Тракт. Дивье дитя - Далин Максим Андреевич (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Ужас и ярость взъерошили шерсть у волка на загривке, приложили его уши и обнажили белые лезвия клыков. Здесь был чистый лес, только злая судьба могла привести сюда людей, просто-таки нечистый дух – и волку померещился не только запах, но и смешок Игната, словно он, сам-четверт, притащил деревенских балбесов на эту поляну, показал дорогу к ножу и теперь потешался. Волк зарычал одним горлом, почти неслышно, но свирепо.
Кузьма поднатужился и выдернул нож из пня. Прикосновение чужой руки к очарованной рукояти ударило волка по всем нервам острой обжигающей болью.
– Чудный ножичек, – рассмеялся Петруха. – Ишь ты, свезло тебе, Кузьма!
– Мне свезет, когда волка добудем, – рассмеялся Кузьма, рассматривая нож, вертя его так и сяк. Было видно, что близость морочной стали ему вовсе не приятна, и лишь давняя повадка нести в дом, а не из дому, мешает бросить или отдать находку. – Зима-то, чай, только началась, волки еще не голодные, не бросаются на людей-то… Игнат-то из Глызинских говорил, что черного того где-то тут видал… вот и мы поглядим, что к чему!
– Эх ты, горе-следопыт! – толкнул его в плечо сторонский. – Эвон, следы-то волчьи! Недавно туточки был, вечор, не ранее – прям отсюда в кусты сиганул. Вон лапищи-то – чай, ладонью не прикроешь…
Троица принялась рассматривать следы.
– Точно, что в кусты, – говорил Петруха, – а раньше-то откуда? По воздуху прилетел сюда, что ль? Это уж не волк выходит, а орел!
– Да затоптали вы все, олухи, – фыркал сторонский досадливо. – Собачонка эта наследала, Кузьма тож… где тут разобрать…
И тут собачонка, внезапно набравшись храбрости, дернулась вперед и заскакала перед кустами с истерическим лаем. Волк рванулся через стланик – дворняжка улетела с поляны пулей, оглашая лес визгами, будто с нее заживо драли шкуру, а ее преследователь прыгнул еще раз – на грудь Кузьме, схватив зубами его руку с ножом.
Кузьма дико завопил – и почти в тот же миг сторонский парень выстрелил сразу из обоих стволов, едва не в упор. Такой выстрел должен был уложить волка на месте, но лесная чара все же оберегла его – если не шкуру, то жизнь. Волк скульнул от дикой боли, отлетев в сторону – но тут же поднялся на ноги. У него в пасти осталась рука Кузьмы, так и сжимавшая нож, и волк держал окровавленные холодеющие пальцы мертвой хваткой, как последнюю надежду.
Кузьма упал в снег, пятная его красным, и завыл пронзительно и безумно. Петруха навел ружье, волк отчаянным усилием прыгнул в сторону и вломился в кусты. Грохнул выстрел. Волк почувствовал, как пуля содрала полосу шкуры, но эта боль была куда слабее, чем та, другая, которая стальными клыками терзала его раненый бок – и собрав остаток сил, понесся вперед, кровавя снег.
Его не догоняли. Он слышал за спиной отчаянную брань Петрухи и сторонского парня, вой и причитания Кузьмы и нервное тявканье вернувшейся к хозяину собачонки.
Оленка быстро шла по пустынному тракту, кутаясь в большую серую шаль.
Ей было холодно спросонок и не хотелось в это утро выходить из дому так рано, но у Гришки с ранья разболелась голова, и он пожелал лечиться не рассолом, а косушкою. Оленка не стала спорить; брат ее не бывал страшен и дик во хмелю, во всяком случае, не бывал неласков с домашними. Дома Гришка под хмельком более любил слушать песни, чем буянить или драться, а Оленке слишком уж часто носил пряники с конфетами и дарил цветные платки, чтоб можно было оставить его без призору.
Оленка, скорей, опасалась Гришки трезвого. Если брат долго не пил – значит, собирался на большую дорогу, а его лихие приключения ее тревожили. Поймают братку – так не на каторгу погонят, а тут, на месте и убьют. Оленка отлично помнила ужасные рассказы его дружков: как Чалому перед смертью переломали все кости, как Ваське-Ноздре глаза огнем выжгли, да как Ларивона камнями забили, пока куском мяса не стал – и предпочитала братке поднести. Слегка клюкнувши, он становился необыкновенно деятелен, чинил упряжь, возился по хозяйству – и не помышлял о разбойничьих подвигах.
