Рождение волшебницы - Маслюков Валентин Сергеевич (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
Рукосил поднялся с широкой, покрытой стеганым атласом лавки у стены:
– Государь, вам нужно принимать решение. Указ должен быть восстановлен.
Это вмешательство нехорошо поразило Любомира, который, судя по всему, рад был бы углубился в семейную перебранку с супругой. По свойству многих слабых людей он обладал спасительной способностью, сосредоточившись на пустяках, отстранять от сознания крупные неприятности.
– Государь! – Милица тоже поднялась и сделала те же два-три шага, что и Рукосил. – Я хотела бы переговорить наедине.
– Ни в коем случае, государь! – властно возразил Рукосил.
То была необыкновенная, хотя и рассчитанная наглость.
А возмутился Зерзень.
– Что это значит?! – вскинулся, хватаясь за меч, дворянин Милицы.
Если при грубом возражении окольничего Любомир болезненно скривился, то тут он просто передернулся – слишком звонкий и слишком страстный голос непрошеного защитника запечатлелся в лице государя искаженной гримасой. Милица и Рукосил, каждый со своей стороны, подступили еще ближе – эти двое бдительно следили друг за другом.
Между тем, подобострастно изогнувшись, попятился к выходу Ананья. Отступая задом, он скрылся в боковой двери. Успел ли он при этом обменяться взглядом с Рукосил ом? Надо думать, успел, хотя нельзя было сказать с уверенностью, как именно и в какой миг взаимопонимание состоялось. Едва закрывшаяся за Ананьей дверь сейчас же растворилась снова.
На пороге явилась еще одна Милица – весенняя.
Она остановилась, вперив невидящий взор в пустоту.
– Вот что это значит, государь, – объявил Рукосил.
Прозрачная накидка на голове вошедшей соскользнула с гладко уложенных волос и, не зацепившись на плечах, упала на пол. Женщина не шелохнулась, чтобы ее удержать.
Другая Милица, напоминавшая жаркое лето, вышла из неподвижности и шагнула навстречу двойнику. С налету, всей хлесткой пястью отвесила она вдруг жесточайшую оплеуху. Весенняя пугливо дернулась под ударом.
В осевшей тишине прозвучал голос Рукосила:
– Какая непринужденность!
– Теперь я понимаю, да! Теперь понимаю, – пробормотал Любомир, хотя растерянный, ошеломленный вид его служил ненадежным доказательством такого обязывающего заявления.
Теперь, когда обе Милицы стояли друг против друга – одна с горящими глазами, хищно раздувая крылья носа, другая – бесчувственно обомлев, – теперь разительная противоположность двух Милиц была совершенно очевидна. Так же как и полное телесное сходство женщин.
Приоткрыв рот, Любомир переводил взгляд с одной на другую.
– Сестры, – сказал он полуутвердительно.
– Нет, – возразил Рукосил. – Хуже, государь. Много хуже.
Двусмысленные эти слова отозвались в смежном покое звоном железа – в зал ввалилась стража. Латников вел благообразный бородатый малый с важной строгостью во взоре. Это и был, очевидно, начальник стражи сотник Дермлиг. Вместо шлема голову его покрывала шапочка с перекрученным страусовым пером, торчащим назад на длину вытянутой руки. Легкий полудоспех, казалось, служил изящным дополнением к яркому наряду: из-под железных пластин с золотой насечкой выбивались разрезы и ленты.
Начальник стражи сжимал в руке сложенный пергамент. И словно запнулся – когда обнаружил перед собой двух мало чем отличных государынь. Еще сделал он крошечный шажок и развернул указ, чтобы свериться с полученным распоряжением. Приказания содержались на обеих сторонах листа.
– Действуйте, Дермлиг! – с тихим злорадством в голосе сказал великий князь.
Служилый, как видно, не любил шутить. В строгом лице его, отличавшемся жесткими правильными чертами, в холодных глазах нельзя было найти и признаков игривости.
– Государь, – сказал он, приподнимая шляпу вместе с колыхнувшимся пером, – этот указ, на нем стоит ваша подпись, мне передал повар Малей Лязло, черный повар людской кухни. А Малей получил его от поваренка…
– Вы получили указ? – оборвал сотника князь.
– Получил, – подтвердил он, зыркнув невольно в пергамент.
