Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи - Макоули Пол Дж. (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
Паскуале спросил:
— Учитель, я обидел вас?
— Ты был плохим мальчиком, — ответил Пьеро, все еще умудряясь оставаться спиной к Паскуале, проковылял в свой угол и осторожно опустился на кровать. Он медленно потянулся и натянул до подбородка одеяло узловатыми артритными пальцами. Наконец он посмотрел на Паскуале и сказал: — Я сплю. Ты мне снишься. — И с этими словами его голова упала на засаленную тряпку, которую он использовал в качестве подушки, и он глубоко и отрывисто задышал открытым ртом.
— Вы снова употребляли эту гадость, — высказал предположение Паскуале, но ответа не последовало. Он прибавил: — Вы должны есть. Одних снов недостаточно.
На печке стояла кастрюля сваренных вкрутую яиц, Пьеро из экономии варил их большими партиями заодно с клеем, но, когда Паскуале разбил одно, оно тошнотворно завоняло, и он увидел, что его белок отливает патиной.
— Пелашиль может вам готовить, — произнес Паскуале неуверенно, поскольку обычно при этих словах Пьеро начинал спорить об угнетении, на что Паскуале говорил, что Пьеро не привез бы ее с собой из Нового Света, если бы не желал ее угнетать, а Пьеро отвечал, что в этом-то и суть, изобретая доказательства, одно другого фантастичнее, что рабство есть свобода, а свобода — рабство. Но в этот раз Пьеро твердо вознамерился поспать или, по крайней мере, сделал вид. Паскуале сел на сломанный стул и некоторое время смотрел на старика. Наверное, Пьеро не до конца проснулся, когда Пелашиль трясла его за плечо, и теперь он действительно спал, храпя разинутым ртом и демонстрируя торчащие из мягких десен почерневшие гнилые зубы.
Пелашиль приложила палец к губам и повела Паскуале в буфетную, где пылала жаром пузатая печка и одеяла, сшитые из ярких квадратов, прикрывали осыпающуюся штукатурку на стенах, так что здесь было словно в шатре какой-нибудь далекой марокканской земли, где солнце в полдень так раскаляется, что пески пустыни превращаются в стекло.
Почти засыпая от усталости, позабывший, для чего он сюда пришел, Паскуале позволил Пелашиль раздеть себя. Его одежда заскорузла от грязи. Женщина обтерла его тело влажной тряпкой, потом сунула ему в руки миску похлебки. В нее был накрошен поджаренный хрустящий хлеб, так что он мог есть без ложки. Он спросил, где обезьяна, Пелашиль пожала плечами и указала на сад, куда выпустила макаку. Паскуале попытался встать, чтобы посмотреть, что там делает Фердинанд, она усадила его обратно и со странной, обращенной внутрь себя улыбкой опустила голову, проведя по его груди жесткими черными волосами, затем опустилась ниже, и все его мужское естество вздрогнуло от этого щекочущего прикосновения, он застонал и притянул ее к себе.
Когда Паскуале проснулся, серебристое небо за окном потемнело, словно полоску сиреневой ткани развесили на ветках нестриженых деревьев сада Пьеро. Пелашиль было лень одеваться, она просто набросила на смуглое тело белое в горошек платье. Паскуале посмотрел на нее, чуть живой от усталости и страсти, и спросил, куда она собирается.
— На работу, — ответила Пелашиль. — Он ничего не зарабатывает, приходится мне.
— Заставь его продать какую-нибудь картину, — посоветовал Паскуале. Он поднялся и ударил по воздуху кулаками. Он был таким теплым, что воспринимался как что-то прочное. — Если он продаст хоть одну, при его образе жизни ему хватит до конца его дней.
Пелашиль покачала головой:
— Нет! Они нужны ему. Он ими живет.
— В картинах?
— В том месте, которое находит, создавая их, — пояснила она. — Он первый мара’акаме вашего народа, но, возможно, не последний. Ты многому можешь научиться у него, Паскуале. Я пошла за ним, потому что он великий мара’акаме. Он далеко забирался по ветвям Древа Жизни.
— Я думал, Пьеро привез тебя в качестве рабыни, заставил тебя ехать за ним, заставил делить с ним постель, — признался Паскуале.
Пелашиль издала звук, в котором слышалось и возмущение, и смех. Она начала застегивать платье на груди.
