Ветер удачи - Молитвин Павел Вячеславович (версия книг .txt) 📗
Несмотря на великолепие императорского дворца it расположенных подле него садов, разбитых на семи рукотворных террасах, величие воздушных мостов, ипподромов, театров и крытых рынков, наибольшее впечатление на молодого арранта произвели бесчисленные храмы, являвшиеся каменной летописью столицы, заглядывать на страницы которой было не только в высшей степени интересно, но и поучительно. Любопытно, например, было проследить, как менялся в представлении обитателей Мванааке образ Белгони — одного из древнейших Божеств пантеона Мавуно — вечно улыбающейся Богини счастья и удачи. В глубокой древности это была Дева-Охотница, посылавшая своим почитателям богатую добычу. Затем она превратилась во Владычицу полей, от которой зависела их урожайность. В период бурного роста империи она сделалась Покровительницей воинов, дарующей победу в сражениях. В последней своей ипостаси Белгони являлась олицетворением богатства и благоволила преимущественно к состоятельным людям: купцам и Небожителям. Соответственно менялись, в зависимости от возраста храма, и атрибуты, сопутствующие этой Богине: от копья, пращи и охотничьего лука до служащих ей сиденьем сундуков с сокровищами и бесчисленных ожерелий из монет, опоясывающих шею, талию и бедра.
Словно памятники событиям двухсотлетней давности, высились в южных пригородах столицы Башни Прощания, появившиеся здесь во время недолгого владычества Городом Тысячи Храмов «людей моря», приплывших с архипелага Меорэ. Согласно своей вере, во всяком случае распространенной на части островов архипелага, меорэ, захватившие Мванааке, не смели осквернять мертвыми телами ни землю, ни огонь, ни воду, ни воздух. Поэтому они не могли зарыть труп, бросить его в море или сжечь и практиковали иной способ возвращения покойника в вечный круговорот жизнесмерти. Носильщики поднимали тела умерших на плоские крыши Башен Прощания, после чего «дежурившие» поблизости грифы приступали к совершению заключительной церемонии. Дочиста обглоданный ими скелет меорэ сбрасывали через специальный колодец на дно Башни и обильно засыпали известью, которая вскоре полностью его растворяла. Теперь, впрочем, в Мванааке не осталось людей, придерживавшихся подобного способа захоронения, кровь потомков меорэ смешалась с кровью мономатанцев, и дети их забыли веру своих предков, отдав предпочтение местным Богам.
Как-то, направляясь в особняк очередного недужного Небожителя, Эврих обратил внимание на стоящую подле храма Амгуна-Солнцевращателя статую воина с очень выразительным лицом, характерные черты которого явно свидетельствовали о том, что скульптор старался придать своему творению портретное сходство с конкретным человеком. В ответ на вопрос, кого изображает эта статуя, аррант услышал от сопровождавшего его Хамдана следующее.
Памятник был поставлен сыном Агешваара в честь славных деяний своего отца, возглавлявшего борьбу против захватчиков меорэ. О знатном вельможе, происходившем из клана Огня, было сложено множество легенд, одна из которых гласила, что он, двадцати пяти лет от роду, сочетался браком с сорокалетней вдовствующей императрицей, родившей ему Нахсимгаша, того самого, что велел изваять статую отца из черного гранита, символизирующего отвагу и стойкость Агешваара. Причем, по одним источникам, женясь на императрице, чей муж и дети были убиты меорэ, он отказался от любимой женщины, дабы объединить под своей рукой всех восставших против захватчиков и не допустить междоусобицы и раскола в их рядах. Другие же утверждают, будто брак их являл собой редкий пример удивительной, всепобеждающей любви и Агешваар столь сильно уважал, почитал и любил свою супругу, что не имел ни наложниц, ни любовниц не только при жизни жены, но и после ее кончины.
