Тайны гор, которых не было на карте... - Вихарева Анастасия (читать книги без регистрации полные TXT) 📗
Манька встала от костра, потянулась и вышла.
История — Небыль, если слушателю ничего не досталось — ей не досталось, значит, то была Сказка. А если сказка, то о чем жалеть? Ну, правильно, так она себе и представляла историю с хорошим концом — не свою, конечно! Вообще, у Дьявола бывали ли истории с хорошим концом? Чтобы раз — и хороший конец… Миллион лет жди… Наверное, только у вампиров получалось. А вампиров развелось — тем троим, в страшном сне не приснится. Не только к ней не имел Дьявол добрых чувств, пакостил только… Всем пакостил. Но как-то так пакостил, что обижаться не получалось. Когда закончится ее история, и с каким концом — надо было еще дожить!
Она зябко закуталась в рушник. Изба обидится, что разрезала и пустила его на одежку, но он грел лучше любого свитера. Хорошо, что настояли, чтобы взяла его с собой. Наверное холод был космический, если бы как когда ее подхватили русалки, за руку не держал Дьявол. Тогда она дышала под водой, а здесь кровь ее невероятным образом превратилась, не иначе, в антифриз. Мимо пролетел пылающий метеорит и погас не долетев до облаков. Манька постояла, наблюдая за небом, на котором была и ночь, и день.
С горы было видно четверть мира, если не больше. Она почти видела. Не все, конечно, и не глазами, а сердцем. Борзеевич обрадуется, когда поймет, что всю карту может с одного места нарисовать, а рисует он хорошо, у нее так не получалось. Где-то там, далеко за горизонтом, бушевал море-океан, начиналось лето. В немом молчании застыли все восемь пройденных гор — и еще три, которые предстояло пройти. Двенадцать горных хребтов на перешейке тянулись с севера почти до самой южной границы и разделяли государство надвое. Горы уходили и направо, в северо-западную часть, еще не изведанные, грозные, застывшие. Там их было так много, что невозможно понять, где они начинаются и заканчиваются даже с Вершины Мира. Среди них она заметила и такие, которые по высоте не уступали гордости Дьявола, многие чадили и выбрасывали серу и пепел, и отсюда казались черными. Огненные потоки стекали по склонам, вливаясь в огненные реки — одна из таких рек огибала Вершину Мира, преградив им путь. Заметив огненную реку, она слегка испугалась, не найдя ни одной лазейки. Даже с Вершины Мира она казалась широкой, а какая же была вблизи?! Через такую, пожалуй, и на ковре-самолете не перелетишь. Наверное, Дьявол припас какую-нибудь хитрость, иначе все их усилия не имели смысла. Лишь бы не перепутал с Адом Поднебесную, а то с него станется, заставить в огонь лезть…
А еще видела далеко внизу облака, которые скрывали бескрайние просторы с лесами, полями, реками, горами и спрятанными селами, городами и деревнями. Голубой и зеленой отсюда казалась земля, укрытая дымкой и облаками, с яркой радугой по краю горизонта, темная с одной стороны и наполненная солнечным светом с другой. Где-то там стоял дворец, в котором жил человек, давший кость ее плоти, ставшей ее землей. Получалось, что был он как бы Отец — родил ее, и Брат — раз жили в одном пространстве, и Ближний — только он мог видеть и слышать ее на расстоянии, и ее беда была его бедой, а его беда — ее бедой… Был бы Мужем, если бы не променял на вампиров, которые разделили их самих в себе.
Захочет ли он когда-нибудь обнять ее? Манька не сомневалась — ни за что на свете! Да и она бы… постеснялась обращаться к нему, как к близкому человеку.
Враг. Худший враг всему, что имела. Страшно, если враг — не убежишь, не спрячешься, не закроешься. Безусловно, более цивилизованный, элегантный, воспитанный, интеллигентный, аристократичный. Он был другой. Не понимал, как Бог мог требовать сидеть за одним столом с человеком, которым тяготился. Она была для него не как человек, а как хмурый пасмурный день и слякотная дорога, по которой он шел, шел, и никак не мог пройти ее. Он не видел ее, она была лишь основой, началом, точно так же, как не видела она, воспринимая не лучше — темная ночь и великая скорбь, неизбежность, вселяющая страх, и обреченность. Он был достоин лучшего — той же Благодетельницы, которая защищала его. Разве она, сама, смогла бы отказаться от счастья и поменять любимого человека на неизвестность? С одной стороны вампирша защищала вампира-душу от нее, от Маньки, и, наверное, душа-вампир был благодарен Помазаннице точно так же, как она благодарна Дьяволу. И сколько бы она не думала о нем, признавала — выбор его был обоснованным и, возможно, правильным. Как она могла осуждать, если все, о чем он просил — получил?
