Слуги Темного Властелина - Бэккер Р. Скотт (книга жизни .TXT) 📗
– Я вообще в первый раз в Дворцовом районе!
– Ну что ж, добро пожаловать в наш бордель! – ухмыльнулся Конфас.
Подошедшие конюхи забрали их лошадей. По обычаю, наследственные жрецы Гильгаоала поднесли чаши с водой. Как и ожидал Конфас, они помазали его львиной кровью и, бормоча молитвы, омыли символические раны. Однако шрайские жрецы, подошедшие следом, его удивили. Они, шепча, умастили Конфаса благовонными маслами и наконец омочили пальцы в пальмовом вине и начертали у него на лбу знак Бивня. Конфас понял, отчего дядя включил их в церемонию, лишь когда они в завершение обряда провозгласили его новый титул: «Щит Бивня». В конце концов, скюльвенды тоже язычники, как и кианцы, так почему бы не использовать вездесущий жар Священной войны?
Конфас с легким отвращением осознал, что на самом деле это был блестящий тактический ход. По всей вероятности, за этим стоял Скеаос. Насколько мог судить Конфас, у его дядюшки запасы блестящих мыслей давно иссякли. Особенно насчет Священной войны.
Священная война… При одной мысли о ней Конфасу хотелось плеваться, как скюльвенду, – а ведь он прибыл в Момемн лишь накануне!
Конфас никогда в жизни не испытывал ничего подобного тому душевному подъему, который он пережил во время битвы при Кийуте. Окруженный своими подчиненными, готовыми удариться в панику, он окидывал взглядом поле битвы, исход которой был еще неясен, и каким-то образом, неизвестно почему, знал результат – знал с уверенностью, от которой его кости сделались точно стальными. «Это место – мое. Я – больше, чем…» Это чувство было сродни восторгу или религиозному экстазу. Позднее Конфас осознал, что то было откровение, момент божественного прозрения, в который ему открылась вся неизмеримая мощь его руки.
Другого объяснения тут быть не могло.
Но кто бы мог подумать, что откровения, точно мясо, могут быть отравлены течением времени?
Поначалу все шло просто превосходно. После битвы выжившие скюльвенды отступили в глубь степей. Несколько разрозненных шаек продолжали преследовать армию, но они могли разве что потрепать отставший разъезд. Конфас не удержался от последнего удара: устроил так, чтобы с десяток пленных «подслушали» разговоры офицеров, которые хвалили племена, якобы предавшие свое воинство. Позднее этим пленным «чудом» удалось бежать: сами они наверняка полагали, что благодаря их собственной отваге и хитрости, хотя их отвага и хитрость были тут ни при чем. Конфас знал, что скюльвенды не только поверят наговорам, но еще и сочтут, будто им повезло. Пусть лучше Народ сам громит Народ, чем это придется делать нансурцам. О благословенные раздоры! Немало времени пройдет, прежде чем скюльвенды снова объединятся для войны с кем бы то ни было.
Если бы только все раздоры шли на пользу». Несколько месяцев тому назад Конфас обещал дяде, что возвратится в империю с наколотыми на пики головами скюльвендов. Для этого он распорядился, чтобы головы всех скюльвендов, убитых при Кийуте, были отрублены, залиты смолой и погружены на возы. Но не успело войско пересечь границу, как картографы и математики принялись грызться из-за того, как именно надлежит расставить мрачные трофеи. Когда диспут зашел чересчур далеко, вмешались колдуны из Имперского Сайка, которые, как и все колдуны, считали себя куда лучшими картографами, чем любой картограф, и лучшими математиками, чем любой математик. И вспыхнула бюрократическая война, достойная двора его дяди, война, которая каким-то образом, следуя безумной алхимии оскорбленной гордыни и надменности, привела к убийству Эратия, самого откровенного в суждениях из имперских картографов.
Когда последовавший за этим военный трибунал не смог ни найти виновного, ни разрешить спор, Конфас махнул рукой, велел схватить самых крикливых представителей каждой из сторон и, воспользовавшись невнятно сформулированными статьями военного кодекса, подверг их публичной порке. Неудивительно, что назавтра все споры улеглись сами собой.