Среди рассказанных Хамданом историй особенное впечатление произвела на Эвриха та, в которой описывалось испытание Агешвааром верности своих соратников. Произошло это будто бы в самый трагический момент борьбы за освобождение Города Тысячи Храмов, когда один из военачальников восставших предал в руки меорэ две бывшие под его началом дромады, в результате чего четыреста человек из двух тысяч были ради устрашения горожан казнены и свезены к Башням Прощания, а остальные закованы в цепи и отправлены на восстановление городских укреплений. Это был страшный удар, ибо робость закралась в сердца самых мужественных и подозрительность разъедала души так же неумолимо, как разъедает железо ржавчина. Лишь одному-единственному — Агешваару — доверяли все без исключения восставшие, ибо твердость его, жестокость и ненависть к поработителям внушали порой ужас даже тем, кто сражался с ним против меорэ плечом к плечу, а захватчики пугали именем непримиримого воителя своих чад.
И вот, когда отчаяние и неверие в победу начали распространяться среди восставших с быстротой и неотвратимостью степного пожара, Агешваар собрал все войска в урочище Желтых Камней и, вытащив из ножен меч, призвал выйти вперед того, кто готов тут же пожертвовать жизнью ради освобождения родины от грабящих и позорящих ее меорэ Из рядов воинов вышел юноша, и Агешваар увел его в свой шатер, после чего вернулся с мечом, обагренным кровью. И вновь обратился к войску с вопросом: кто готов немедленно отдать жизнь за свободу своей земли, которая без Мванааке подобна телу без души, рыбе без плавников, птице с изломанными, негодными для полета крыльями? Среди воинов начался ропот. «Он сошел с ума! Он творит неведомое колдовство! Он предатель и собирается уничтожить лучших из нас, а остальных выдать меорэ!» — перешептывались они, но так чтили и боялись Агешваара, что не посмели высказать свои подозрения вслух.
Пять раз возвращался Агешваар к своему воинству с одним и тем же вопросом, и пять раз выходили к нему смельчаки, беззаветно верящие своему предводителю и люто ненавидящие захватчиков. Одного за другим уводил их Агешваар в свой шатер, и вскоре из-под полотняного полога его начала сочиться струйка крови. Тогда громко возроптали увидевшие ее и хотели броситься на Агешваара, но как раз в этот момент он появился из шатра во главе шести целых и невредимых воинов. Они были облачены в красно-белые саронги, и цвета их означали непоколебимую веру в победу и готовность умереть за нее. Этих-то смельчаков Агешваар и назначил командирами шести дромад восставших, назвал самыми храбрыми, самыми верными и преданными и присвоил им титул «ир-баров свободы». Несмотря на протесты и возмущение знатных и богатых, императрица не отменила распоряжение Агешваара и заявила во всеуслышание, что он действует с ее согласия и одобрения.
После этого знаменательного события на долю восставших выпало еще немало испытаний и невзгод, но ни у кого больше не возникала мысль о предательстве, ибо все знали, что ее невозможно будет утаить от «ир-баров свободы» и назначенных ими младших командиров, казнивших каждый десяток за одного перебежчика и каждую сотню за десяток трусов, покинувших поле боя в разгар сражения.
— Страшный и жестокий способ поддержания дисциплины, — заметил Эврих. — Вряд ли он прибавил народу любви к Агешваару и его ир-барам.
— Вай-ваг! Ты ничего не понял! — промолвил Хамдан, с сожалением глядя на мягкосердечного лекаря-арранта. — После того как люди убедились, что командиры их не предадут, они стали сражаться как львы! Предатели и трусы были перебиты, слабодушные предпочитали погибнуть с честью в битве с ненавистными меорэ, нежели принять позорную смерть от рук своих же товарищей. Восставшие начали одерживать верх в мелких стычках, и слухи об этих победах разнеслись по империи, побуждая отважных вставать под знамена Агешваара, беспощадного к врагам родины, но готового преломить последнюю лепешку с ее защитниками.
— Ну что ж, суровые времена вынуждают людей к суровым мерам, которые в иные дни могут показаться излишне жестокими и бесчеловечными, — не стал спорить со старшим из своих телохранителей Эврих и попросил провести его в какой-нибудь храм, где бы он мог посмотреть танцы джевадаси, о которых был немало наслышан.
Оба телохранителя, навязанные ему Газахларом и, безусловно, получившие от хозяина «Мраморного логова» приказ не только следить за каждым шагом чудного арранта, но и не позволить ему сбежать, буде возникнет у него подобное желание, понимающе заулыбались и обещали при первой же оказии предоставить Эвриху возможность взглянуть на храмовых танцовщиц, в совершенстве владевших своим неизвестным в других странах ремеслом.
