Тень Аламута - Басирин Андрей (читать хорошую книгу .txt) 📗

– …бен Бецалел. Две Сестры. Отыскать. Да я разберусь, мессир! Не впервой.

– Потому и беспокоюсь, что не впервой. Разведаешь, что да как. Притворись, будто собираешься остановиться в Антиохии, но стеснен средствами. Торговаться можно хоть до упаду. Платить нельзя. Выясни, ждет ли Исаак гостей да каких.

– Слушаюсь, мессир!

– И главное: без драк. Никого не убивать. Понял? Возможно, там будут ассасины – их не трогать.

– Ассасинов? Мессир, да я же им ноги повыдергиваю! Как Самсон филистимлянам!

– Я помню Библию, Аршамбо, – сухо заметил де Пейн. – Не надо как с Самсоном. Орден в тебе пока еще нуждается. Остерегайся Далил и не пей много.

– Слушаюсь. Всё сделаю, мессир, как вы сказали.

– Благословляю твой путь. Ну с Богом, брат Аршамбо!

Нежно-персиковые облака плыли над гаванью Святого Симеона. Орали чайки на мусорных кучах. Море дышало утренней прохладой. Со стороны моря несло рыбьей чешуей и гнилой капустой, а также смолой, сталью и дымом – всеми ароматами портового города.

Город был такой, какой есть, без притворства и глупого кокетства. Труженик и вояка, он просыпался, чтобы принять в свои объятия новых паломником, купцов и солдат. Корабли приходили и уходили. Словно прибой, оставляющий после себя пену, крабов и водорослевые бороды, они оставляли на причале разноцветную толпу. Бедуинов в белых куфиях, византийцев в узорчатых туниках, евреев, турок, армян. Горстка храмовников просто затерялась в этом новом Вавилоне.

Путешественники прибыли в гавань вчера вечером. Как ни мечтала Мелисанда об Антиохии, с ходу осмотреть город ей не удалось. Гуго наотрез отказался выпускать ее с постоялого двора, даже в сопровождении Аршамбо и Жоффруа. Особенно в их обществе! Оставалось утешаться тем, что гавань Святого Симеона – это еще не сама Антиохия.

Главное свидание с любимым городом откладывалось на завтрашний день.

И вот завтра настало. Храмовники выводили во двор коней. Прощелыга Жоффруа умудрился-таки вернуть своего каурку. Чего это ему стоило, никто не знал, но помятый вид рыцаря говорил сам за себя. Хотелось верить, что никто не примчится во главе отряда копейщиков арестовывать беднягу. Ему и так уж досталось: магистр де Пейн жестоко отчитал его за опоздание. Любой храмовник предпочел бы сцепиться с Балаком или, на худой конец, Князем Тьмы, но никак не с магистром.

Наконец тронулись в путь. Последним из ворот выехал сияющий сир Гундомар, к груди он прижимал горшочек с крохотным столетником.

– Что это, брат Гундомар?

– Осмелюсь доложить, мессир… – проблеял тот смущенно. – Не поймите меня неправильно… Исключительно во имя порядка и красоты…

– Так-так! Дай угадаю. Горшочек стоял на балконе, с краю?

– Мессир! Вы на редкость проницательны. Но есть одно «но»… Я беспокоюсь о горожанах. Дело в том, что на меня роняли цветочные горшки. Иногда. Часто. Осмелюсь доложить, удовольствие это маленькое.

– Рассерженные мужья?

– Помилуйте, сударь! Тупые варвары и рогоносцы.

– А что говорит устав?

– хором грянули храмовники.

– Ну я так не могу, сударь, – бородка Гундомара задрожала. – Да Беатриче этот столетник мне и так бы подарила. Она девушка широкой души. Очень. Я просто не хотел ее будить.

Магистр понимающе кивнул. Где бы ни жил храмовник, его апартаменты всегда утопали в зелени, а у дверей всегда толпились обиженные мужья.

Следует заметить, что цветы и дамы отвечали Гундомару взаимностью, и это удивляло больше всего. Понятно, что привлекало в рыцаре-недомерке герань и алое: каждое растение он буквально обожествлял. Окружал холей и заботой, осыпал комплиментами, не делая при этом разницы между королевой-пальмой и крохотным полевым цветком. Но женщины? За что Гундомара любили женщины?!

Чужая душа – потемки. А женская – особенно.

