Дело о пропавшем боге - Латынина Юлия Леонидовна (книги серия книги читать бесплатно полностью txt) 📗
Явился рогатый шаман в балахоне до пят и стал читать над ямой отходную. Язык был почти тот же, на котором говорили ассу-ветхи в соседнем Унгуне. Нан понимал его с трудом, но песня шамана не уступала подробностью и многословием канцелярскому отчету.
Нан понял так, что в яме хоронили его колдовскую силу. Внутреннюю – в виде черного петуха, и внешнюю – в виде одежды. Насчет одежды шаман был, без сомнения, прав. Еще счастье, что горцы не стали рыться в опасных складках, а просто бросили в яму и гемму с передатчиком, и все остальное…
Нан скосил глаза. Вместо чиновничьего кафтана на нем было что-то светло-зеленое. Ну да. Если одежда человека – одна из его душ, то человек в одежде чиновника ведет себя так, как угодно императору, а человек в одежде ветха ведет себя так, как нужно шаману.
Грубая зеленая ткань напоминала балахон, в котором ассу-ветхи из Унгуна сжигают последний сноп. Нан не видел причин, по которым его судьба должна отличаться от судьбы снопа. Ветхи, дети природы, ощущали полное с ней единство, верили в тождество душ людей и зверей и не видели разницы между человеческой и животной жертвой.
Ночные туманы сгинули без следа. На небе не было ни облачка. Тень от столба чуть удлинилась и переползла вправо. Нан облизнул соленые губы и стал думать о том, чего ждет Маанари. Лагерь не шевелился, – а ведь лазутчики наверняка донесли об аресте наместника. Чем меньше князь будет медлить – тем легче будет его победа, Неужто и в самом деле князь ждет сына Ира? Неужто он вздумал присвоить не только чужое добро, но и чужого бога?
Потом Нан стал думать о том, что горцы вполне успешно оборвали с него все, что служило вместилищем злой силы. Даже если князь захочет его видеть, что Нан ему скажет? Как там в «Книге творения ойкумены?» «Варвары вторглись в пределы ойкумены, но государь послал чиновника с благим государевым словом, и от речей этого чиновника варвары усовестились и попросили подданства?» Увы! Трудно варварам усовеститься, если при благом слове нет этак тысяч тридцати конных и пеших!
Потом Нан стал думать о том, что предки нынешнего императора тоже родом с гор…
Потом ему стало все равно.
Ближе к вечеру какие-то метавшиеся перед глазами тени разложили вокруг костер. Новая волна нестерпимом жара обдала тело, дым заполз в слезящиеся глаза, и хриплые колокольчики шаманского балахона зазвенели где-то рядом.
Ему запрокинули голову, и веревки перетянули горло.
– Пей.
Нан булькнул и подавился. Веревки мешали глотнуть, пока Нан не понял, что он сам и есть веревка, себя связывающая. Тогда веревка ожила и поползла вверх по столбу. Столб тоже ожил и стал личевым деревом. Дерево было мировым. Нан узнал его, так как оно было в точности таким, как Золотое Древо у государева трона, – только росло немного вкось, отклоняясь под действием кориолисовой силы. Верхушка дерева торчала выше стратосферы, в кадке Иршахчановой управы.
Сам же Иршахчан выглядел наперекор своим изображениям: лицо у него было человеческим, а тело и когти – ихневмоновыми. С ним был Ир и все остальное, а Нан стоял перед ним без рук и без ног, как государственный преступник времен пятой династии.
Нан склонился перед пристальным взглядом государя и глянул вниз. Земля далеко под ногами была плоская и ровная: только дураки, не видавшие взгляда Иршахчана, могли утверждать иное.
– Пункт первый, – сказал Иршахчан по-старовейски, – колдовство, то есть присвоение чудес в частную собственность.
– Уже конфисковано, – отозвался откуда-то судья Бужва.
– Что еще? – спросил государь-мангуста.
Бужва зашуршал свитками:
– Пункт второй: взяточник. Пункт третий: лазутчик.
– И еще самонадеянный дурак, – прибавил государь.
Нан молчал, почтительно согнувшись, но тут не выдержал:
– Это почему же дурак, о государь?
– Потому что считаешь, что история зависит от случая и от тебя самого.
– И неужели ты думаешь, что можно истребить в людях стремление к справедливости? – прибавил, каменно улыбаясь, судья Бужва.