Глупая случайность… Что могло объединить их, Царя и деревенскую дурочку?
Слушая себя, она научилась понимать его. Ему не нужен был ему ни Дьявол, ни Борзеевич. Как все люди, которым нет дела до маленьких радостей другого человека, каждую минуту он ждал, что разверзнется завеса и наступит время, когда она уйдет. Дьявол пытался доказать, что вампиры, убивая человека, закрывают себя от всего, что мешало бы им, и закрывают человека, чтобы никто его не услышал, и что в тот день, когда давал клятвы над ее бесчувственным телом, он знал, ждал и предвидел, каковы будут последствия, придумывая себя, чтобы изменить предначертанное бытие.
Но кто на его месте не поступил бы так же?
Или думал, что изменяет…
Сколько проклятий положили на нее за это время вампиры! Она чувствовала, как день за днем предают ее, избивая, и земля несла свою боль, чтобы умыла и избавила ее от пролитой крови. И каждый раз убеждалась, что стоит протянуть руку, злоба их становится еще сильнее. Смех и ненависть читала она, как учил ее Дьявол, подозрения, будто ей, а не им это надо. Наверное, это делалось, чтобы однажды она устала бороться и оставила им землю.
Но вот она — живой пример, когда никакие клятвы не могут изменить ее.
Каждый день, просыпаясь, она понимала: она — все та же. Такая, какой была, и не чувствовала себя другой ни до, ни после. Вопреки Дьяволу, она не верила в заклятия. Да, душа ее отказалась от нее, обрекла на смерть, но она не умерла, не потеряла себя, ни самое дорогое. Дьявол и Борзеевич — вся ее маленькая жизнь, она полюбила их всем своим сердцем, полюбила избы. Это был ее выбор — и какой демон мог бы приказать: не люби!? Разве она стала бы умнее или глупее, если бы не он, а она была на его месте? Ее ум — это все, чему она научилась. Да, заклятия прятали человека, обманывали, она не раз видела, как менялись люди, но сделать другим, с другими способностями и привязанностями — это вряд ли. Стержень, на который опирается человек, лишь соглашается с заклятием или не соглашается, выбирая болезнь.
Неужели без заклятий он не мог сказать — это мой выбор! Чего боялся — себя? Почему не может спросить свой разум: зачем?
Она поверила бы, и поняла бы, ведь она не желала ему зла. Если бы вампиры не заливали их кровью, чтобы отравить само ее существование, а не то, что было у нее внутри, разве стала бы препятствовать? Зачем топить себя и ее в крови, если река, из которой пьет, и которую она может поворотить вспять, берет начало здесь?! И как поверишь, если приходится врачевать раны, которые открывает земля, если каждый день его боги приходят за кровью, если вопли и угрозы вампиров крутятся вокруг ее головы и тычутся в землю, уже не доставая?
Как бы то ни было, она не могла жить с таким позором, когда ею помыкали и называли воловьей тушей, назначив тащить повозку, в которой веселились вампиры — и ели, и пили, и думали, что никогда не сможет противопоставить им себя.
Могла! Любой бы смог!
Как оказалось, убийц легко услышать — стоило посмотреть на небо, налево, направо, за спину и в сердце. Сложнее выставить стражей, перекрывая доступ в свое пространство — каждый страж нещадно хлестал человека всеми болезнями, какие имелись в матричной памяти. Но она давно не обращала внимания на боль, зная, что она такая же призрачная, как города, которые рассеялись, стоило ей найти их и пройти по ним. Она привыкла к боли, которую несла река. Даже лоботомия, которую сделали Его Величеству, чтобы мыслил в правильном направлении, и еще одна, которую он видел и не осознал, лишь посмешили ее — страшно проклят он, а не она. Немногие люди, даже вампиры пожелали бы пережить такую операцию. Благодетельница, накаченная не пойми чем, отслеживала каждую его здравую мысль о себе, предварительно не прожаренную на огне, направленную против мучителей. И наказывала, как хозяйка всех угодий, которой уже, наверное, не являлась в той мере, в какой была в самом начале пути.