Путь от гавани Святого Симеона до Антиохии занимал несколько часов езды. Но что это были за часы! Уже к полудню стало жарко. Дорога поднималась, в горы, и лошади понуро брели среди иссеченных ветрами и дождями скал. Цвели маки, и от их дурманного аромата кружилась голова.

Но чтобы умерить энтузиазм Мелисанды, требовалось нечто большее.

– Сир Гуго! – кричала она. – Смотрите: лицо в камне! Настоящее! Смотрит! Ох! А там! И там!

Принцесса вся извертелась в седле, не зная, чем любоваться. Ослепительной ли зеленью склонов в искорках маков? Развалинами римских крепостей? Причудливыми барельефами скал? Воистину, молодость – это великое чудо. Она повсюду отыщет радость и веселье.

– О да, Ваше Высочество, – пряча улыбку, ответил магистр. – Напомните мне показать вам пещеры Святого Петра. Тамошние скульптуры вас поразят.

– Скульптуры?! Ох! Дивные края. А я-то, дурочка, в Иерусалиме живу…

– Ну-ну, принцесса. Если бы вам довелось хоть раз провести паломников от Аскалона к Иерусалиму, вы бы изменили свое мнение.

– То есть?

– Ах, Тивериада!.. – закудахтал магистр, передразнивая кого-то, хорошо знакомого храмовникам. – Ах, Кедрон!.. Гефсимания такая дивная!..

Рыцари засмеялись.

– И так изо дня в день, – продолжал Гуго своим обычным голосом. – Бог мой! Конечно же, Иерусалим свят для нас всех. Но ему далеко до райских кущ. Я вспоминаю мой родной Ардеш – он прекраснее многократно. А Гефсиманский сад – это всего лишь крохотная рощица пыльных олив.

– Как?! Да, сударь… что вы говорите! Это же Гефсимания!

Храмовник грустно улыбнулся. Он не знал, что в Гефсимании Мелисанда встречалась с рыжим оруженосцем. Что пыльные оливы над Кедровом напоминали девчонке вовсе не о страданиях Христа – о ее любовных приключениях. Только потому он был так скептичен.

– Когда крестоносцы отвоевывали Святой город, – промолвил он, – много злых дел произошло. Иерусалим лежал в руинах. Гибли люди. И вот я думаю: умей мы за иллюзиями видеть суть, не повернулось бы дело иначе? Достучалось бы до наших сердец милосердие Господне? Вот почему я так не люблю фанатиков. Я думал, вы меня поймете, Ваше Высочество.

Его неожиданная горячность смутила Мелисанду. Чтобы переменить тему, она поинтересовалась:

– Сир Гуго, а что за флорентийский кот?

– Кот? Какой кот? – растерялся магистр.

– Ну вы поете о нем. «У флорентийца славный кот…»

– А! Этот кот. Ну, сударыня, это целая история. И принадлежит она сиру Пэйну де Мондидье. – Магистр обернулся: – Пэйн, ты ведь расскажешь о коте?

– С превеликим удовольствием, – отвечал тот. – Собственно, я единственный, кто знает всё, – от начала и до конца.

– Как интересно. Расскажите!

– Что ж… – Пэйн чуть пришпорил коня. – Слушайте же, Ваше Высочество. Произошло это в те времена, когда я бродяжил во Флоренции.

Всадников разделяло порядочное расстояние, но Мелисанда всё равно посторонилась. Господин де Мондидье умел внушить уважение. Невысокий, широкий в кости, он выглядел так, словно его протащило сквозь огонь, воду и медные трубы, несколько раз ударило о камни и потом хорошенько провернуло. Лицо не лицо – бульдожья морда. Шрам на щеке, шрам на лбу, левый глаз закрыт черной повязкой. Кольчуга драная, чиненая-перечиненая (ее он менять отказывался, говорил, что приносит счастье). Уж на что у Аршамбо рожа бандитская, рядом с Пэйном он выглядел херувимчиком.

Говорят, женщины любят ушами, а не глазами.

Что ж… В таком случае Пэйн очаровал бы любую. Говорил он красиво, звучно, искренне, при случае мог изъясняться стихами. Но никогда этим умением не злоупотреблял.

– …Флоренцию уж года три как объявили свободным городом. Ах, сударыня, вы не представляете, что это за мука – свободный город! Соблазны на каждом шагу. И главное, всё время какие-то чертовски выгодные комбинации подворачиваются. То какому-нибудь герцогу его собственную лошадь продашь. То портрет чей-нибудь нарисуешь. Не бедствовали мы, в общем.