Но если эта неприятная история омрачила его восторг, возвращение в столицу и подавно чуть не испортило настроение окончательно. Конфас обнаружил, что вокруг Момемна раскинулись лагеря войска, готовящегося к Священной войне: обширные трущобы, сплошные палатки и шалаши. Как ни встревожило Конфаса это зрелище, он все же рассчитывал, что его встретят восторженные толпы. А вместо этого толпы оборванных, чумазых айнрити выкрикивали оскорбления, бросались камнями, а один раз даже принялись швыряться горящими свертками с человеческими экскрементами. Когда Конфас выслал вперед своих кидрухилей, чтобы расчистить путь, произошло нечто вроде рукопашной.
– Они видят в вас не человека, который покорил скюльвендов, а всего лишь племянника императора, – объяснил офицер, присланный дядей.
– Неужели они настолько ненавидят моего дядю?
Офицер пожал плечами.
– Пока их предводители не согласятся подписать его договор, он выдает им ровно столько зерна, чтобы хватило не умереть с голоду.
Тот же офицер рассказал ему, что Священное воинство каждый день увеличивается на сотни человек, несмотря на то что, по слухам, основные войска из Галеота, Се Тидонна, Конрии и Верхнего Айнона должны подойти только через несколько месяцев. До сих пор к Людям Бивня присоединились лишь три знатных предводителя: Кальмемунис, палатин конрийской провинции Канампуреи; Тарщилка, граф с какой-то дальней границы Галеота; и Кумреццер, палатин-губернатор айнонского округа Кутапилет. Все они наотрез отказались подписывать договор, предложенный императором. Все последовавшие за этим переговоры не привели ни к чему, кроме жестокого противостояния самолюбий. Айнритские владыки творили все безобразия, какие только могли себе позволить, не навлекая гнева шрайи, а Икурей Ксерий III распространял одно воззвание за другим в надежде удержать айнрити и заставить их наконец согласиться на его требования.
– Ваше возвращение, господин главнокомандующий, чрезвычайно воодушевило императора, – сказал под конец офицер.
Конфас на это едва не расхохотался вслух. Возвращение соперника ни одного императора не радует – зато любого императора порадует возвращение его войска, особенно когда он в осаде. А это была практически осада. Конфасу пришлось пробираться в Момемн на лодке.
И вот теперь великий триумф, который он так предвкушал, всеобщее признание того, что он совершил, стушевалось на фоне более важных событий. Священная война затмила его славу, принизила даже разгром скюльвендов. Нет, люди, конечно, поздравляли его, но это походило на отправление религиозных ритуалов в разгар голода: все были рассеяны, слишком озабочены более насущными событиями, чтобы сознавать, кого и с чем они поздравляют.
Разве может он не возненавидеть Священную войну?
Грянули цимбалы. Взревели рога. Шрайские жрецы, завершив церемонию, поклонились и отступили, оставив Конфаса окутанным густым, крепким запахом пальмового вина. Появились церемониймейстеры в юбочках с золотой каймой, и Конфас бок о бок с Мартемом медленно направился следом за ними через многолюдное безмолвие Скуяри. Следом шествовала его свита. Когда они проходили мимо, целые ряды солдат в красных юбочках преклоняли колени, так что за ними через всю Скуяри тянулся след, точно за ветром, летящим через пшеничное поле. Конфас на миг ощутил глубокое волнение. Было ли то его откровение? Источник его восторга на берегах реки Кийут?
«Насколько хватает глаз, они повинуются мне, моей руке. Насколько хватает глаз, и даже еще дальше…»
Дальше. Невысказанная мысль. Неотвязная.
Оглянувшись через плечо, Конфас убедился, что отданные им инструкции выполняются безукоризненно. Двое его личных телохранителей шли за ними, волоча пленника, а еще дюжина деловито расставляли там, где они прошли, пики с последними из отрубленных голов скюльвендов. В отличие от предыдущих главнокомандующих Конфас не мог похвастаться перед императором множеством рабов и богатой добычей, но, подумал он, зрелище просмоленных скюльвендских голов, высящихся над Скуяри, произведет впечатление незабываемое. Конфас не мог видеть свою бабку в толпе придворных, стоящих вокруг его дяди, но знал, что она – там и что она его одобряет. «Дай им зрелищ, – говаривала она, – и они дадут тебе власть».