Иршахчан поднялся с трона и разинул рот.
Короткая четырехпалая лапа с когтями нависла над головой Нана… «Подавишься», – подумал Нан, свернулся кольцом и превратился в блестящий винтик. Иршахчан обернулся сорокой, нацелился щербатым клювом. Нан стал соколом; Иршахчан – огромной пестрой дрофой. Тогда Нан оборотился мышью и забился под древесную кору: в ноздри ударило вековой сыростью и жучком-короедом. Иршахчан стал кошкой и запустил под кору лапу. Та с треском разодралась, сук мирового дерева хрустнул и не выдержал. Небо падало на землю по баллистической кривой, и Нан был тому причиной.
Чиновник в ужасе открыл глаза и что-то залепетал.
Зрители весело и хрипло смеялись: они не заметили свершившейся катастрофы… Нана взяли за шкирку, встряхнули, как мешок с мукой, поставили на ноги и повели сквозь расступающуюся публику. Слева шел рогатый шаман Тоошок. Справа шел белокурый племянник Маанари, побратим Кирена. Рука его тихо поглаживала рукоятку варнарайнского кинжала. Нан не знал, как относились друг к другу названные братья, но это было совершенно неважно. По обычаю варваров, за побратима полагается мстить, и Большой Барсук будет мстить, если хочет оставаться во главе своего отряда.
Руки были по-прежнему скручены за спиной: эти узлы, стало быть, символического значения не носили и развязывать их ни кто не собирался. Тропка была ровной, но ноги почему-то норовили подогнуться.
– Ага, – сказал слева шаман на ломаном вейском, – на восьмом суку был. Дрался.
– Хотел бы я знать, кто победил, – с хрипом сказал Нан.
– А какая разница? – удивился Тоошок. – На этом небе одна твоя душа дерется с другой твоей душой.
Нана втолкнули в огромный шатер, украшенный с безвкусной жадностью грабителя. В шатре шел не то пир, не то совещание. Лавки были не застелены, чтобы видеть, что под лавками нет засады. На грубых деревянных столах громоздилось все, что бегает, прыгает, плавает и летает. Во главе стола сидел большой деревянный идол, а перед идолом стояло здоровенное блюдо с четырьмя серебряными ушками, до краев наполненное едой земли и реки. Горцы, дети природы, еще не дошли до такого свинства, чтобы садиться за пир без бога.
Человек, восседавший справа от идола, грузно поднялся на встречу вошедшим.
– А вот и господин инспектор из столицы! – проговорил он на вполне сносном вейском. – Сам император, о братья, обратил на нас свое лучезарное внимание в лице своего посланца.
Нан так и не понял – намеренно или нет исковеркал человек придворные обороты, но вожди одобрительно гоготнули.
– С чем пожаловал, господин инспектор?
– Я пришел поговорить с князем Маанари, – сказал Нан.
– Что ж! Я тебя слушаю! – и мужчина гордо подбоченился.
Нан внимательно оглядел его. На фотографиях, виденных им, было три человека. Двое стояли сзади: шаман и племянник Маанари. Подбоченившийся человек нисколько не походил на третью фотографию. Нан отвел от него глаза и медленно зашагал вдоль скамей, вглядываясь в лица пирующих. Руки, связанные за спиной, совсем онемели. Нан остановился перед здоровым, как бык, белокурым бородачом лет сорока.
– Разве князь Маанари уже настолько подражает императору Веи, что не может говорить без посредников? – спросил Нан, кланяясь ему.
По столу прокатился сдержанный ропот.
Князь угрожающе выставил вперед нижнюю челюсть и закричал шаману по-ветхски:
– Ты говорил, что он нынче не сможет колдовать!
Тоошок возразил: он обещал прогнать лишь черные чары, нельзя лишить ведуна всех чар и оставить ему разум. Князь неопределенно хмыкнул и оглядел Нана еще раз с головы до ног. Нан оглядел его в ответ.
– Ну что ж, – произнес князь, – наши обычаи велят накормить гостя: присаживайся.
Нан продолжал стоять.
– Спасибо, князь, – сказал он, – но наши обычаи не велят есть со связанными руками.
Пирующие сразу же загоготали, а вслед за ними рассмеялся и князь. Нан отметил про себя, что в империи другой порядок: первым смеется начальник, а уж затем – подчиненный.
