Зеленоглазая гадюка едет в Хогвартс - Лу Психея (читать книги без TXT) 📗
– Ладно, Потти, я тут подумал – это слишком просто. Я тебя сначала помучаю, а потом, может быть, сброшу, – решительно говорит Драко, и стаскивает ее с парапета.
У нее закатываются глаза. Даже Петрификус не мешает видеть – лицо и тело обмякают от облегчения.
– Ты собираешься упасть в обморок? – он снова уверен в себе, он по-прежнему хозяин положения. – Не стоит. У меня большие планы. Я собираюсь сделать так, чтобы ты навсегда запомнила, что со мной надо быть вежливой. Энервейт.
Конечно, заклятие, приводящее в чувство, не действует – да он и не учил его толком, зачем?.. Драко хлопает ее по щекам и злорадно улыбается, видя, как снова разгораются ненавистью зеленые глаза.
Чудесно, просто чудесно. Итак, с чего же начать?
Тогда, летом, папа показывал, как держать палочку, объяснял, пока тренировались на том магле. Драко робко спросил о Непростительных – папа улыбнулся, растрепал его волосы и объяснил, что в таком возрасте ничего не получится. Вот после третьего, четвертого курса – может быть.
– Круцио, – произносит Драко шепотом. Раньше он только читал об этом, но – ведь он ее ненавидит, почему нет?
Ничего не происходит.
– Империо, – с сомнением говорит он, и начинает злиться: теперь на лице его жертвы недоумение, но никак не страх.
«Хорошо, пусть будет то, что я точно знаю».
– Риктумсемпра!
Отлично… что, что, а заклятие щекотки у него и в восемь лет получалось. И на эльфах тренировался, и на Пэнси… ммм. Драко смотрит хмуро – каменная неподвижность Потти не дает насладиться эффектом. Смех не прорывается сквозь Силенцио – да, лицо немножко исказилось, и ей наверняка неприятно, но это скучно.
«Надо снимать Петрификус, и связать ее … эээ… Инкарцеро. Вот именно. А потом – о-о-о, что будет потом!»
Драко уже наводит палочку, как его пронзает ужасная мысль. Профессор Снейп! Он этого так не оставит!
…Потти была ужасна, невыносима, и он с нетерпением ждал первого урока Зелий. Крестный ненавидит гриффиндорцев – раз, крестному не нравится Потти – два, крестный всегда защищает его, Драко – три. Наглая тварь получит за все.
После урока он был задумчив – что произошло с дядей Севом, с профессором Снейпом? Он позволял ей немыслимые вещи, он странно на нее смотрел… Драко не догадывался, что та смесь досады, раздражения и неприязни, которую он чувствует – всего лишь ревность. В жизни профессора Снейпа он был единственным ребенком, и появление этой новой силы, нагло переместившей его на задний план, ему не нравилось. Даже «Превосходно» (что еще он мог получать, если крестный сам его учил?) не радовали. Потому что тварь тоже получала «П» – почти всегда. И хотя дядя Сев продолжал язвить и прохаживаться на ее счет, она вела себя так, словно… словно у них была общая тайна. Как будто они играют в какую-то игру, профессор Снейп рычит на нее, а она оправдывается – но оба знают, что это игра. Драко не понимал, в чем дело, и даже не мог спросить, декан не хотел говорить о ней. Только повторял на разные лады, какая она гадюка – почти восхищенным тоном.
Уроки Полетов были единственной радостью – Потти, даже в окружении своих шавок – лохматой грязнокровки, рыжего нищеброда и толстого сквиба, была жалкой. Не уметь летать! Бояться высоты! Настоящий волшебник никогда бы так не опозорился.
Настоящий волшебник издевался над Потти почти месяц, пока все не кончилось – ужасно. Вернее, началось с забавной шутки, когда Пэнси обшарила сумку полукровки и наложила на нее простенькое заклятье, которое в чистокровных семьях знают даже малыши. («В тех чистокровных семьях, откуда дети пойдут в Слизерин» – педантично поправила она его тогда). Пэнси тоже ее не выносила, с тех пор, когда на очередной выпад Драко («кого я вижу – Потти со своей сворой дворняг!») та не ответила неожиданно: «Зато у тебя, Дракусик, свора чистокровная – два бультерьера и карманный мопсик!». Грегу и Винсу сравнение даже понравилось, зато Пэнси, со своим плоским носом и маленькими глазами, просто кипела от злости. Драко не пришлось даже уговаривать ее – сама побежала, еще и колдофото принесла. Он собирался потом помучить Потти, потребовать чего-нибудь этакого за возвращение ее ценности, но не сдержался. Слишком сильно она его задела, этим «крысятить по чужим сумкам». Вышел из себя. И это был третий эпизод с участием Потти, который ему не хотелось вспоминать. Когда все закончилось, профессор Снейп привел его в свой кабинет, снял Силенцио, напоил Умиротворяющим бальзамом, смазал ссадины какой-то едкой дрянью, дал Заживляющее… выслушал все то, что он выплескивал из себя, вперемежку со слезами и всхлипами. Даже предложил помочь отправить неприятные воспоминания в думосбор – но Драко отказался. Зачем ему думосбор, вот если бы стереть память половине школы, кто это видел... Крестный утешал его, и от одного звука голоса – привычного, мягкого, родного – становилось легче.