– Там стоит моя подпись? – с каким-то необъяснимым, накипающим бешенством переспросил Любомир.
Дермлиг два раза перевернул пергамент, с преувеличенным вниманием всматриваясь в письмена. На лбу его проступила испарина.
– Государь, – сказал он, наконец, с упрямой отвагой в голосе, – здесь стоит ваша подпись. Две подписи… Но Малей Лязло пропил совесть, ему нельзя верить…
– Ни слова больше! – вскричал государь, хлопая по столу.
– Я хотел бы…
– Действуйте по указу! – теряя остатки терпения, взрычал великий князь и схватил со стола грязный сапог.
Сотник побледнел и как-то особенно выпрямился. Кончик страусового пера, отброшенный от головы назад, подрагивал в бесплодной попытке взлететь.
– Дайте сюда! – вмешалась летняя Милица и протянула руку за указом.
Неповиновение начальника стражи выразилось в полнейшей неподвижности.
– Дайте, – прошипела государыня, срываясь.
В этот миг она забыла обо всем, кроме испепеляющей ненависти к упрямцу. Она утратила самообладание не более чем на миг, но его хватило Рукосилу. Схватив вдруг весеннюю Милицу, одним рывком он поставил ее за спиной летней соперницы и вскинул над ними руку. На пальце вспыхнула яркая, режущая пронзительным красным светом точка. Раздались несколько громовых слов, под действием которых жуткая дрожь пробрала летнюю Милицу. Она начала извиваться, нечеловечески изворачиваясь и сразу утратив осмысленность лица, начала вздуваться и перетекать, как разгулявшееся тесто. И вдруг раздался хлопок, как если бы из большой бутылки с напором вылетела пробка. Милица лопнула, рассыпаясь в прах, и вместо нее очутилась пред изумленными взорами помертвело глядящая старуха.
И Зерзень, уже обнаживший меч, чтобы защитить госпожу от Рукосила, со вскриком отпрянул.
Два резких цвета – черный и белый, – составлявшие в разных сочетаниях наряд женщины, обличали ее ведовство. Отталкивающие черты лица свидетельствовали о недоброй, непримирившейся старости. Один только выпяченный подбородок, казалось, удерживал положенное ему место, между тем как все остальное: рот, нос, глаза – уже начало проваливаться вглубь черепа, как в могилу.
На плоской груди колдуньи висела жуткая цепь. Крупные черные бусины без порядка перемежались человеческими черепами, конечностями, черт знает чем! Все это было не настоящее, а много уменьшенное, хотя с безукоризненной точностью воспроизводило действительные кости и плоть. Тут висели ладошки, ноги, туловища и, наконец, голые люди, бессильно уронившие свои волосатые или плешивые головы. Люди, тоже очень маленькие, насажены были на продернутую сквозь животы нить. И тут же на общей нити водило зрачком глазное яблоко в натуральную величину. С заметным усилием билось окровавленное сердечко, совсем не похожее на то, как рисуют сердце на владетельских гербах. Исходящие от сердца жилы вплетались в цепь, и кровь струилась, питая чудовищное ожерелье.
Старуха опамятовалась. Испуганным движением она прикрыла руками, крест-накрест колдовское ожерелье, представлявшее предмет ее особой заботы, и съежилась, словно ожидая удара. Разоблачение ошеломило ведьму не меньше, чем окружающих.
Зерзень застонал, не отнимая ладонь со лба. Острие обнаженного меча в его упавшей руке коснулось пола.
Блеклое, будто вываренное лицо Любомира приобрело особенный, помертвелый оттенок.
– Оборотень, – шевельнулись бескровные губы князя.
– Именно так, государь, – стараясь не выказывать возбуждения, объявил Рукосил. – Оборотень на великокняжеском престоле.
– А это не опасно?
Окольничий как-то судорожно вздохнул, сокрушенный непостижимым простодушием или глупостью – не поймешь чем.
– Опасно? Мм… разумеется, – пробормотал он, не находясь с ответом. – Думаю, кнут и дыба развяжут ведьме язык. – Обращаясь к государю, Рукосил, тем не менее, не спускал взгляда со старухи.
– А вторая? – спросил Любомир, оживляясь до такой степени, что решился показать рукой.
Весенняя Милица как будто порозовела и задышала.
