Негодяи (сборник) - Гейман Нил (лучшие книги txt) 📗
– Вы не представили меня своей семье, – сказал он, подходя к молодой женщине с ребенком. – Ваша возлюбленная дочь, как я понимаю?
Толстые щеки мэра задрожали от страха. Его дочь ахнула и отшатнулась, прижимая к себе ребенка. Младенец заплакал.
– Пожалуйста, нет, – тихо взмолилась она. По ее щекам текли слезы.
Бек умилился, глядя на младенца.
– Какой чудесный ребенок. Ты, должно быть, им гордишься.
Забрав у женщины ребенка, он пошел к краю насыпи, усеянному острыми камнями, подбрасывая ребенка вверх и ловя, будто заботливый дядюшка. Плач ребенка перешел в визг.
Мать ребенка застонала и обмякла.
– Святой отец, скажите им, – взмолилась она, обращаясь к священнику.
Бек подбросил ребенка еще выше. Тот душераздирающе вопил. Женщина упала в обморок, другая женщина закричала.
– Да, святой отец, – сказал Бек сквозь вопли ребенка. – Скажите.
Священник молился.
Бек подбросил ребенка еще выше. Малышка завывала.
– Умоляю вас, – проговорила дочь мэра, ползя в сторону Бека на коленях. – Не причиняйте вреда моей малышке.
Солдат преградил ей путь.
Ребенок подлетел в воздух еще выше, а потом еще выше. Мать и ребенок истерически вопили.
– Ежи, прошу! Во имя любви Господней, дай ему то, что он хочет! – взмолилась жена мэра, обращаясь к мужу.
Бек едва не промахнулся, грубо поймав ребенка одной рукой. Малышка извивалась и брыкалась, яростно подвывая.
– Очень трудно, на самом деле, – сказал Бек. – Не уверен, что поймаю ее в следующий раз.
И снова принялся подкидывать младенца.
– Да! Мы вам покажем! – крикнул мэр.
– Нет! – отрезал священник. – Молчите!
Мэр не обращал на него внимания, умоляюще глядя на Бека.
– Если мы сделаем все, как вы скажете, вы оставите в покое деревню? Вы отпустите всех нас?
– Мне более ничего от вас не надо. Даю вам слово.
Десяток солдат отвезли мэра и священника обратно в деревню. Бек вернул младенца матери и снова сел, греясь на солнце. Спустя сорок минут, когда унтерштурмфюрер доложил, что видит приближающихся русских, грузовик вернулся, подскакивая на ухабах дороги. Внутри него уже был драгоценный груз.
Священник молча глядел, как Бек рассматривает реликварий, изящный ларец из слоновой кости и золота, сверкающий рубинами и жемчугом, а затем каждую из картин. Именно те, которые и ожидал увидеть Бек.
Когда все было погружено, Бек сложил стул и убрал в штабную машину.
– Можете идти, – сказал он мэру. – И лучше спрячьтесь побыстрее, поскольку ваши новые хозяева, русские, как я слышал, не очень-то любят поляков.
Заревели моторы, жители деревни, подобрав мертвых, двинулись вниз с холма.
Подошел унтерштурмфюрер.
– Ожидаю команды, штандартенфюрер, чтобы исполнить ваши приказания.
Танковые орудия уже были наведены на деревню, чтобы выполнить приказ о тактике выжженной земли, отданный немецким командованием.
– Было бы непростительно разрушить столь живописную деревню, – сказал Бек. – Столетия истории не должны превращаться в развалины. Оставим Стависки на забаву русским.
– Только вон тех наших друзей, – добавил он, кивнул в сторону уходящих жителей. – Более ничего.
Машина Бека тронулась, а у одного из грузовиков откинули брезентовый борт. Загрохотали пулеметы.
Спустя полчаса крики прекратились, пыль и дым осели. Тишину на поле у деревни нарушал лишь гул приближающейся колонны русских войск.
Джо Кули Барбер положил на стол фотографию каменного мемориала перед церковью в Стависки, воздвигнутого в память убитых во время войны жителях.
– Боже мой, – тихо сказал он. – Я думал, они так только с евреями поступали.
Потом взял вырезку из южноамериканской газеты, на которой была фотография Бека.
– Значит, Бек сбежал в Южную Америку, прихватив картины?