А потом начал угрожать.
Оцепеневший от ревности и гнева Драко выслушал, что с ним будет, если он вздумает нападать на Потти из-за спины или, не дай Мерлин, действительно потребует от отца убить ее. Что вызывать ее на дуэль – пожалуйста, и подкладывать всевозможные гадости в сумку – ничего не имею против, только не попадайся, но ничего больше.
И обещал, гад, если Потти попадет в больничное крыло или куда похуже – проверить его палочку. И если найдет на ней что-то – «Драко, обещаю, я тебя сурово накажу».
Тогда он опять сорвался в истерику, это было нестерпимо обидно – чужая девчонка нагло заняла его место! Профессор Снейп (Драко, трясясь от злости, решил, что теперь он навсегда – «профессор Снейп», а не «дядя Сев», даже дома, на каникулах) – объяснял, что просто не хочет, чтобы «дети» далеко зашли. Что они еще могут помириться, что, когда откроется Дуэльный клуб, Драко может вызвать ее, что декан заставит ее извиниться… Малфой ничего не хотел слушать, вне себя от ревности и обиды.
Но запомнил.
Чем дальше, тем больше он видел, что Потти на особом счету у крестного… то есть, у профессора Снейпа. Он, конечно, снимал с нее баллы, но меньше, чем она заслуживала. (С ее шавок он снимал больше, но этого все равно было мало!)
Драко понимает – если сейчас проделать с Потти все, что приходит ему в голову, утром его встретит взбешенный акромантул вместо декана, и все те Фурункулюсы, Дантиссимусы, Конъюнктивусы и Лакримозусы, которые вертятся у него в голове, обязательно будут найдены, сосчитаны… и ему не поздоровится. Папа, конечно, будет рад, что Драко отомстил врагу, но портить отношения со своим деканом… не стоит.
Нужна другая палочка.
В спальне у него есть другая – самая первая, купленная в обход этого дурацкого правила дурацкого Министерства, дескать, палочки можно только с одиннадцати. Этой, старенькой, он еще не пользовался в Хогвартсе, но не зря же мама ее упаковала. Сейчас он быстренько сбегает за ней… еще один Петрификус, на всякий случай… Инкарцеро сверху – мало ли что… и надо идти.
Драко колеблется. Медлит. А вдруг грязнокровка, или кто там наложил чары, вернется и вытащит Потти? До чего обидно упускать добычу! Уйти и оставить ее тут – это все равно, что выйти из-за стола, оставив торт на растерзание Винсу и Грегу, попросив не трогать. Может, оставят, а может…
– Знаешь что, Потти? – тянет он. – Я подумал, ты же у нас воспитана маглами. Что, если я по-магловски с тобой разберусь? Ты должна оценить.
Так… значит, надо ее ударить. «Дрался же я с Уизли», – успокаивает себя Драко. Этого воспоминания он не стыдится, пусть вышло неуклюже, неловко, а потом больно – втайне он гордится собой. Это первая драка в его жизни. (Не считая недоразумений с Потти, о которых он даже думать не хочет).
Драко глядит на бледное лицо, залитое лунным светом, и медленно подносит к нему руку. Через мгновение опускает, закусывает губу, глядит в сторону.
Он не может ударить девочку.
Воспоминания проматываются смазанной, яркой, разноцветной лентой. Мама на Эпоне – длинногривой белой кобылке, развеваются складки нежно-голубого платья, папа помогает ей спуститься, держит за тонкую талию, что-то тихо говорит… Домашний праздник – на столе перед миссис Паркинсон лежит роза, перед Пэнси – бутоньерка из фиолетовых цветков, и Драко неуклюже делает первый в жизни комплимент: «розы для Розалинды, анютины глазки для Пэнси», мама кивает, улыбаясь… Взрослый разговор за закрытыми дверями, звучит имя «Белла», и сердитый, резкий голос отца: «женщины не должны воевать!».