А небеса из белесых становились синими, и мороз очистил утренний воздух до самой прозрачной ясности, и снег скрипел под валенками вкусно, как рассыпанный мелкий сахар. Оленка совсем проснулась; от бодрого холода и яблочного снежного запаха ей стало весело – хоть песню пой. Она бы, верно, и принялась напевать себе под нос – но тут на тракт из чащи выскочил пес.
Оленка остановилась, не успев испугаться.
Нет, не пес. Здоровенный волчище, не серый даже, а черно-бурый, с проседью. Морда в крови, кровь на боку, капает на снег. И в пасти – нож.
Это и удивило Оленку больше всего. Волк держал во рту нож за рукоять – такому и собаку не вдруг обучишь – и Оленка подумала, что не станет этот зверь нападать да кусаться, когда у него зубы заняты.
А волк взглянул на нее умно и жалостно, как человек, и обессиленно лег на снег.
– Ишь ты, сердечный, – Оленка подошла, уже не чувствуя вовсе никакого страха. – Бессчастная ты зверюга, чай, подстрелили тебя? А ты и понимаешь, что девка-то в тебя из берданки палить не станет?
Волк положил нож на снег, облизался, вздохнул и попытался встать. Оленка наклонилась и принялась поднимать его под живот, стараясь не дотрагиваться до больного бока, как поднимают, если случится, новорожденных жеребят.
Волк не сопротивлялся. Когда Оленка нагнулась особенно низко, он лизнул ее щеку.
– Ишь ты, умный, – усмехнулась Оленка, и волк встал на ноги, сразу прихватив нож в пасть. – А ножик-то тебе зачем? Чай, зарезать захочешь кого – так зубами своими зарежешь, каторжник!
Волк вздохнул, мотнул лобастой башкой и, нетвердо ступая, побрел по тракту к деревне. Оленка обхватила его за шею, удерживая на месте:
– Что ты, милостивец?! В лесу тебя недострелили – в деревне кольями забьют! В лес тебе надо – да отлежаться…
Волк смотрел на нее, внимательно слушал – но покачал головой и потянул вперед.
– Ровно собака, – прошептала Оленка. – Вовсе ты бесстрашный зверь, и, я чай, дело у тебя в Прогонной имеется… Но ведь не дойдешь же?
Волк ткнул ее в ладонь пересохшим от страданий теплым носом и явственно повел им в сторону ближайшего дома.
– Дивлюсь… – Оленка перестала удерживать волка, но теперь помогала ему держаться на ногах, позволяя опереться на свое бедро. – Впервой слышу, сколько живу, чтоб волкам Мотря пропащая зачем-то нужна была…
Волк усмехнулся, показав клыки. Оленка погладила его по голове:
– Вправду, что ль, Мотря?
Волк так явственно покачал головой, что Оленка подумала: «Сей же час скажет, мол, не угадала».
– Не Матрена, стало быть… ах, ты ж, Господи! Ты к рыжему идешь, да? К хахалю ее? Про которого расславили, что колдун?
Волк кивнул так же явственно и, глядя Оленке в глаза, снова показал мордой на Матренин дом. После тяжело прилег на обочине тракта.
– Ох, – пробормотала Оленка. – Мне сходить велишь? Тяжко тебе, больно, да? Хочешь, чтоб я пошла, рыжего привела к тебе? Чудной ты зверь… другой человек так не объяснится…
Волк смотрел, умоляя и настаивая. Оленка решилась и кивнула.
Она оставила зверя лежать в одиночестве, перебежала дорогу и вошла к Матрене на одворину. Никогда раньше Оленка тут не бывала, разве что через плетень видала – но нынче утром нищий домишко, под первыми солнечными лучами и весь в снежном блеске, смотрел чистенько и почти празднично. Серая кошка запрыгала по снегу от хлева к крыльцу, боднула Оленку в валенок и мурлыкнула.
Оленка нагнулась, чтобы погладить кошку – и тут дверь в сени открылась с чуть слышным скрипом. На пороге стоял рыжий, накинув на плеча тулуп, и глядел на Оленку серьезно, пристально и, пожалуй, приветливо. Его она тоже впервой вблизи увидала.
Он, этот суженый-пересуженый деревенскими болтунами парень, вдруг оказался таким писаным красавцем да, к тому ж, таким чистым и строгим, что у Оленки дух захватило. А рыжий улыбнулся да сказал:
– Здорово, Оленка. Каким ветром тебя занесло-то сюда?
Оленка невольно потупилась.
