерцающего серебром озера, любуясь закатом и восходящей луной, слушая плеск воды... а луна смотрела на них с высоты. Паскаль разукрашивала его мех всеми цветами радуги, и оставляла таким навсегда...
Пробуждение было настолько болезненным, что Мишель даже заплакал. Он хотел быть с ней, пусть в грезах, в мечтах... и пусть она будет такой, какая есть, какой бы она ни была... но внезапный треск веток заставил его оглянуться на тропу, туда, откуда он пришел. Загораживая свет садящегося солнца, там двигались трое, три темных, расплывчатых фигуры. То и дело пригибаясь к земле, как будто что-то вынюхивая, и переговариваясь короткими, то гортанными, то рычащими фразами, три лопоухих гуманоида явно шли по его следу. Потом донесся характерный, очень резкий запах... Лутины!
Мишель замер, перепуганный до полусмерти. Снег, холод, дерево, придавившее ноги, раны — все это могло его убить... а могло и не убить. Лутины убьют его и сожрут прямо на месте обязательно, притом сейчас, сию минуту! Значит... Значит, он должен убить первым. Хотя бы одного. Лучше двоих. Оставшись в одиночестве, карлик не рискнет напасть.
«Не-ет, он просто подождет, — решил Мишель, — когда я умру сам. И хорошо, и великолепно. Вдвоем они могут напасть, а могут подождать... но против двоих шанс будет. Против троих... Только неожиданность».
Юноша тщательно прикрыл меч краем плаща, откинулся сам, прикрыв голову, сначала сумкой, потом комком, сделанным из капюшона, оставив только глаза и замер, стараясь дышать понезаметнее.
Тем временем лутины, увидев упавшее дерево, разделились. Один отправился к пню, по-видимому, он был следопытом. Второй забежал вперед, а третий взобрался на упавший ствол. И тут юноше повезло. Да так, что он даже сам не смог оценить, насколько — лутин, взобравшийся на ствол, увидев сверху придавленного Мишеля, заверещал, возбужденно запрыгал на месте и... поскользнулся. Его босая нога поехала вниз и карлик, продолжая верещать, боком упал прямо на бобра. Тому оставалось только поднять и подставить меч.
Визг лутина, всем боком напоровшегося на стальное лезвие оглушил юношу, но лежать было некогда. Кое-как отпихнув еще дергавшегося карлика, Мишель высвободил меч и опять навалил на себя истекающее кровью тело.
Первым прибежал весь обсыпанный снегом лутин, уходивший вперед по тропе. И тут юноше повезло во второй раз. Лутин, бывший чуть ниже других, по-видимому, еще совсем молодой, наклонился над мертвым товарищем и, говоря что-то, дернул за плечо. Меч, полоснувший карлика по руке и воткнувшийся глубоко под ребра, стал для него последним в жизни сюрпризом.
Однако лутин не умер, вернее, умер не сразу. Когда осторожно приблизился последний карлик, подрезанный, из последних сил отскочивший в сторону, что-то жалобно простенал-проблеял, тщетно зажимая бок здоровой рукой. Однако третий лутин бросив на него один короткий взгляд, отвернулся и больше не обращал внимания. Зато обратил на Мишеля, да не просто так! Карлик пригнулся к земле, как-то очень внимательно осмотрел бобра-морфа и медленно втянул воздух ноздрями. По-видимому, результат его удовлетворил, потому что лутин облизнулся и неспешно ушел в лес, походя, одним движением воткнув короткий нож в основание шеи еще живого товарища.
Постепенно сгустились сумерки, Мишель все так же лежал в снегу, в полудреме-полубреде. Провалиться в забытье совсем не давали боль и страх — оставшийся в живых лутин не ушел, а утащив тело убитого товарища всего на несколько шагов, занялся обустройством лагеря. По крайней мере, бобер, счел это лагерем: примитивный навес из нарубленного лапника, костерок в ямке и... разделанные по всем правилам тела недавно еще живых лутинов.
Мишель слышал, что северные карлики не брезгуют мясом своих сородичей, но как-то не особо верил, теперь же убедился лично. Оставшийся в живых лутин, юноша как-то сразу решил называть его Стариком, уволок к костерку сначала прирезанного им карлика, потом, осторожно, не приближаясь, оттянул тело второго, зарезанного Мишелем. А чуть позже юноша стал невольным свидетелем процедуры разделки — освобождение тел от крови, аккуратное снятие шкуры, вынимание внутренностей... То и дело лутин, не отрываясь от дела, засовывал в рот кусочки мяса, сочтенные им особо аппетитными.