– Не все так просто. Потребовалось некоторое время и работа со множеством источников, чтобы сложить все воедино. Рапорты армии США, документы ЦРУ, репортажи журналистов, все в таком роде. А затем и это.
Макс полистал стопку увеличенных изображений с микрофильмов, черно-белых и едва читаемых.
– В семидесятых годах мы нашли – вернее, это сделали в Штази, тайной полиции Восточной Германии, – собрание документов, спрятанное в подвале одного дома в Берлине, в советском его секторе. Они стали частью секретных архивов Штази, а после падения Берлинской стены были опубликованы, как и тысячи других. Там оказался и дневник, который вел Генрих, младший брат Вальтера Бека, который был слишком молод, чтобы отправиться на войну. Вот его копия.
– На немецком, – сказал Джо Кули. – На английском никто не мог написать?
– Перевод на обратной стороне.
Беки всегда хорошо вели бизнес. После Первой мировой гордым немцам пришлось распродавать семейные наследия, чтобы выживать в условиях ужасающей инфляции. К тридцатым годам в ход пошли не только картины, но и серебряная посуда и ювелирные украшения. С приходом к власти нацистов эта торговля стала еще интенсивнее. Даже евреи продавали Беку свои ценности, и даже после Хрустальной ночи в 1938 году, когда вести дела с ними стало слишком опасно. Отто Бек не обманывал евреев, но понимал, что часто получает выгоду из их уничтожения. В 1940 году, когда уже шла война, его бизнес процветал, как никогда прежде. Офицеры возвращались с фронта с военной добычей, продавая все – картины, гобелены, золото и серебро. Бек платил хорошую цену. К его магазину постоянно подъезжали лимузины членов правительства и высших армейских чинов. У него покупали картины агенты, работавшие лично для Гитлера. Постоянно появлялся Геринг. Отто Бек продавал им то, что они хотели, но в личных беседах посмеивался над вкусами нацистов в области искусства.
– Матисс, Ван Гог, Кандинский, Клее. Боже мой, в его руках скоро будет весь мир, а фюрер предпочитает картины охоты и натюрморты, – говорил он младшему сыну.
Генриха совершенно не интересовали оружие и игры в войну, которыми увлекалось большинство детей его возраста. Он любил картины, проходившие через галерею Беков. Отправился вместе с отцом в Париж в возрасте всего восьми лет, и Отто Бек никак не мог вытащить его из Лувра.
С тех пор как он вырос достаточно, чтобы держать в руке кисть, Генрих каждую свободную минуту посвящал живописи. Он был аккуратен от природы и проявил заметный талант, если не гениальность. Один из сотрудников отца посоветовал ему оттачивать технику живописи, копируя свои любимые картины. Генрих больше всего любил барокко. После полудюжины попыток у него получилась исключительно хорошая копия картины Веласкеса. Лишь благодаря разнице между свежей краской и старой, с кракелюром, трещинами, возникающими с течением времени, лишь самые лучшие реставраторы, работавшие у его отца, были в состоянии отличить копию от оригинала. Если бы не помешала война, Генрих Бек мог бы стать известным художником.
Он в деталях изучил бизнес отца, помогая реставраторам устранять отметины, оставленные на картинах войной. Отпечатки сапог, глубокие царапины, аккуратные дырки от пуль и рваные края холстов, после того, как бесценные картины вырезали из рам армейскими ножами. Безмолвные свидетельства войны, которой он не видел в лицо.
Но затем начались бомбардировки союзной авиации, и война стала ближе. Отто перебрался в подвал – с семьей, картинами и оборудованием. Мастерские были заполнены рамами и холстами под потолок, семья спала в крохотной комнате на койках. Перекрытия гудели и дрожали, когда начиналась бомбежка, но работа не останавливалась.
Клиенты галереи с каждой неделей становились все более нервными, пытаясь создать финансовую основу для бегства, обеспечить новые документы или хотя бы просто выжить. Картины, столовое серебро и деньги рекой текли в галерею Бека в течение зимы 1944/45 годов.
«Война совсем рядом. Наш дом пахнет масляными красками, стряпней матери и страхом», – написал Генрих Бек в дневнике.
Как-то ночью весной 1945 года Генрих, оторвав взгляд от мольберта, увидел стоящего в полумраке человека. И сразу его узнал.
