Лучший из миров - Колпакова Наталья (бесплатная регистрация книга .txt) 📗
И император отрекся. Он отрекся! Саора честно ликовал – чин-чинарем, на верхней площадке замшелой центральной башни наследного замка, как и положено злодею. Под рукой, растопыренная в гремящей паутине из цепей, все еще цеплялась за жизнь настоящая Талла. Не ошибся он в ней, живучая оказалась. В нечастые минуты просветления принималась хрипеть самообвинения. И он как-то раз досадливо отмахнулся: уймись, мол, ты-то здесь при чем! Ты что же, дуреха, в самом деле считала, что орудующая во дворце кукла приводится в действие силой твоего страдания? Таллу это потрясло – и добило. Похоже, она и держалась-то до сих пор на одном только убеждении, что ее мучения небеспричинны. А оказалось – все это просто так. Саору это ее смертельное изумление малость позабавило. Ну помогло скинуть напряжение. Вообще, странноватое было время. Не так все ожидалось. Он и не чувствовал почти ничего. Волновался, конечно, и только. Даже весть об отречении особо не всколыхнула. Таллу он сразу не убрал, отвлекся в суете, а там оно и забылось как-то. Потом, спохватившись – уж на пути в столицу, – хотел было отправить приказ слугам, чтоб сняли, да и махнул рукой. Провались оно, не до того сейчас было. Налившийся, тяжелый, густо пахнущий плод – власть – уже покачивался на ветке, готовый сорваться в любой момент.
Дел-то осталось всего ничего. Император отрекся. И вместе с короной снял с себя – сам снял, по собственной своей воле! – то, чего никто, будь он хоть маг из магов, не смог бы содрать с него насильно. Защиту охранительного заклятия… Собирался отшельничать, грехи замаливать, а сам взял да и с собой покончил. Вот оно как все обернулось.
Тут, конечно, все спохватились, забегали. Маги из Совета, тараканы бородатые, ударились в панику и ну бормотать заклинания! Хуже всего, что ловчих понагнали полный дворец. Защитный круг поставили. Работа требовалась ювелирная, а время поджимало. Надо было успеть покончить с принцем прежде, чем к нему перейдет наследственное охранительное заклятие, покамест болтающееся без хозяина. Формально возводимый на трон наследник будет считаться как бы не вполне императором в течение целого года сложносочиненных церемоний. Но Саору сейчас заботила лишь одна – Возложения Силы. Тоже не одного дня дело, да и строгий траур, по-хорошему, стоило бы принять во внимание, однако маги гнали во весь опор. Скорее, скорее, лишь бы обезопасить последнего из рода! В общем, пришлось и понервничать, и повозиться. Саора не спал, не ел – и оживал на глазах. Интересно ведь, кто кого! Справился, конечно. Подросток, которому едва сравнялось двенадцать, не стал, понятное дело, кончать с собой. Его убили. И не кто-нибудь, а родная тетка, Талла, то ли свихнувшаяся от череды трагедий, то ли пораженная тем же таинственным проклятием, что в рекордные сроки извело под корешок всю императорскую фамилию.
Всю – да не совсем. Чуть поулеглось всеобщее беснование, и про Саору вспомнили, даже в Книги Родов заглядывать не пришлось. Родня он был императору не ахти какая, но капля-другая царственной крови в нем все-таки играла. И при нынешнем безнаследии, равного которому не было до сих пор, да и быть не могло, эта капля решала все.
А Саора – что ж, он скромнехонько сидел себе в родовом имении, не высовывался, о себе не напоминал. Сидел, ждал. Ждал, стиснув зубы, до хруста, с каким входят один в другой два рубящихся в смертном бою клинка. Ждал с запредельным терпением не человека даже, а животного. Некрупного, осмотрительного, безжалостного, вроде пещерной крысы.
И дождался.
Ох…
Так шли дни, и Лилия привыкла… Да ни черта она не привыкла, по правде-то говоря! А вы – вот вы смогли бы привыкнуть к непрерывному потоку самых настоящих, первостатейных чудес? Она – нет, и каждое новое подтверждение всемогущества дорогого Мунечки наполняло ее восхищением и трепетом. Как юную восторженную, прости господи, девушку. Разве что одно в ней изменилось – постепенно она приучилась ему доверять. Всем этим его комплиментам, и восхвалениям, и ласковым нашептываниям. В чем уж тут причина – не ее ума дело. Может, он малость того, чудной, видит все как-то по-своему, не так, как другие люди. В ней вот – красавицу молодую видит. Так ведь и сам он – другой, не самый обычный человек. Стало быть, повезло ей.
Но однажды это хрупкое, как оранжерейный цветок, доверие подверглось суровому испытанию.
Сигизмунд в очередной раз куда-то делся. Лилия, как водится, все по дому переделала, чего найти смогла, – Анелия, будь она неладна, уж больно старательная, так все вылижет, что ей и дел-то никаких не останется, – ну и села телевизор посмотреть. Взяла пульт, ткнула кнопочку, в телевизоре зашуршало, и экран осветился. Передача шла какая-то странная – и не фильм, и не ток-шоу, а вроде как съемка самодельная, когда люди друг дружку на камеру снимают. Девочка молоденькая – красивая такая, стройненькая, тоненькая, кудри рыжие по плечам, – сидела на диване с книжкой на коленях. Коленки у нее были голые, да и многое выше колен торчало из-под халатика-обдергайки. Желтого, пушистого, чем-то он Лиле знакомым показался, но додумать она не успела – девушка в телевизоре легко поднялась (Лилия завистливо вздохнула) и пошла. А камера за ней. Рыженькая прошла в ванную – тесную, обшарпанную, теперь таких по телеку-то и не увидишь, только в жизни остались, – и…
И у Лилии страшно, тяжко стиснуло сердце.
…стала раздеваться. Невидимая камера бесстыдно следила, как голое гибкое тело выскальзывает из махровой ткани, как тонкие пальчики стягивают трусики с бедер… Сердце вырвалось из тисков, содрогнулось и пошло колотиться, как ненормальное, Лилии стало так жарко, что она враз вся взмокла, и скользкий от пота палец ткнулся в проклятую кнопку. Красотка, занесшая ногу над краем ванны, исчезла.
Сперва не было ничего. Потом струйка пота стекла из-под правой груди на живот, и Лилия остро ощутила, какое у нее оплывшее, безобразное тело. Жалкое тело. Жалко. Так жалко было – не себя даже, а сказки, волшебной сказки, в которую она успела поверить. А пока она упивалась иллюзиями, Сигизмунд ходил куда-то в чужую убогую комнатенку, и снимал на камеру тощую рыжую тварь, и ходил за ней в ванну, где она, сучка, так равнодушно, так бесстыдно раздевалась, словно была совсем одна!
