Хроники мегаполиса (сборник) - Дяченко Марина и Сергей (прочитать книгу .txt) 📗
Две
Люблю Новый год.
В десять вечера зажигаю свечи, включаю гирлянду на елке, готовлю стол. Валяюсь на диване, читаю Тарковского. Немножко смотрю телевизор – без звука, просто чтобы не пропустить бой часов. « Где ветер бросает ножи В стекло министерств и музеев, С насмешливым свистом стрижи Стригут комаров-ротозеев... »
В одиннадцать звонит с поздравлениями соседка, тетя Света. Спрашивает между прочим, кто у меня, и узнав, что никого нет, почему-то страшно огорчается. Армия стереотипов – если я одна на Новый год, значит, я несчастна...
Ерунда. Я счастлива оттого, что могу наконец-то заняться любимым делом и быть собой... И не думать, кто и как на меня посмотрит.
Сердобольная тетя Света зовет в гости. Боже мой, она думает, что сидеть перед телевизором с ее мужем, сыном и невесткой интереснее, чем валяться на диване, жечь свечи и бенгальские огни, читать Тарковского и ждать полуночи...
Бьют часы. Бьет хлопушка в моих руках, осыпает елку и меня дождиком из конфетти.
Лучший в году праздник.
...Дождь.
Клавдия Антоновна улыбается, не разжимая тонких старческих губ, стесняясь показать десны. Ей под восемьдесят, у нее короткие седые волосы, аккуратно подведенные тушью ресницы и неожиданно зеленые безмятежные глаза. Звукооператор Костя цепляет «петлицу» на воротничок ее светлой шелковой блузки.
– В те годы Михаил Максимович был самым молодым профессором консерватории... И представьте – он никогда не набирал в свой класс девочек! Я была абитуриентка, у меня была очень сложная программа... Просто руки от волнения тряслись...
В маленькой чистой квартире пахнет чужим жильем и терпкими духами. В комнате негде повернуться – здесь помещаются рыжий немолодой рояль, журнальный столик под ажурной скатертью, потертый диван и оператор с камерой. Клавдия Антоновна сидит, вжавшись в подоконник, и за ее спиной льет по стеклам летний дождь.
На журнальном столе опасно кренится на бок башня-стопка пожелтевших нот. С фотографий смотрят черно-белые люди – пятидесятые, семидесятые годы. Клавдия Антоновна садится за рояль: она похожа на большую старую птицу, которая собирается взлететь, набирает воздух, немножечко боясь, что, может быть, на этот раз земное притяжение окажется сильнее...
В свои восемьдесят она еще летает!
То есть играет. Что-то легкое, игривое, даже фривольное, как странно слышать эти звуки из-под пальцев старушки...
Полвторого ночи. Я специально заказываю ночные часы в монтажной. Так проще и спокойнее.
« Синицы полетели с неизъяснимым звоном, Как в греческой кофейне серебряные ложки » ...
Улыбаюсь. Тру воспаленные глаза. Отматываю назад. Клавдия Антоновна снова говорит, снова садится к роялю...
Милая старушенция, сказал оператор, когда мы вышли за дверь. Уходящая натура, добавил, закуривая.
Отматываю вперед. Здесь я попросила крупно взять окно, какую-то герань на подоконнике, и дождь за стеклом...
« То были капли дождевые, Летящие из света в тень. По воле случая впервые Мы встретились в ненастный день » .
А хорошо получается.
Возвращаюсь домой под утро. Дожидаюсь восьми и звоню ему домой.
Никто не берет трубку. Мобилка отключена.
Посреди нашего двора глубокая лужа. На асфальтовом дне ее извивается червяк.
Ищу на газоне надежную палочку. Справа налево проносится соседский пес, обдает меня запахом травы и псины, и летящими из-под лап брызгами, и комочками земли. Издалека кричит соседка Лора – пес, разумеется, плевать хотел на ее указания, проносится теперь слева направо, виляет мне хвостом, а у меня нет хвоста, чтобы ответить ему тем же, зато палочка на газоне – вот она, прочная и не очень грязная. Поднимаю червяка со дна, как поднимают подводные лодки, он извивается, вообразив, наверное, что я рыбак... Впрочем, червяку нечем думать, он срывается с палочки и шлепается в лужу снова, он тонет и гибнет, я повторяю процедуру снова и, наконец, выпускаю розовую змейку в траву.
Ух.
Лора с противоположного конца газона смотрит на меня, как на идиотку. Как хорошо, что в моей жизни Лора ничего не значит; с ее псом мне общаться куда приятнее, право слово, пес хоть и невоспитанный и глупый, как бревно, но зато искренний. За это многое прощается.
« ...За штукатуркой мышиной стены » .
Иногда строчка сидит в голове день за днем, уже и забываешь, откуда она взялась, а она обретает свой собственный голос, и в самый неожиданный момент начинает звучать или шуршать, как вот эта:
«...За штукатуркой мышиной стены».
Программа с Клавдией Антоновной поставлена в программу на сегодня, четырнадцать ноль-ноль. Полчаса назад я говорила с ней по телефону; она очень волнуется. Ей кажется, что она сказала что-то не так, или что она плохо выглядела (а она удивительно следит за собой, она такая кокетка)... Потом, оказывается, ей стыдно за свою крохотную квартирку. Но главное не это – она верит, что ее покойный муж будет очень рад этой программе. «Ведь его почти совсем забыли за десять лет... Да что там – его забыли, когда он был еще жив... У него столько учеников... Но все его забыли... Кто в Америке, кто в Израиле, кто вечно на гастролях...»
Я уверила ее, что все будет хорошо. «Я обзвонила всех соседей, – сказала она, стесняясь. – Это вообще-то нескромно... Но я знаю, Миша так бы хотел, чтобы все посмотрели...»
Червяк наконец-то зарылся в траву. Невоспитанный пес наконец-то пойман за ошейник и с натугой впихнут в парадное, будто последнее платье в переполненный чемодан.
Звоню ему вот уже в четвертый раз. Презрев, можно сказать, гордость.
...Зачем я принесла ему книги?
Когда мы познакомились месяц назад, мне казалось... Впрочем, ничего мне не казалось. Я его гнала точно так же, как остальных; обычно, стоило мне спросить «Любите ли вы Лорку?», как половина претендентов на блуд рассасывалась незаметно, а другая половина удивленно вопрошала: «Какую Лорку?»
Вот что меня беспокоит: зачем я дала ему книги, первый том из Бродского и очень редкое издание Кортасара? Какого черта?