— Когда я познакомилась с ним, он был моложе и сильнее, но не так искушен в знании, как теперь. Сила забирает силу.
— Ты оставила родину по собственному желанию? Я всегда думал…
— Что я его прислуга? Не больше, чем ты слуга Россо. Что такое, почему ты вздрогнул при имени своего учителя? Что случилось?
— Я должен все рассказать тебе, Пелашиль, но не уверен, что сейчас подходящее время.
Пелашиль застегнула платье и спокойно завернулась в шаль, набросив край на голову.
— Я скажу тебе кое-что, Паскуале, но обещай никому не рассказывать.
— Конечно.
— Ты милый юноша, полный жизни. Тебе не следует сидеть здесь, в этом городе. Когда ты избрал Пьеро своим тайным наставником, я поняла, что в глубине души ты такой же странник, как и он.
— Пелашиль, возможно, я скоро уеду. Ты поедешь со мной?
— Я стала служанкой чародея-иностранца, потому что это единственный способ для женщины из моего народа обрести настоящую силу. Наши собственные мара’акаме говорят только с мужчинами, хотя в прошлом были и женщины-мара’акаме. Но хотя они не говорили со мной, они говорили с Пьеро, наставляя его на путь мудрости. И с тех пор он и идет по этому пути, а я следую за ним.
— Растение, которое он употребляет… Ты тоже его ешь?
— А разве не я давала его тебе? Весь наш народ его ест. Только мы знаем, где достать настоящий пейотль, хикури, как его собирать, странствуя по священным землям.
— Я думал, это поможет мне писать, Пелашиль. Поэтому я и попробовал его.
— Ты до сих пор похож на всех остальных, Паскуале. Ты не обрел равновесия. Тобой правят те, кто создает вещи, машины, а они видят только половину мира. Хикури показывает правду, спрятанную за тем, что мы вроде бы видим.
Паскуале подумал об экспериментах Пьеро с машинами, выброшенными механиками. Он качнул головой:
— Значит, Пьеро хочет понять и то и другое.
— Он стоит посредине. Он первый мара’акаме, сделавший это. Значит, тем, кто пойдет за ним, уже будет легче, и они зайдут еще дальше. А теперь послушай меня. Тебе нельзя оставаться здесь. Ты принесешь несчастье.
— Я не понимаю, о чем ты.
— Сюда приходили люди. Городские солдаты. Искали тебя. Он был напуган. Ты должен уйти, чтобы не подвергать его опасности. И подумай о том, что я тебе сказала. Я буду наблюдать за тобой, потому что ты готов сделать первый шаг.
И она ушла, оставив Паскуале собирать разбросанные по маленькой комнате вещи. Так значит, его ищут не только приверженцы Савонаролы, но и городские власти, без сомнения привлеченные купцом Таддеи. Если его схватят, то тотчас же обменяют на тело Рафаэля. А люди Джустиниани к этому времени уже обшарили комнаты Никколо Макиавелли и теперь ищут его из-за изобретения, которое случайно попало ему в руки. Он знал, что делать. Это единственно возможное. Он должен вернуть вещицу ее владельцу.
Пьеро стоял у стола в большой комнате, где свечи порождали островки неверного света. Упираясь руками в стол, он нависал над рисунками, разбросанными на нем, словно листья. Старик завернулся в свое одеяло на манер сенатора Древнего Рима, оставив обнаженным одно плечо, своей всклокоченной бородой и спутанными волосами он напоминал святого Иеронима за его занятиями, не хватало только традиционного льва и кардинальской шапочки.
Паскуале вошел в комнату, и ворон зашевелился и захлопал крыльями.
— Это новые картины, учитель? — спросил юноша.
Пьеро не поднял головы, но медленно покачал ею из стороны в сторону.
— Пелашиль оставила вам суп, учитель. Вам нужно поесть.
— Кухарки невероятно жиреют от одних лишь запахов готовящейся еды, — сказал Пьеро, — ведь пища становится им отвратительна, как ненавистен уголь вестфальскому шахтеру и сам он топит печь дровами.
Можно было не пытаться переубедить Пьеро.
— Что ж, если вы не голодны, учитель, я понимаю, — произнес Паскуале.
Пьеро снова покачал головой и сказал:
— Тени вытесняют меня из моей комнаты. Нет света, мальчик, нет света. Как же может бедный Пьеро писать без света?
